Я и мой летучий мышь, стр. 72
— Нет. Торговать будем оружием.
Пых сморщился, но, почесав за ухом, кивнул.
— Ты права, так денег будет больше, да и конфеты всегда можно купить. А так и они испортятся, и я растолстею.
Восхищенно смотрю на мелкого. И когда это он стал таким умным.
— Еще, — пискнула мышка.
Пых тут же требовательно выставил вперед лапку. Покорно лезу в суму. Троглодиты.
Вечером, устраиваясь на ночлег, я подбросила в костер побольше дров и приготовилась рассказывать Пыху очередную сказку. Пых, наевшийся мяса и супа, довольно возился на извлеченной из сумы подушке, устраивая свою возлюбленную и требуя, чтобы ему тотчас сообщали обо всех желаниях. Та клятвенно обещала все говорить, чем приводила Пыха в состояние восторженного умиления. Не мешаю влюбленным, подозревая, что в будущем у нас еще будут проблемы из-за этой девочки. Вот разбалует ее Пых — что делать будем? А впрочем, неважно. Что-нибудь придумаем.
— О чем грустишь?
— А? — Отвлекаюсь от дум и перевожу взгляд на Пыха. Тот сидит рядом и смотрит на меня. Его принцесса сидит на подушке, укрытая плащиком. И наевшаяся от пуза, кстати. — Да так. Ни о чем.
— Из-за графа, да? — перелетая ко мне на колено и с удобством устраиваясь на нем.
— Нет. Просто как-то странно, что все это вот так вдруг закончилось, а мы все еще живы и даже здоровы. Никак не могу привыкнуть, что не надо каждую минуту думать о смерти…
— Хм. Я тоже. Но мне Шу очень помогла. Рядом с ней вообще думать не получается.
Усмехаюсь и кутаюсь в теплый меховой плащ, также извлеченный из сумы.
— А знаешь, он говорил о тебе.
Так и знала, что он заговорит о графе. Вид у него был такой, когда я уезжала, словно он все хочет что-то сказать, но не решается при графе. А потом я уехала, и он, кажется, и вовсе обо всем забыл. Но надо знать Пыха. Он никогда ни о чем не забывает. Вздыхаю и готовлюсь слушать о том, что граф хотел бы меня оставить. Да еще и жалованье платить, лишь бы камушек был под рукой. Плюс — как круто нам было бы жить в такой вот роскоши задарма.
— Он сказал дворецкому, что любит тебя.
Сжимаю зубы, пытаюсь остановить дрожь. Что-то холодно тут. Веток в костер, что ли, подбросить.
— Ты ошибаешься, — хрипло. — Он не мог так сказать.
— Его дворецкий сказал, что каждый василиск выбирает себе женщину лишь раз в жизни. И выбрав раз — сходит с ума без нее, — поблескивая пуговками глаз и склонив голову чуть набок.
Сжимаю зубы. Меня колотит, но это нервное. Так просто не бывает. У Пыха или была галлюцинация, или же он очень хочет неги и роскоши.
— Я просто хотел тебе сказать. Так, на всякий случай. А то он сойдет с ума, а ты расстроишься. — С этими словами мышь упорхнул с колена и удобно устроился на подушке рядом со спящей Шу.
А я так и просидела всю ночь у костра, глядя на огонь, подбрасывая в него ветки и пытаясь запретить себе думать о его глазах.
Эпилог
Город оказался не таким тихим и уютным, как я рассчитывала. Но все же он нам понравился. Сначала шумные улицы, эльфы, гномы, дроу, тролли и прочие, образующие целый водоворот и какое-то дикое, нереальное сочетание рас, — ввели в легкое состояние шока. Но потом я привыкла. И теперь могла с легкостью продать доспехи как обычному забулдыге, решившему вспомнить молодость и удрать с утренним караваном от злобной жены, так и горному троллю, с довольно бурным нравом и весьма и весьма притязательному в выборе оружия, хорошо разбирающемуся в качестве металла, из которого оно выковано.
Я купила небольшое двухэтажное здание недалеко от центра города. Соседи — не сказать чтоб мирные, да и в первое время меня никто в принципе всерьез не воспринимал. Но, пару раз выкинув из магазина особо шумные компании, а также пару решивших разжиться на халяву троллей, я приобрела имя, уважение и доверие как покупателей, так и соседей.
Не скажу, что было легко и просто. В первое время случалось, что мы неделями жили на одной каше, сваренной на воде. Но потихоньку, полегоньку все наладилось.
