Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод), стр. 21

Много крови, влажный скользкий след на примятой траве и вокруг него. Но боли не было, только усталость и головокружение.

Нога была вывернута в сторону под нелепым углом, и задорно торчала шпора на сапоге. Шон хотел засмеяться, но для этого требовались слишком большие усилия, и он закрыл глаза от солнечного блеска.

Глава 18

Генерал Ян Паулюс Леруа поднялся на высоту над Тугелой и снял шляпу, обнажив лысую голову с кольцом рыжих волос над ушами и на затылке.

Кожа на лысине была гладкая, молочно-белая там, где шляпа защищала ее от солнца, но обветренное лицо походило на утес из красного камня.

– Приведи мою лошадь, Хенни, – сказал он стоявшему рядом парню.

– Ja, уум Пол.

И парень по противоположному склону заторопился в лагерь.

В траншее у ног Яна Паулюса, откуда велся огонь, один из бюргеров поднял голову и посмотрел на него.

– Бог услышал наши молитвы, уум Пол. Он послал нам великую победу.

Ян Паулюс тяжело кивнул и ответил низким рокочущим голосом, без тени торжества:

– Ja, Фредерик. Господь милостив – это великая победа.

«Но не такая великая, как я замышлял», – подумал он.

Одна из пушек выстрелила, посылая снаряд почти за пределы видимости; разрозненные остатки британской армии исчезали вдалеке.

«Если бы только они подождали, – с горечью думал он. – Я все так ясно им объяснил, но они не послушались».

Главным звеном его стратегии был этот мост. Если бы только бюргеры на холме под высотами не начали стрелять и позволили им перейти! Тогда Бог отдал бы им в руки тысячи врагов, а не сотни. Захваченные в амфитеатре между высотами, с рекой за спиной, они не смогли бы уйти по разрушенному артиллерией мосту. Он печально смотрел на ловушку, которую готовил с такой бесконечной тщательностью. Сверху он видел траншеи, все до единой; все проложены и замаскированы таким образом, что огонь из них накрывает всю травянистую чашу, куда он надеялся заманить британскую армию. Но западня уже не захлопнется – он знал, что англичане в нее больше не попадут.

Вернулся Хенни, ведя лошадь, и Ян Паулюс немедленно сел в седло.

– Пошли, нам нужно спуститься.

В свои сорок два года Ян Паулюс Леруа был чрезвычайно молод для положения, которое занимал. Когда старый Жубер ушел в отставку, в Претории противились его назначению, но президент Крюгер подавил оппозицию и заставил Фольксраад утвердить кандидатуру. Десять минут назад Ян Паулюс отправил ему телеграмму, оправдывавшую веру в него президента.

Расслабив крупное тело, надвинув широкополую шляпу на лицо и свободно держась в седле (с запястья свисал хлыст), с длинными кожаными стременами, Ян Паулюс спустился, чтобы собрать урожай войны.

Когда он достиг рощиц и поехал между ними, бюргеры вставали из траншей и приветствовали его.

Их голоса сливались в победный рев – так ревет после убийства лев. Бесстрастно проезжая мимо, Ян Паулюс разглядывал их лица. Все покрыты красной пылью и горелым порохом; пот проложил сквозь этот грим глубокие борозды. Один пользовался ружьем как костылем, чтобы щадить раненую ногу, вокруг его рта легли резкие морщины боли, но он тоже приветственно кричал. Ян Паулюс остановил лошадь.

– Ложись, не валяй дурака!

Тот болезненно улыбнулся и покачал головой.

– Nee, уум Пол. Я пойду с тобой брать орудия.

Ян Паулюс резко подозвал тех, кто стоял возле раненого.

– Унесите его. Покажите врачам.

И пошел туда, где его ждал коммандант Ван Вик.

– Я велел тебе сдерживать людей, пока англичане не переправятся, – сказал он, и улыбка Ван Вика исчезла.

– Ja, уум Пол. Знаю. Но я не смог их удержать. Начали молодые. Когда они увидели пушки внизу, прямо у себя под носом... я не мог их удержать. – Ван Вик повернулся и показал за реку. – Смотрите, как они близко.

Ян Паулюс посмотрел за реку. Пушки стояли открыто, так близко и так слабо заслоненные ветвями деревьев, что он мог пересчитать спицы в их колесах и видел, как блестят медные детали.

– Искушение было слишком велико, – покорно закончил Ван Вик.

