Черный Город, стр. 122

Я, оглянувшись, посмотрел туда, куда смотрели они, и понял, почему они так перепугались.

Один из морсего, сумевший забраться аж на самую верхушку дерева, оказался примерно на той же высоте, на которой в этот момент находился я, причем на расстоянии всего лишь неполных трех метров, и теперь явно намеревался прыгнуть на меня.

Я заметил, как он, готовясь к прыжку, напряг свои ноги и руки. Его мощная мускулатура, конечно же, позволяла без труда допрыгнуть с такого расстояния до меня, а мне в данной ситуации не оставалось ничего другого, кроме как продолжать висеть, уцепившись за стропу, свисающую с дирижабля, который — из-за того, что к нему добавился мой вес, — поднимался уже не так быстро, как раньше.

Морсего впился в меня своими огромными черными глазами, издал яростный рев и, вытянув вперед руки, прыгнул в мою сторону, намереваясь вцепиться в меня когтями.

Однако боги Черного Города, по-видимому, решили дать мне пожить еще денек-другой: как раз в этот миг неожиданный и очень сильный порыв ветра отбросил дирижабль и меня вместе с ним на несколько метров в сторону. Морсего, уже прыгнувший и потому не имеющий возможности своевременно отреагировать на данное изменение ситуации, вытаращил на меня глаза со смешанным чувством разочарования и замешательства, а затем начал отчаянно махать руками, словно бы пытаясь ухватиться ими за густой воздух сельвы.

При этом он, падая по дуге вниз, умудрился задеть своими когтями икру моей правой ноги. Мне показалось, что по ней слегка полоснули не просто когтями, а четырьмя острыми скальпелями. Из порезов тут же начала сочиться кровь, но я, не обращая внимания на боль и даже не вскрикнув, долез по стропе, тяжело дыша от натуги, до своей подвесной системы, ободряемый возгласами друзей. Они, как и я, одновременно и удивлялись, и радовались тому, что придуманный мною план побега, достойный самого барона Мюнхгаузена, удалось успешно осуществить.

Когда дирижабль поднялся высоко в воздух, мы наконец-таки почувствовали себя недосягаемыми для морсего. Однако, вместо того чтобы шумно выражать радость по поводу своего везения, мы с молчаливой грустью смотрели сверху на медленно удаляющиеся от нас величественные пирамиды и храмы, покрытые густой растительностью. Мы смотрели на заброшенный город, в котором так много людей умерли ужасной и бессмысленной смертью, и думали о том, что в течение всей оставшейся жизни нам время от времени будут сниться кошмарные сны об этих мрачных джунглях.

Некоторое время спустя Касси, глядя в сторону линии горизонта, удрученно сказала:

— Бедный Клаудио… Бедная Анжелика…

— Это было ужасно, — вздохнула Валерия. — Однако, возможно, даже хорошо, что все произошло именно так, как произошло.

— Хорошо? — удивленно переспросила Касси.

— Если бы морсего не схватили Клаудио, они наверняка убили бы нас всех. И если бы Анжелика не пожертвовала собой, то мы тоже уже были бы все мертвы.

— Да как… да как ты можешь та… такое говорить? — сказал, запинаясь, профессор, которому, похоже, не верилось, что подобные слова раздались из уст его собственной дочери. — То, что ты говоришь, это ведь… это ведь бесчеловечно.

Валерия посмотрела на него долгим пристальным взглядом.

— Бесчеловечно? Вообще-то, это не я вытолкнула ее из носилок и не я выстрелила ей из пистолета в голову, — сказала она, покосившись на меня. — Анжелика приняла решение ценой своей жизни спасти нас. И чтонам после случившегося следует делать, так это чтить ее память и с пониманием относиться к ее самопожертвованию, а не опускаться до ханжества.

— Ну ладно, ладно, — закивал профессор. — Спорить об этом сейчас не имеет смысла. Что произошло, то произошло… Мы, как бы там ни было, сумели оттуда улететь… Хотя, конечно, еще неизвестно, куда нас занесет ветер.

Касси, повернувшись, посмотрела на силуэты пирамид, постепенно растворявшиеся в ночной темноте.

— Лично мне все равно, куда меня занесет ветер, лишь бы только находиться подальше от этого ада.

