Государственные игры, стр. 10

Немец наклонил нож так, чтобы кончик лезвия торчал вверх. Жан-Мишель снова попытался отклониться назад, но охранник за спиной пятерней ухватил его за волосы и не давал даже шевельнуться. Немец переместил лезвие еще выше, под самое верхнее веко, и принялся водить его кончиком по дуге, повторяющей форму глаза.

– Известно ли тебе, что до того, как основать свою партию, я изучал медицину? – спросил Рихтер. – Отвечай!

– Да, – выдавил Жан-Мишель и, ненавидя себя, добавил:

– Пожалуйста, герр Рихтер, ну пожалуйста…

– Я был бы врачом, – продолжал Рихтер, – и стал бы хорошим врачом, займись я тогда практикой. Но я сделал иной выбор, и знаешь почему? Да потому, что я понял, что не смогу оказывать помощь представителям низших рас. А говорю я об этом потому, что моему образованию, как ты это уже должен был понять, нашлось совсем другое применение. Я использую свои познания, чтобы влиять на людей. Чтобы контролировать тело, а значит, и разум. Например, мне известно, что, если я буду двигать нож вверх, то он наткнется на мышцу lateral rectus. Если ее перерезать, тебе станет крайне трудно смотреть вверх или вниз. И придется носить на глазу повязку, иначе ты потеряешь ориентацию из-за того, что глаза будут смотреть в разные стороны. Да и вид у тебя будет шутовской, – усмехнулся он, – один глаз уставился вперед, а второй двигается нормально.

Жан– Мишель задыхался, ноги его дрожали. Если бы охранник не держал его за волосы, он, возможно, просто упал бы. Нож оказался не в фокусе, когда француз перевел взгляд на лицо Рихтера, проступавшее в свете красноватых отблесков. Он почувствовал укол над глазным яблоком.

– Пожалуйста, не надо, – взмолился Жан-Мишель. – Моп Dieu «Мой бог, Господи (фр.).», герр Рихтер…

Его взгляд затуманили слезы, а дрожание подбородка отзывалось подрагиванием век. Каждое их движение вызывало свежие болезненные порезы.

Немец медленно двинул левую руку в направлении ножа. Смотревшая вверх ладонь подперла рукоять, как если бы Рихтер хотел дожать свое оружие.

– А знаете ли вы, – спокойно спросил он, – что то, чем мы занимаемся, является еще и частью процесса по промыванию мозгов? Я изучал методы КГБ, так оно творило с их помощью просто чудеса. Мозг человека в состоянии боли и страха регистрирует то, что ему говорится, как истинную правду. Конечно, чтобы процесс стал по-настоящему эффективным, его следует повторять снова и снова. Систематически и очень тщательно.

Рихтер мягко надавил на нож снизу вверх. Покалывание под веком француза превратилось в нестерпимую боль, отозвавшуюся глубоко во лбу.

Жан– Мишель издал стон, который перешел в жалкое поскуливание. Несмотря на все чувство стыда, которое он испытывал, ему никак не удавалось остановиться.

– Ну и что ты теперь думаешь о равенстве, мой маленький ягненочек? – спросил его Рихтер.

– Я думаю, что вы, – Жан-Мишель опять с трудом сглотнул, – доказали свою точку зрения.

– Мою точку зрения? – переспросил Рихтер. – Это первая умная мысль из всего, что вы сегодня тут произносили.

Рихтер снова шевельнул ножом, вызвав очередной вопль француза.

– На самом деле моя точка зрения на сегодня такова. В самом ближайшем будущем Доминик будет нуждаться во мне в гораздо большей степени, чем я буду нуждаться в нем. Его боевики из “Новых якобинцев” представляют собой лишь незначительную силу, пригодную для решения местных задач. Я же, напротив, имею возможность выйти на международный уровень. И выйду. Его новые компьютерные программы будут загружены в американские информационные сети, но убедить кого-то они способны только на время. Я же и мои командиры можем отправиться в Америку, чтобы лично встречаться с местными нацистами и воодушевлять их собственным примером. Мы – народ Фатерланда, движение родилось в нашем доме. Вы же – представители народа, который был покорен и приучен служить. Мир последует за мной, и они это сделают сейчас, а не через пять, не через десять или сколько там лет. И что в равной степени важно, они сразу же дадут нам деньги. А это, месье Хорн, делает меня не просто ровней вашему Доминику. Это ставит меня выше его.

Рихтер улыбнулся и дал ножу соскользнуть на свою ладонь. Сделав шаг назад, он упрятал нож в чехол, скрытый прямо в рукаве пиджака.

Жан– Мишель издал стон, в котором одновременно слышались боль и облегчение.

– Таким образом, – процедил Рихтер, – когда свяжетесь с Домиником, расскажите, что я преподал вам урок смирения. Уверен, он поймет. И еще вы можете сказать, что никто – ни Карин До-ринг, ни кто-либо другой не возглавит движение здесь, в Германии. Это – мое предназначение. Итак, у нас есть еще какие-то нерешенные дела?

Охранник ослабил свою хватку ровно настолько, чтобы Жан-Мишель смог отрицательно покачать головой.

– Отлично, – произнес Рихтер, собираясь уходить. – Эвальд вызовет вам такси и даст немного времени, чтобы вы привели себя в порядок. Верю, мы сегодня еще увидимся. Это будет запоминающийся вечер.

