Слово президента, стр. 54

Бондаренко улыбнулся и кивнул. Он многому здесь научился. Небольшая группа офицеров, приехавшая вместе с ним, все ещё бродила по лагерю, беседуя с американскими офицерами, училась, и училась, и училась. Выступать против врага, втрое превосходящего тебя численностью, было не в традициях русской армии, но скоро это может измениться. Главную опасность для его страны представлял Китай, и если дело дойдёт до боевых действий, сражения будут вестись против гигантской армии мобилизованных солдат, причём свою армию придётся снабжать через всю страну. Единственное средство противостоять этой угрозе заключалось в реформировании русской армии по американскому образцу. Перед Бондаренко стояла задача изменить всю военную политику своей страны. Ну что ж, удовлетворённо отметил он, я приехал именно туда, где можно этому научиться.

Чепуха, подумал президент, скрывая за любезной улыбкой истинные чувства. Они называют себя самой большой демократической страной в мире, но это не соответствует истине. Они говорят о самых благородных моральных принципах, но при каждой возможности притесняют соседние страны, разрабатывают ядерное оружие и настаивают, чтобы Америка покинула Индийский океан. «Он, в конце концов, называется Индийским», — заявил бывший премьер-министр бывшему американскому послу, предлагая собственное понимание конвенции о свободном мореплавании. И уж чертовски верно, что они готовы были оккупировать Шри-Ланку. И только теперь, когда этот манёвр не удался, они утверждают, что вовсе не думали об этом. Но разве можно, глядя в глаза главы государства, улыбаться и говорить: «Чепуха».

Так просто не принято.

Джек внимательно слушал, отпивая «перрье» из нового стакана, принесённого ему безымянным помощником. Положение в Шри-Ланке остаётся сложным, и говорят, к сожалению, точки зрения на него расходятся. Индия сожалеет об этом, но пора забыть о прошлом и не ссориться друг с другом. Разве не лучше, если обе стороны разойдутся с миром. Индийский флот вернулся на свои базы, закончив морские учения, несколько его судов пострадало от демонстративных действий американцев, что, заметила премьер-министр, хотя и иными словами, несправедливо. Эдакие задиры.

А что думают о вас на Шри-Ланке? — мог спросить Райан, но промолчал.

— Жаль, что вы и посол Уильямз не смогли более чётко сформулировать каждый свою точку зрения, — с сожалением заметил Райан.

— Такое случается, — ответила премьер-министр. — Дэвид — приятный человек, но, честно говоря, я боюсь, что наш климат слишком жаркий для его возраста. — Такое замечание было равнозначно предложению отозвать его из Индии. Объявить посла Уильямза «персоной нон грата» она не могла, это было бы слишком резким шагом. Райан попытался сохранить любезную улыбку, но не смог. Сейчас ему нужен был здесь Скотт Адлер, но исполняющий обязанности госсекретаря находился где-то в другом месте.

— Надеюсь, вы понимаете, что сейчас мне трудно вносить изменения в правительство. — Заткнись, дура, выругался он про себя.

— Ну что вы, я и не предлагаю этого. Мне понятно ваше положение. Я просто надеюсь помочь вам решить одну из сложных проблем, облегчить вашу задачу. — Или я могу сделать её ещё труднее, добавила она про себя.

— Спасибо, госпожа премьер-министр. Может быть, вы посоветуете своему послу обсудить эту проблему со Скоттом?

— Я непременно поговорю с ним об этом. — Она снова пожала руку Райану и ушла. Джек подождал несколько секунд, прежде чем посмотреть на принца Уэльского.

— Ваше Высочество, как вы назовёте ситуацию, когда высокопоставленный государственный деятель лжёт вам прямо в лицо? — спросил президент с лукавой улыбкой.

— Дипломатией.

Глава 9

Далёкий вой

Головко прочитал отчёт посла Лермонсова без особой симпатии к его субъекту. Райан выглядел «нервным и загнанным, не в своей тарелке», «подавленным» и «физически усталым». А что ещё следовало ожидать? Его выступление на похоронах президента Дарлинга, решило дипломатическое сообщество вместе с американскими средствами массовой информации, с трудом сохраняющими необходимую вежливость, было весьма не характерным для президента. Ну что ж, всем, кто знал Райана, было известно, что он сентиментален, особенно когда речь идёт о детях. Головко вполне готов простить ему это. Вообще-то Райану следовало поступить иначе — Головко прочитал текст официального, но не зачитанного президентом выступления; это было хорошее выступление, полное заверений для всех слушателей. Однако Райан всегда был тем, что американцы называют «маверик» (он посмотрел, что это значит, — оказалось, это дикая, неукрощённая лошадь; не так уж далеко от его собственного определения). Это сделало анализ личности нового американского президента простым и одновременно невозможным. Райан был американцем, а американцы, с точки зрения Головко, всегда были и остаются чертовски непредсказуемы. Вся его профессиональная жизнь — сначала как оперативника, затем быстро делающего карьеру офицера в штаб-квартире КГБ в Москве — заключалась в том, что он пытался предсказать, как поступит Америка в той или иной ситуации, и ему удавалось избежать провала лишь потому, что в своих докладах начальству он всякий раз предлагал три возможных варианта действий.

