Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод), стр. 64
В правом нижнем углу красовался чернильный отпечаток пальца размером с трехпенсовую монету.
Глава 62
24 сентября Шон поездом отправился в Питермарицбург. Дирк вместе с Адой снова вернулся в свою прежнюю комнату в доме на Протеа-стрит.
Ночью Мэри не спала и слушала его плач. Их разделяла только тонкая деревянная перегородка. Дом Ады не был рассчитан на то, чтобы содержать мастерскую и общежитие для девушек. Ада справилась с этой трудностью, разделив широкую заднюю веранду на комнатки, в каждой из которых помещались только кровать, шкаф и раковина для умывания.
В одной из таких комнаток спала Мэри, а в соседней оказался Дирк.
С час она лежала без сна, слушала его плач и молилась, чтобы он наконец устал и уснул. Дважды ей казалось, что ее молитвы услышаны, но каждый раз тишина длилась всего несколько минут, а потом сдавленные рыдания возобновлялись. И каждый раз словно раскаленные иглы вонзались ей в грудь, и она до боли сжимала кулаки.
Дирк стал центром ее существования. Он был маяком в пустыне ее одиночества. Она любила его с одержимостью, до преклонения, ведь он был так молод, так прекрасен, так чист и прям.
Она любила ощущение от его кожи и пружинистость его волос.
Глядя на Дирка, она забывала про собственное лицо. Про свое некрасивое лицо в шрамах.
Месяцы их разлуки стали для нее временем страданий и мрачного одиночества. Но вот он вернулся и снова нуждается в ее утешении. Полная любви, она выскользнула из кровати и остановилась – вся ее фигура выражала стремление помочь, выразить сочувствие. С тем же сочувствием к ней отнесся лунный свет, пробившийся сквозь сетку от комаров. Он затушевывал шрамы, уродовавшие ее лицо, показывая, каким оно могло бы быть. Ее двадцатилетнее тело под тонкой ночной сорочкой было молодым, полногрудым, его красоту не портили шрамы, как на лице. Юное тело, мягкое тело, одетое в лунный свет, блестяще-белое, как тело ангела.
Дирк снова всхлипнул, и она пошла к нему.
– Дирк, – прошептала она, склоняясь к его кровати. – Дирк, пожалуйста, не плачь, дорогой.
Дирк громко сглотнул и откатился от нее, закрывая лицо руками.
– Тише, дорогой. Теперь все в порядке.
Она начала гладить его волосы. Ее прикосновение вызвало новый взрыв горя, влажные всхлипывания разрывали темноту.
– Дирк, пожалуйста.
Она легла к нему. Простыни были теплыми и мокрыми. Мэри обняла Дирка, прижала его горячее тело к груди и начала баюкать. Собственное одиночество затопило ее. Она что-то шептала хриплым дрожащим голосом, она стремилась к нему, ее потребность в нем была гораздо больше, чем его.
Последний судорожный всхлип, и Дирк затих. Мэри чувствовала, как напряжение покидает его, как расслабляются спина и твердые круглые ягодицы, прижатые к ее животу. Она стремилась еще больше приблизить его, ее пальцы соскользнули с его щеки и принялись ласкать горло.
Дирк повернулся к ней в кольце ее рук.
Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь, когда он вздыхает, а его голос был полон горя.
– Он меня не любит. Он уехал и бросил меня.
– Я тебя люблю, Дирк, – прошептала она. – Я тебя люблю, мы все тебя любим, дорогой.
И она целовала его глаза, щеки, рот. Слезы Дирка были горячими и солеными.
Дирк снова вздохнул и прижал голову к ее груди.
Она почувствовала, как его лицо прижимается к ее мягкой груди, обняла его голову и прижала сильнее.
– Дирки.
Голос Мэри звучал хрипло, в ней вспыхнуло какое-то новое тепло.
Утром Дирк просыпался медленно, но чувствовал себя отлично. Некоторое время он лежал и думал об этом, не способный сразу понять, почему его пронизывает зыбкое расплывчатое ощущение, что все замечательно.
Потом он услышал, как за перегородкой в своей комнате двигается Мэри. Плеск воды, переливаемой из кувшина в раковину, шорох одежды. Наконец негромкий щелчок – открылась и закрылась дверь, – и ее шаги удалились в сторону кухни.