– Да. Дело сделано, и словами ничего не изменишь. – Ян Паулюс мрачно решил никогда больше не доверять этому человеку командование. – Пошли, заберем их.

У дорожного моста Ян Паулюс остановил длинную колонну ехавших за ним всадников. Хотя на его лице ничего не отразилось, внутри все переворачивалось от ужаса увиденного.

– Уберите их, – приказал он и, когда тридцать бюргеров спешились и прошли вперед, чтобы расчистить мост, вслед им сказал: – Обращайтесь с ними достойно. Не тащите, как мешки с мукой. Это были мужчины.

Храбрые мужчины.

Рядом с ним мальчишка, Хенни, плакал не таясь. Слезы капали на его заплатанную твидовую куртку.

– Держись, jong [ 8], – негромко сказал Ян Паулюс. – Слезы для женщин.

И направил лошадь в узкий проход между мертвыми. Это пыль, и солнце, и пары лиддита – вот от чего слезятся глаза, сердито убеждал он себя.

Молча, без обычного для победителей торжества они подъехали к пушкам и рассыпались среди них. Прозвучал одиночный выстрел, и бюргер пошатнулся и оперся о ружье, чтобы не упасть.

Повернув лошадь и прижавшись к ее холке, Ян Паулюс поскакал к донге за пушками – стреляли оттуда.

Мимо его головы опять просвистела пуля, но Ян Паулюс уже добрался до донги. На полном скаку осадив лошадь, так что она присела, он спрыгнул с седла и ногой выбил ружье из рук английского солдата, схватил британца и поставил на ноги.

– Дурак, мы и так слишком многих убили, – закричал он солдату в лицо, с трудом подбирая английские слова, запинаясь от гнева. – Все кончено. Сдавайся. – Потом обратился к уцелевшим артиллеристам, прижимавшимся к дну донги: – Все сдавайтесь!

Очень долго никто из них не шевелился. Потом один за другим они медленно начали вставать и выбираться из донги.

Пока группа бюргеров уводила пленных, а другая принялась впрягать лошадей в пушки и фургоны со снарядами, из рощи мимоз показались английские санитары с носилками. Вскоре фигуры в хаки повсюду перемешались с бюргерами, отыскивая раненых.

Два санитара, темнокожие индийцы из медицинского корпуса, наткнулись на человека, лежавшего на левом боку. Они с трудом поворачивали его, и Ян Паулюс, передав поводья Хенни, пошел к ним.

В бреду раненый ужасно бранился и сопротивлялся попыткам индийцев наложить шину ему на ногу.

– Оставьте меня в покое, сволочи! – и кулак отшвырнул одного из санитаров.

Ян Паулюс, узнав голос и удар, побежал туда.

– Веди себя хорошо, или я тебя прибью! – крикнул он, подбежав к санитарам. Шон неуверенно повернул голову и попытался сосредоточить взгляд.

– Кто это? Ты кто? Убирайся!

Ян Паулюс не отвечал. Он смотрел на раны, и его затошнило.

– Дайте-ка мне!

Он взял у ошеломленных санитаров лубки и наклонился к Шону.

– Уходи! – закричал Шон. – Я знаю, что ты сделаешь! Ты ее отрежешь!

Ян Паулюс схватил его за руку и держал, а Шон вырывался и бранился.

– Я убью тебя, грязный ублюдок! Убью, только тронь!

– Шон! Это я. Посмотри на меня.

Шон медленно расслабился, взгляд его стал устойчивей.

– Это ты? Правда ты? – прошептал он. – Не позволяй им... не позволяй отрезать ногу. Как Гарри.

– Лежи спокойно, или я отшибу твою глупую башку, – проворчал Ян Паулюс.

Руки у него могучие, красные, как и лицо, – большие руки с неуклюжими пальцами, но сейчас они действовали осторожно и нежно, как мать обращается с ребенком. Наконец, взявшись за лодыжку Шона, Ян Паулюс посмотрел на него.

– Ну держись. Я должен ее вправить.

Шон хотел улыбнуться, но его лицо под слоем грязи посерело, пот выступил на коже, как множество мелких волдырей.

– Меньше болтай, чертов голландец. Делай!

Глубоко в разорванной плоти кость скрипнула о кость, и Шон ахнул. Все мышцы его тела судорожно напряглись, потом расслабились. Он потерял сознание.