Как только Рихтер исчез, охранник отпустил Жан-Мишеля, и тот сполз прямо на пол. Француз перевернулся на бок, его тело колотила дрожь. Слева, с той стороны, где кровь сочилась из пораненного века и стекала ниже, ему виделись красноватые разводы.

Лежа на боку и все еще ощущая слабость в ногах, Жан-Мишель вытащил из кармана платок и промокнул глаз. Там, где ткань соприкоснулась с ранками, она стала бледно-розовой от крови, которая мешалась со слезами. Моргая, он каждый раз испытывал острую режущую боль. Однако душевная боль была еще хуже физической. Он чувствовал себя предателем за то, что сломался до такой степени.

Ожидая, когда уймется боль в пораненном глазу, Жан-Мишель успокаивал себя тем, что, несмотря на примененное к нему насилие, все же выполнил то, что было приказано месье Домиником. Он передал предложение и получил категорический отказ от неуправляемого самоуверенного хлыща.

Однако Рихтер не подозревал, какова же была настоящая причина того, почему месье Доминик желал бы и намеревался увидеть его людей в своей обойме. И заключалась она не в том, чтобы движение за расовую чистоту продвинуть еще дальше, а в том, чтобы доставить как можно больше хлопот немецкому правительству. Месье Доминик хотел дестабилизировать Германию ровно настолько, чтобы остальная Европа засомневалась, стоит ли ей позволять этой стране определять будущее Европейского Сообщества. Эта роль должна перейти к Франции, а ее политику будет определять горстка финансовых олигархов. И туда, куда пойдет Европа, пойдут Азия и весь остальной мир.

А они пойдут, Жан-Мишель был в этом уверен, особенно если Америка погрязнет в беспорядках. И когда цель будет достигнута, месье Доминик избавится от Рихтера. Опыт пятидесятилетней давности говорил французам, что давать немецким фашистам слишком много власти просто непозволительно.

Через несколько минут Жан-Мишелю удалось приподняться на колени. Подтянув к себе стул и опершись на него, он встал на ноги. Ранки стали уже подсыхать и нещадно царапали глазное яблоко. Каждое движение века вызывало новый приступ ненависти к немцам.

Но пока что с этим придется повременить, размышлял француз. Будучи ученым, он знал цену терпению. Кроме того, как напомнил месье Доминик перед самым отъездом, даже неверный шаг чему-то да учит. А уж этот шаг в сторону “нового фюрера” научил его многому.

Спрятав платок в карман, Жан-Мишель наконец направился к входной двери. Он не стал обращаться к Эвальду за какой-либо помощью. Самостоятельно открыв дверь, он прикрыл поврежденный глаз от палящих лучей солнца и медленно поковылял к уже ожидавшему его такси.

Глава 8

Поездка по автобану от аэропорта до города заняла тридцать пять минут. Как всегда во время служебных командировок, Худ жалел, что у него не хватало времени на то, чтобы остановиться и рассмотреть некоторые здания, памятники и музеи, мимо которых они проезжали. Обидно на скорости девяносто миль в час лишь мельком схватывать взглядом соборы и церкви, которые были старинными уже тогда, когда Соединенные Штаты еще только переживали свою молодость. Но даже если бы у него и оставалось свободное время, Худ вовсе не был уверен, что не испытывал бы неловкости, воспользуйся он им в личных целях. Где бы он ни очутился, он неизменно старался как можно лучше выполнить дело, ради которого куда-то попадал. Поэтому времени на развлечения или осмотр достопримечательностей оставалось совсем немного. Сильно развитое чувство долга было одним из качеств директора Операционного центра, отчего подчиненные наградили его прозвищем “папа Павел” – по аналогии с папой Римским. Он не знал наверняка, но сильно подозревал, что прозвище придумала глава их пресс-службы Энн Фаррис. Провожая взглядом современные небоскребы, проносившиеся за тонированными стеклами, Худ ощутил странную грусть. Грусть по поводу себя и Энн. Молодая женщина практически и не скрывала того, что неравнодушна к нему, и, когда они оставались наедине, решая служебные вопросы, он начинал ощущать опасную близость. Что-то возникало между ними – дурманящая, подавляющая волю тяга, на милость которой так просто было бы отдаться. Только вот к чему бы это привело? Он был женат, и у него было двое детей-подростков, которых он вовсе не собирался оставлять. Верно – заниматься с женой любовью ему и впрямь стало больше не в радость. Порой он со стыдом признавался себе, что вообще избегает интимных отношений. Это была не та понимающая, внимательная, энергичная Шарон Кент, на которой он женился. Она превратилась в мамашу, в персонаж передач кабельного телевидения, чья жизнь протекала отдельно от родственников и сослуживцев, которых она знала только по рождественским вечеринкам. А еще она стала старше и более усталой, и не такой страстной по отношению к нему, как это бывало раньше. В то время как ты сам, подумал Пол, остаешься – по крайней мере душой – все тем же Эль Сидом «Эль Сид – герой фильма “Сид” режиссера А. Манна (1961), прообразом которого послужил рыцарь испанской эпической поэмы XII в. “Песнь о моем Сиде”, который прославился ратными подвигами.», чье копье не притупилось, а лихой жеребец готов скакать во весь опор.