Он вспомнил события прошлой ночи, вспомнил отчетливо, во всех подробностях. Не просто вспомнил – в его сознании они выросли и заслонили все остальное.
Он отбросил простыню, приподнялся на локтях, задрал ночную сорочку и стал разглядывать свое тело, как будто никогда раньше его не видел.
Услышав ее приближающиеся шаги, он быстро прикрылся, натянул простыню и притворился спящим.
Мэри тихо вошла и поставила на столик у кровати чашку кофе и сухарь на блюдечке.
Дирк открыл глаза и посмотрел на нее.
– Ты не спишь, – сказала она.
– Да.
– Дирк... – начала она и покраснела. Щеки ее покрылись пятнами. Она перешла на пристыженный шепот. – Никому не рассказывай. Забудь о... о том, что случилось.
Дирк ничего не ответил.
– Обещай мне, Дирки. Пожалуйста, обещай.
Он медленно кивнул, не доверяя своей способности произносить слова, переполняемый ощущением полной власти над нею.
– Это было нехорошо, Дирки. Мы поступили ужасно. И не должны больше думать об этом.
Она направилась к двери.
– Мэри.
Она остановилась, не оборачиваясь; все ее тело было напряжено, как у птицы в полете.
– Я никому не скажу, если ты снова придешь ночью.
– Нет, – яростно ответила она.
– Тогда я скажу бабушке.
– Нет. О Дирки! Ты не скажешь.
Она снова была у его кровати, опустилась на колени, схватила за руку.
– Ты не должен, не должен. Ты обещал.
– Придешь? – негромко спросил он.
Она всмотрелась в его лицо – совершенство теплой загорелой кожи и зеленых глаз, черные шелковые волосы, падающие на лоб.
– Не могу. Мы с тобой сделали ужасную, ужасную вещь.
– Тогда я расскажу, – сказал он.
Она встала и пошла в свою комнату, плечи ее поникли в признании поражения. Он знал, что она придет.
Глава 63
Шон в наемной карете прибыл к дому Голдбергов точно в срок. Прибыл, как волхвы к младенцу Иисусу.
Сиденья его кареты были завалены пакетами. Однако на выборе подарков сказались ограниченные познания Шона касательно вкусов женщин трех лет от роду. Во всех пакетах были куклы. Большие китайские, которые закрывают глаза, когда их наклоняешь, красивые куклы со светлыми волосами, которые пищат, если нажать им на живот, кукла, которая выпускает воду, куклы в десятках национальных костюмов и куклы в пеленках.
За каретой Мбежане вел подарок, который Шон считал верхом оригинальности. Это был пегий шотландский пони с английским седлом, маленьким мартингалом и уздой.
Подъездную дорогу запрудили кареты. Последние сто ярдов Шон вынужден был идти пешком, с охапкой подарков.
В таких обстоятельствах продвижение становилось затруднительным. Он мог смотреть только поверх своего груза на отвратительно украшенную крышу здания, и шел по лужайке вслепую. Он слышал постоянный пронзительный визг, который становился громче по мере его приближения, и наконец почувствовал, что его настойчиво тянут за штанину. Он остановился.
– Это мне подарки? – спросили где-то возле его колена. Наклонив голову набок, он увидел поднятое к нему лицо крошечной мадонны.
Невинность в больших сверкающих глазах в овале лица, обрамленном блестящими черными волосами. Сердце у Шона екнуло.
– Смотря как тебя зовут, – ответил он.
– Меня зовут мисс Буря Фридман из Чейс-Уэлли, Питермарицбург. Это мои подарки?
Шон присел, так что его лицо оказалось почти вровень с лицом мадонны.
– С днем рождения, мисс Фридман, – сказал он.
– Здорово!
Дрожа от возбуждения, она принялась трогать пакеты. Визг примерно пятидесяти малышей смолк.
Буря стремительно разрывала пакеты, используя зубы, если недостаточно было ногтей. Одна из маленьких гостий попыталась ей помочь, но Буря налетела на нее, как детеныш пантеры, с криком «Это мои подарки!»
Шон торопливо ретировался.
Наконец, сидя среди множества разорванных оберток и кукол, девочка показала на единственный пакет, оставшийся в руках Шона.