Роковой рейд полярной «Зебры», стр. 26

Мои слова, конечно, прозвучали как оскорбление, но в ту минуту я был просто вне себя.

— Никто отсюда не уйдет, — сказал Хансен. — Я не собираюсь никем командовать, док, но будь я проклят, если позволю вам совершить самоубийство. Ни вы, да и никто из нас не сможет вернуться на «Дельфин» после всего, что мы пережили. Это — во-первых. Во-вторых, у нас не работает радиопередатчик, а без точного пеленга нам ни в жизнь не найти «Дельфин». А в-третьих, они там не станут дожидаться, пока смерзнется полынья — погрузятся еще до того, как мы одолеем хотя бы половину обратного пути. Наконец, что, если мы доберемся до той полыньи, а «Дельфина» там не окажется, потому что он уйдет? Тогда мы уже не сможем вернуться на «Зебру»: нас некому будет направлять, к тому же нам просто не хватит сил добраться сюда снова.

— Да уж, шансов у нас, скажем прямо, кот наплакал, — согласился я. — А каковы, по-вашему, шансы, что им удастся починить эхоледомер?

Хансен покачал головой и не ответил. Роулингс снова принялся помешивать в котелке, сосредоточенно рассматривая его содержимое, чтобы не видеть изможденные, обмороженные лица окружавших нас людей и не встретиться с их беспокойными, полными отчаяния взглядами. Но ему все же пришлось поднять глаза, когда капитан Фольсом, отпрянув от стены, сделал к нам пару нетвердых шагов. Даже без всякого стетоскопа я мог определить, что он был очень плох.

— Боюсь, мы не поняли ни слова, — капитан говорил тихо и невнятно: распухшие, перекошенные от боли губы на его сплошь покрытом ожогами лице едва шевелились. «Да, — с горечью подумал я. — Фольсому еще не один месяц придется помучиться на больничной койке, прежде чем он наконец сможет снова показать людям свое лицо. Разумеется, лишь в том случае, если он все же попадет в больницу, поскольку сейчас эта перспектива казалась весьма отдаленной». — Не могли бы вы пояснить, в чем трудность?

— Все очень просто, — стал объяснять я. — На «Дельфине» есть эхоледомер, он предназначен для измерения толщины льда на поверхности моря. С помощью этой штуки капитан Свенсон, командир «Дельфина», даже без нашей наводки уже через пару часов смог бы подвести подлодку прямо к порогу вашего домика. Координаты станции он знает, и единственное, что ему оставалось бы сделать, — это погрузиться, подойти сюда и обследовать лед с помощью эхоледомера. А замерзшие разводы они обнаружили бы без особого труда. Но вся загвоздка в том, что эхоледомер сломался, и, если они его не починят, им ни за что не найти разводья. Вот я и хочу пойти к ним. Прямо сейчас. Пока полынья не смерзлась и Свенсон не ушел на глубину.

— Не понимаю, старина, — проговорил Джолли, — чем же это поможет? Как вы наведете их на это самое разводье?

— А этого и не потребуется. Капитан Свенсон знает расстояние до «Зебры» с точностью до сотни ярдов, и мне лишь нужно ему сказать, чтобы за четверть мили до подхода к станции он выпустил торпеду. Она-то…

— Торпеду? — переспросил Джолли. — Как торпеду? Чтобы взломать лед и всплыть?

— Совершенно верно. Правда, раньше к такому способу никто не прибегал, но я думаю — это дело верное.

— Док, за нами пришлют самолеты, — тихо проговорил Забрински. — Мы начнем передавать наши координаты сразу же, как только починим радиостанцию. Тогда все узнают, что дрейфующая полярная станция «Зебра» найдена или, по крайней мере, — где она находится. И скоро сюда прилетят большие бомбардировщики.

— С какой стати? — спросил я. — Чтобы без толку кружить во тьме у нас над головой? Даже если им будет точно известно, где мы находимся, в темноте и в ледяной шторм они все равно не смогут разглядеть то, что осталось от станции. Пускай они обнаружат нас с помощью радара, хотя это маловероятно, — что тогда? Они бросят нам припасы? Возможно. Но сбрасывать их прямо на нас они не осмелятся — вдруг кого-нибудь прибьет, а на удалении, пусть даже в четверть мили, мы их уже не найдем. Что же касается посадки — даже в идеальных погодных условиях, — нет такого самолета, который смог бы сюда долететь, не говоря уже о том, чтобы приземлиться. И вы это прекрасно знаете!

— Док, — с грустной иронией спросил Роулингс, — а ваше второе имя случайно не Иеремия?