— Могу утешить тебя тем, — сказал я, — что через какой-нибудь месяц все, что ты в этот момент видишь там, внизу, исчезнет под водой… В том числе и эти чертовы морсего.

— Не очень-то ты меня утешил, — сердито ответила Касси. — Ведь вместе с морсего исчезнут и все чудеса Черного Города. По правде говоря, мне очень и очень грустно.

— Что-то я тебя не понимаю… Неужели ты не рада тому, что мы сумели оттуда выбраться?

— Конечно, рада, — усталым голосом ответила мексиканка, — но это не мешает мне осознавать, что то, что исчезнет под водой в результате затопления, будет утрачено уже навсегда. Та стенная роспись, которую мы обнаружили, а также те росписи, которые там, возможно, имеются, но которых мы обнаружить не успели, будут уничтожены водой. А ведь в этом городе имеются такие исторические реликвии, какие трудно себе даже представить. И в первую очередь — доказательство того, что инопланетяне не только существуют, но и, возможно, сыграли ключевую роль в истории человеческой цивилизации… Хотя в данный конкретный момент для нас не так-то просто взглянуть на все это под таким вот углом зрения, но, если вдуматься, в результате затопления произойдет необратимая катастрофа, причем коснется она не только науки… По правде говоря, даже кровожадные морсего — и те не заслуживают той участи, которая их ждет. Они не виноваты, что их создали именно такими. Мне их даже немножечко жаль.

— А-а, понятно, — сказал я. — Тогда попробуй утешить себя мыслью о том, что необратимой является только смерть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Именно то, что я сказал, Касси. То, что зачастую кажется нам необратимым, таковым отнюдь не является…

Мексиканка, почувствовав, что мне в голову пришла какая-то идея, попыталась заставить меня проболтаться, однако, как она ни старалась, ей не удалось выудить из меня ни одного вразумительного слова. Когда ей надоело слушать мои уклончивые ответы, мы с ней, как и профессор с Валерией, погрузились в напряженное молчание. Тишину нарушали лишь завывания ветра да поскрипывание строп, соединявших наши подвесные системы с дирижаблем.

Хотя я ужасно устал, а раны на моей ноге очень сильно болели, тем не менее на душе у меня стало как-то удивительно спокойно. Оглянувшись назад, на уже исчезнувший в темноте Черный Город, я стал размышлять над теми невероятными событиями, которые привели нас туда, и над всем тем, что мы там увидели. Я думал об ужасных морсего, являющихся одновременно и палачами, и жертвами — жертвами тех, кто их такими создал, — о развалинах неизвестной цивилизации, существовавшей тысячи лет назад, о наемниках, присланных руководством строительной компании, которое пыталось навсегда заткнуть нам рот, о трагической судьбе участников нацистской экспедиции…

Мои мысли были прерваны профессором. Повернувшись в своей подвесной системе, он окликнул меня, и я, посмотрев в его сторону, увидел, что у него на коленях лежит красный рюкзачок с тетрадями, которые, как сообщила нам Валерия, были написаны на немецком языке, но в какой-то зашифрованной форме.

— Улисс, — сказал он, — у меня есть небольшое сомнение, о котором я тебе еще не говорил.

— Если вы имеете в виду название, — я показал взглядом вверх, на дирижабль, и при этом попытался обвязать свою ногу грязным платком, чтобы сдержать кровотечение, — то я подумывал назвать его «Гинденбург» [82].

— Очень удачное название, — недовольно поморщившись, пробормотал профессор, — но я имел в виду совсем не это… Ты еще не объяснил нам, как ты собираешься заставить эту штуковину приземлиться.

В первую секунду не поняв, о чем вообще идет речь, я затем посмотрел вниз. Увидев, что мы поднимаемся на дирижабле все выше и выше и что под нами стремительно проплывают непролазные джунгли, я почувствовал нарастающее волнение и, нервно сглотнув, подумал, что мой старый друг задал мне очень даже резонный вопрос.

111

Солнечные лучи, пробившись между ослепительно-белыми утренними облаками, плывущими в прозрачном воздухе на высоте десяти тысяч метров от земли, и затем проскользнув через один из иллюминаторов самолета, не закрытый шторкой, стали светить мне прямо в лицо. Я, почувствовав их даже сквозь сомкнутые веки, тут же проснулся.