Но Иван Эмметович Райан был по крайней мере предсказуемо непредсказуем, и Головко гордился тем, что может считать его своим другом. Впрочем, это, может быть, уж слишком сильно сказано, однако оба занимались одной и той же игрой, большей частью друг против друга, и почти всегда оба играли хорошо и умело, потому что Головко был более опытным профессионалом, а Райаном талантливым дилетантом, опиравшимся на систему, терпимо относящуюся к «маверикам».

Они уважали друг друга.

«О чём ты сейчас думаешь, Джек?» — вздохнул Головко. Сейчас новый американский президент, конечно, спал — время в Вашингтоне разнилось с московским на целых восемь часов, а здесь солнце только начинало подниматься над горизонтом, чтобы осветить короткий зимний день.

Райан не произвёл особенно благоприятного впечатления на посла Лермонсова, и Головко придётся добавить собственную объяснительную записку к отчёту посла, чтобы в правительстве не слишком верили его оценке. Райан был в своё время слишком искусным и опытным врагом СССР, чтобы воспринимать его без должной серьёзности при любых обстоятельствах. Всё дело в том, что Лермонсов ожидал, что Райан будет соответствовать определённому образу, а Иван Эмметович не поддавался столь простой классификации. Не то чтобы речь шла об особой сложности — нет, просто это была другая разновидность сложности. У России не было своего Райана — маловероятно, что он выжил бы в той «советской» атмосфере, которая по-прежнему процветала в России, особенно среди официального чиновничества. Ему быстро становилось скучно, и его необузданный нрав, хотя Райан почти всегда держал его под строгим контролем, всегда пульсировал под поверхностью, сдерживаемый силой воли. Головко не раз был свидетелем того, когда Райан был на грани срыва, но ему доводилось слышать о случаях, когда этот нрав вырывался наружу. Такие истории исходили из ЦРУ и попадали в уши, докладывавшие о них на площадь Дзержинского. В роли главы государства ему остаётся полагаться на помощь Господа.

Но проблема Головко заключалась не в этом.

У него было достаточно своих забот. Он не передал преемнику полного контроля над Службой внешней разведки — у президента Грушевого не было достаточных оснований доверять организации, которая была когда-то «мечом и щитом партии», и он хотел, чтобы человек, на которого он мог положиться, следил за этим посаженным на цепь хищником; таким человеком был, разумеется, Головко, и одновременно тот оставался главным советником по международным отношениям у осаждённого со всех сторон русского президента. Внутренние проблемы России были настолько велики, что у президента не было возможности заниматься международной ситуацией, а это означало, что фактически бывший разведчик давал ему советы, которым президент почти неизменно следовал. Главный министр — а именно им был Головко, с титулом ли или без, — относился к дополнительным обязанностям очень серьёзно. На домашнем фронте Грушевой боролся с многоглавой гидрой — как только он отрубал мифическому чудовищу одну голову, на её месте появлялась другая. Перед Головко было меньше трудностей, зато это компенсировалось их размерами. Иногда он мечтал о возвращении к старому КГБ. Всего несколько лет назад это было бы детской игрой. Снимаешь телефонную трубку, произносишь несколько слов, и все — преступники арестованы и ситуация… нет, этим она не решалась, но становилась более… мирной. Более предсказуемой. Наступал какой-то порядок. А его страна больше всего нуждалась сейчас в порядке. Однако Второе главное управление, «секретная полиция» КГБ, было расформировано, была создана новая независимая организация, её власть уменьшилась, и уважение общества — страх, ещё не так давно граничащий с ужасом, — исчезло. Его страна никогда не находилась под тем контролем, которого ожидал Запад, но сейчас ситуация заметно ухудшилась. Российская республика с её гражданами, стремящимися к чему-то, называемому демократией, колебалась на самом краю анархии. Именно анархия привела к власти Ленина, поскольку русские мечтают о сильной руке, практически ничего не зная о чём-либо другом, и хотя Головко не хотел этого — будучи высокопоставленным руководителем КГБ, он знал лучше многих, какой вред нанёс его стране марксизм-ленинизм, — он отчаянно стремился к порядку, к созданию организованного государства, на которое можно опереться, потому что внутренние проблемы вели к возникновению внешних. Таким образом, его неофициальная должность главного министра по вопросам национальной безопасности стала заложницей самых разных трудностей. Он представлял собой руки израненного тела и пытался не подпускать к себе волков в надежде, что тело окрепнет.