— Если мы будем сидеть сложа руки, — продолжал я, — а эхоледомер не починят, всем нам конец. А нас шестнадцать человек. Если я доберусь до «Дельфина» — мы спасены. Если нет, а эхоледомер все же починят — погибнет только один из нас.

Я стал натягивать перчатки.

— Один — меньше, чем шестнадцать.

— Два — тоже, — вздохнул Хансен, надевая рукавицы.

И я ничуть не удивился, когда он сказал сначала — «вы не дойдете», а закончил словами — «мы не дойдем»; чтобы понять произошедшую в нем резкую перемену, вовсе не требовалось быть тонким психологом. Хансен был не из тех, кто привык перекладывать тяжесть общей беды на плечи ближнего.

Я не стал тратить время и вступать с ним в спор.

— Есть еще один доброволец, специалист по помешиванию супа, — вызвался Роулингс, вставая. — Если я не буду держать этих двоих за руки, дальше порога им не уйти. Может, потом мне дадут медаль. Интересно, лейтенант, какая сейчас самая высокая награда, в мирное время?

— За помешивание супа медалей не дают, Роулингс, — осадил его Хансен. — А именно этим тебе предстоит заниматься и дальше. Ты остаешься здесь.

— Угу, — Роулингс покачал головой. — Приготовьтесь к первому бунту в своей практике, лейтенант. Я иду с вами. И, думаю, не прогадаю. Если мы доберемся до «Дельфина», вы будете чертовски счастливы и забудете про то, что собирались подать на меня рапорт. Кроме того, как человек справедливый, вы не преминете за честь тот факт, что своим благополучным возвращением на корабль мы будем всецело обязаны торпедисту Роулингсу, — и, усмехнувшись, он продолжал: — Ну, а если мы не доберемся, тогда подать на меня рапорт вы попросту не сможете — верно, лейтенант?

Хансен медленно подошел к нему.

— Разве тебе не ясно — у нас практически нет шансов добраться до «Дельфина», — невозмутимо заговорил он. — А здесь остаются двенадцать тяжело пострадавших людей, я уж не говорю о Забрински, у которого сломана нога. Кто позаботится о них? С ними должен находиться хоть один здоровый человек. Ты же не эгоист, Роулингс! Останься с ними, прошу тебя. Сделай это ради меня.

Торпедист обвел Хансена долгим взглядом, потом снова сел на корточки.

— Вы имеете в виду — ради меня, — с досадой проговорил он. — Ладно, я остаюсь. Ради себя самого. И ради того, чтобы опекать Забрински, а то он, чего доброго, сломает другую ногу.

Роулингс принялся неистово шуровать в котелке.

— Чего же вы тогда ждете? Капитан в любую минуту может дать команду на погружение.

Роулингс был прав. Мы отвергли все протесты капитана Фольсома и доктора Джолли, попытавшихся было нас удержать, и через полминуты были готовы к отходу. Хансен вышел первым. Я обернулся и окинул взглядом раненых, больных, измученных обитателей дрейфующей станции, которым повезло, и они остались в живых, — это были Фольсом, Джолли, Киннэрд, Хьюсон, Нэсби и семеро остальных. Всего двенадцать человек. Нет, быть того не может, чтобы они все оказались в сговоре. Наверняка это сделал кто-то один — или двое. «Так, с кем же из них, — гадал я, — мне следует поквитаться? Кто из них — один или двое — убил моего брата и еще шестерых на дрейфующей полярной станции «Зебра»?…»

Я закрыл за собой дверь и двинулся следом за Хансеном в кромешную ночь.

Мы устали, чертовски устали. Но все же заставили себя вновь тронуться в путь, с трудом переставляя налившиеся свинцом ноги. Мы были на грани полного физического и морального истощения, однако, несмотря ни на что, продолжали идти, точно два призрака, сквозь тьму и ревущий ураган, оставляя позади себя ледяную пустыню, которая в редких проблесках лунного света казалась особенно зловещей.

Наши плечи уже не сгибались под тяжестью неподъемных вещмешков, ветер теперь дул нам в спину, так что мы уже не шли, а просто бежали. Зато каждый шаг, дававшийся нам прежде с таким трудом, сейчас превращался в пять прыжков, и поначалу у нас даже было ощущение, будто мы движемся сами по себе, без всяких усилий. Однако, несмотря на шальную гонку, мы ориентировались довольно легко и уже не боялись случайно угодить в расщелину или полынью либо наткнуться на внезапно возникшее препятствие: простирающееся перед нами, окутанное мглой пространство то и дело освещали резкие всполохи света, и, сняв снегозащитные очки — отныне они нам без надобности — мы могли видеть на пять, а то и на десять яров вперед.