Сейчас снаружи метет снег. Покупатели заходят редко, да оно и понятно. Караваны не ходят, порт закрыт. Жизнь в городе замерла до весны. Разве что гном нет-нет да и зайдет. Да тролли иногда наведываются за дубиной или палицей.
Сижу на лестнице, пью травяной чай и смотрю на Пыха, суетящегося внизу. Шу вот-вот должна родить. Вчера позвали повитуху, которая сперва наотрез отказалась, узнав, что должна помочь разрешиться от бремени мышке, но, получив золотую монету, передумала и теперь вовсю орудует на кухне, выставив за дверь взволнованного отца. В итоге Пых ходит по ковру и дергается от каждого звука.
— Да не переживай ты. Все будет хорошо.
На меня сурово посмотрели. За дверью пискнули. Пых дернулся.
— Все будет хорошо, — сообщила я в сорок второй раз.
В дверь тихо постучали. Задумчиво смотрю на нее. Неужели опять?
— Кто там еще пришел?
— Не открывай!
Хмуро смотрю на Пыха. Тот сидит взъерошенный и нервно дергает крыльями.
— Почему?
— Опять цветы принесли. В прошлый раз Шу чуть не умерла!
— Это была аллергическая реакция на цветы, ты же помнишь.
— Нет. Это злой умысел! Кто-то желает ей зла. А теперь, когда она так беспомощна…
Дверь кухни с грохотом открылась, и на пороге возникла «повитуха». Выжидательно на нее смотрим. Я — напряженно. Пых — с ужасом, видимо, из-за пеленки с капельками крови, которую она держала в руках.
— За палец тяпнула, — прорычала женщина, демонстрируя окровавленный мизинец. — Чтоб ее…
— Как Шу? — пискнул Пых, не обращая внимания на опухший мизинец.
— Нормально. Двое! Иди смотри, папаша.
Пыха сдуло ветром. Я пошла следом за ним, мысленно пытаясь успокоиться. Все это время я пыталась вести себя непринужденно и ровно, дабы Пых поменьше волновался. Но и сама пережила пару неприятных моментов, когда Шу пищала особенно громко.
— А ты куда? — Проход закрыли мощной грудью и не менее внушительным бюстом. Смотрю на лицо, усеянное прыщами, и пытаюсь понять, почему ведьма не может извести даже это? Вроде бы должно быть просто. Другим же внешность исправляет, и даже удачно вроде бы. Или тут действует закон врачей: не пей собственные настои, если жить хочешь долго и счастливо. — Деньги гони и иди!
Мне под нос сунули лопатоподобную ладонь с замотанным пальцем. Прикусив губу, роюсь в кармане, выуживая монеты.
— Две серебряных, как и обещала.
— Три! — снова сунув окровавленный палец мне под нос. — За травму.
Пришлось платить три. Нет, я не транжира, но так хотелось посмотреть на мышат…
— Спасибо. — Монеты сгребли в кулак и сунули в карман, после чего меня потащили к двери, в которую, к слову сказать, снова постучали. Вспоминаю все те букеты, что день за днем доставлялись к моей двери. И это посреди зимы, заметьте. Не знаю, кто из горожан решил так намекнуть на свои сокровенные чувства, но наведываться тайный поклонник не спешил, заставляя меня теряться в догадках. А цветы мы все же сбывали, поскольку у Шу оказалась сильнейшая аллергия на пыльцу… Я сохранила лишь один букет. Он стоял у меня наверху в вазе и напоминал о прошедшем лете. Странно, но цветы и не думали вянуть со временем. Надеюсь, что они дадут корешки, и я смогу их посадить в горшок.
— Ну ежли чего, зови, — закончила свою речь повитуха.
Опомнившись, киваю и заверяю женщину, что всенепременно и т. д. и т. п., после чего открываю дверь и… вижу его…
Знаете, когда смотришь в глаза человека, о котором думаешь каждый день и каждую ночь весь последний год, мир словно уплывает из-под ног. Я даже не заметила, как повитуха ушла, хмыкнув напоследок. Не услышала, как Пых крикнул, чтобы дверь закрыли, а то дует. Я вообще мало что замечала в тот момент. Просто стояла, смотрела на него.
— Привет, — сказал он. — Можно войти?
Киваю и отступаю назад. Он проходит мимо, в нос ударяет запах морозной свежести, кожи и меха. А еще его личный, едва уловимый запах, который, кажется, я стала различать только теперь. Он проходит к камину, стягивает перчатки и протягивает руки к теплу. Пламя подсвечивает лицо, которое из-за огня кажется не столько бледным, сколько бронзовым.