Появление Сесса, стр. 16

Тут на него посыпались обычные вопросы: так как же ему удалось спастись? Гнались ли за ним медведи? Что бы он сделал, вывороти они дерево? И тут в сумраке снаружи затрещали ветки. С быстротой молнии лектор метнулся к двери, а затем к плите и схватил полено. Никто за ним не последовал: все решили, что на запах кофе явился медведь, и кому, как не сотруднику парка, знать, как с ним разделаться.

— Пшел! Пшел отсюда! — завопил он и швырнул полено в темноту. Вновь раздался треск веток, удаляясь в сторону леса, и все вздохнули с облегчением. Все, кроме нас, потому что лектор вернулся и объяснил, что это опять был этот проклятый лось. Мы с Чарльзом, как ни старались, еще не видели ни одного лося.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

А когда мы все-таки увидели лося, то совершенно случайно и до того близко, что задним числом я поражаюсь, до чего мы рисковали, фотографируя его как безумные, но хотя бы у нас есть доказательства, что это действительно произошло.

Мы уже видели вапити, чернохвостых оленей и толсторогов, мы видели столько барибалов, что потеряли им счет, и еще мы видели беркута, которого Чарльз углядел в бинокль на скале над озером Эмеролд. А кроме того, в чаянии лося мы часами поджидали у лизунцов, отдавали себя на съедение комарам у болотистых оконечностей озер, прятались за стволами в тех уголках леса, где они паслись (так, во всяком случае, нас заверяли), но так и не сумели увидеть хотя бы одного.

А впрочем, я не думала, что в этой встрече может быть что-то особенное. Судя по фотографиям, лось был попросту крупным, неуклюже сложенным оленем. Безобразно карикатурный из-за огромного носа, смахивающего на футбольный мяч. И настолько плодовитый, если верить книгам, что в этих краях число лосей почти не уступало числу рогатого скота. И только потому, что нам не удавалось его увидеть, встреча с ним обрела такую важность. Но когда она все-таки произошла…

К этому времени мы уже порядочно попутешествовали. Побывали в Британской Колумбии, пересекли Великий водораздел, перебрались через реку Кикинг-Хорс и прошли пешком по следам истории по железнодорожным путям вниз по каменистым склонам Биг-Хилла. Сколько раз мы пели «Сорвался поезд под уклон, и он гудел, и он гудел» и даже ни на секунду не задумывались, что это действительно произошло с реальным поездом на крутом склоне в Британской Колумбии, и нам в голову не приходило, что в один прекрасный день мы окажемся на месте этого происшествия и увидим внизу опрокинувшийся паровоз. Во всяком случае, один из паровозов. Видимо, случалось это не так уж редко.

В восьмидесятых годах прошлого века, когда строилась Канадская Тихоокеанская железная дорога через всю Канаду, инженеры обнаружили в обрывах перевала Кикинг-Хорс залежи цинковой руды, необходимой для производства латуни, и там быстро вырос большой рудничный поселок. И вместе с железнодорожными рабочими в поселке по соседству рудокопы образовали одно из тех буйных сообществ, форпостов цивилизации, которые описаны в стольких романах, — мирок бесшабашных молодчиков, тративших свои заработки на выпивку и азартные игры. Мирок, где не было места женщинам.

Человеческая жизнь ценилась так дешево, что они играли даже на нее. Они бились об заклад, заложил ли человек, бросивший работу на прошлой неделе, последнюю динамитную шашку в забое или нет. А если да, забьет ли тот, кто занял его место, костыль в нее или нет. Сумеет ли машинист остановить поезд на спуске, если он сорвется с тормозов. А сами машинисты заключали пари, какое расстояние они сумеют преодолеть вверх по склону, не подбрасывая топлива.

Теперь внутрь горы пробит спиральный туннель, но прежде Биг-Хилл был одним из самых опасных перегонов на Западе. Таким крутым, что от главного пути ответвлялись три запасных, чтобы в случае необходимости машинисту было куда свернуть. Если поезд начинал катиться вниз слишком быстро и единственный ручной тормоз не срабатывал, машинист пытался воспользоваться такой веткой у стрелок, где стрелочник дежурил круглые сутки. Если он определял, что поезд спускается нормально, то переключал стрелку, если же нет, он оставлял ее в открытом положении и машинист сворачивал на ветку. Но если поезд успевал развить слишком большую скорость, это помогало мало — паровоз несся по ней так, что сходил с рельсов. Но, как объяснил нам местный историк, «они не загромождали главный путь».

Он же показал нам под откосом среди бурьяна проржавевший паровоз, так и не лишившийся старомодной высокой трубы и остатков деревянной решетки скотосбрасывателя. И, он же показал нам чуть дальше внушительную скалу, расколовшуюся пополам, когда в нее ударился другой сошедший с рельсов паровоз, — на ней еще видны пятна копоти и масла. И он же рассказал нам историю, которая не была переложена в песню, — историю о машинисте, который повел свой паровоз вверх по склону, заключив самое дерзкое пари из всех.

Поспорив, что он одолеет подъем без остановки (до тех пор пределом была половина склона), он развел пары, завинтил предохранительные клапаны — хотя нормально, чем сильнее поднималось давление в котле, тем шире их открывали, — заключил еще пару пари и повел паровоз на подъем.

— И как высоко он поднялся? — спросила я.

— Куда выше, чем рассчитывал, — был ответ. — На полпути чертов котел взорвался. И найти удалось только его золотые часы, и то в трех милях отсюда.

Естественно, все это происходило до того, как через Скалистые горы было открыто движение пассажирских поездов, — еще в те дни, когда железная дорога только строилась и паровозы были узкоколейными. Тем не менее и позднее на Биг-Хилле произошло несколько катастроф с товарными поездами, нагруженными рудой, и в 1905 году началась постройка спирального туннеля. Закончена она была в 1910 году, и поезда проходят через него за четыре минуты, оповещая об этом свистками, наводящими жуть. Свист поезда, проходящего через перевал Кикинг-Хорс, — один из самых тоскливых звуков, какие можно услышать в Канаде. Чарльз запомнил его еще в шестилетнем возрасте, когда его везли из Нью-Брунсуика в гости к тете в Ванкувер.

Мы записали свистки на пленку, нашли себе на память гладкую круглую палочку известняка — их высверливали для закладки динамита, после чего, полные мыслей о поездах, сорвавшихся с тормозов, о стихах Роберта Сервиса и (это касалось только Чарльза) воспоминаниями о днях, когда ему было шесть лет, мы вновь переехали реку Кикинг-Хорс — Брыкающуюся Лошадь, как ее назвал человек, нанесший ее на карту, в честь лошади, которая сбросила его в воду, — и вернулись в Альберту. И почти сразу же встретились с лосем.

Вот так, без всяких хлопот. «Обязательно остановитесь, если увидите машины у обочины, — предупредил нас сотрудник парка в Джаспере. — Это значит, что кто-то увидел что-то интересное».

И когда мы увидели три машины на обочине шоссе в Банф, Чарльз притормозил, и, пока он маневрировал, чтобы припарковать фургон (фургон ведь был не наш, и Чарльз всегда проявлял крайнюю осторожность), я выскочила, вооружившись фотоаппаратом, и на цыпочках устремилась к деревьям. Не помню, что именно я думала увидеть. Во всяком случае, не медведя — не то люди остались бы в машинах, но машины были пусты. Оленя? Олениху с парочкой пятнистых оленят? В лесах они никого не подпускали к себе близко, но в парках были гораздо менее пугливыми.

Как и огромный лось, который, когда я обогнула вторую ель, оказался на поляне прямо передо мной. Безобразен?! Глянцевитая черная шерсть, высота добрых семнадцать ладоней, изящнейшие задние ноги, как у скаковой лошади… Лось — несравненный красавец! Если бы мы встретились не в парке, лось тут же обратился бы в бегство. Да и в парке они чаще всего убегают. Но у этого, несомненно, достало ума понять, что здесь люди всего лишь смотрят на него, а потому он продолжал ощипывать ветки.