Личный друг Бога, стр. 11
Он рассчитывал проползти под телегами, у врага под носом, потом свернуть за сарай, выпрямиться, отойти подальше… Если его увидят, вряд ли обратят внимание. Решат, что кто-то из своих прогуливается.
Ну, а если вдруг поднимется тревога… Сколько там человек в охране? Наверняка, не больше шести. Разве смогут они остановить Богоборца?..
– Значит, ты останешься возле копны, – еще раз повторил Глеб. – Если услышишь шум, поджигай сено и беги в лес. Если будет тихо, перед рассветом возвращайся к нашему месту и жди меня там.
– Я помню, – сказал Ирт, недовольный тем, что Богоборец все повторяет по нескольку раз, словно сомневаясь в умственных способностях напарника. – Подпалю мигом, не волнуйся.
Глеб представил, как до самого неба полыхнет копна, и закружится в ночи огненная метель. А по ту сторону частокола, почти подпирая его, стоит дом, крытый соломой. Рядом – деревянный сарай, из-под крыши которого, словно вихры из-под картуза, выбились клочья сена. Пожар мигом перекинется через стену, его не остановят ни железные гвозди поверху, ни бечева с колокольчиками.
Сколько Двуживущих спит в этих избах? Многие ли из них проснутся утром?..
– Ну, пошли, – сказал Глеб, перехватил копье и решительно шагнул в малинник.
2
Все прошло гладко, в точности по плану. Лишь туман запоздал немного, и лежащий на холодной земле Глеб успел иззябнуть.
Охранников было пять человек. Они расположились вокруг костра, их мечи были воткнуты в длинное бревно, а шлемы лежали на земле. Над огнем жарился свиной окорок, насаженный на вертел; время от времени кто-нибудь из охранников поднимался, выдергивал меч, брал опустевшую медную миску, и настругивал в нее сочное мясо. Потом он передавал посудину товарищам, а сам выходил из освещенного круга, подходил к телегам и, позевывая, обозревал окрестности.
Глеб прополз у охранников за спинами. Он мог бы дотянутся копьем до любого из них. Он слышал, о чем они беседуют, но их пустые разговоры мало его занимали.
Надо было найти кого-то из людей в маске…
Глеб полз медленно, словно слизень. Старательно раздвигал высокую осоку и развесистые лопухи, прижимался к земле, ощупывал свободной рукой пространство перед собой, убирал в сторону мелкие ветки, что могли хрустнуть под его тяжестью.
Голоса удалялись, все тише становился треск костра, и все темней казалась ночь.
Оказавшись за дровяным сараем, Глеб приподнялся, сел на корточки, осмотрелся.
Деревня спала. Глаза-окна были закрыты веками ставней, двери домов надежно заперты изнутри.
Разбудить Двуживущего невозможно, поскольку во время сна разум его находится в другом мире, в мире первичном, реальном. Спящего Двуживущего можно легко убить, но трудно найти беззащитного спящего Двуживущего…
Глеб выглянул из-за угла, убедился, что охранники даже не смотрят в его сторону, встал, выпрямился, обогнул сарай, увидел, что его дверь не заперта, только подперта небольшим полешком. Он шагнул к ней, радуясь, что нашел укрытие, где можно привести себя в порядок, стереть с лица землю, отряхнуть одежду, заправиться, стать похожим на одного из учеников Ордена Смерти…
Он убрал полено, осторожно потянул дверь на себя, с замиранием сердца ожидая, что ржавые петли сейчас пронзительно заскрипят…
Что-то упало Глебу на ногу. Вывалилось из-за приоткрывшейся двери, хлопнуло по сапогу.
Глеб опустил глаза.
Что-то неприятно белое, вспухшее, отдаленно похожее на руку…
Он похолодел.
В дровяном сарае кто-то был.
И этот кто-то навалился на дверь, он нажимал все сильней, давил, и Глеб подставил плечо, не желая его выпускать.
Хотелось отскочить, но тогда дверь распахнется, и тот, кто уже высунул руку – белую, вспухшую, – весь вывалится наружу…
Глеб уперся, подцепил мыском сапога тяжелую конечность, забросил ее внутрь, поднатужился, приналег на дверь.
Но перед тем, как окончательно ее закрыть, не выдержал – заглянул в темный сарай.
Он догадывался, что увидит.
И все же оказался не готов.
Ему сделалось плохо, и тошнота подступила к горлу. Он захрипел сдавленно, отпустил дверь, попятился…
Во тьме дровяного сарая смутно белели тела Одноживущих, сложенные неровной поленницей. Их страшные лица были обращены ко входу. Их мертвые глаза все смотрели на Глеба.
«…он создан, чтобы защитить нас, Одноживущих…»
Глеб не закричал лишь потому, что у него перехватило дыхание.
«…отомстить Двуживущим за наши мучения…»
Дощатый сарай был полон трупов. Орден Смерти собрал здесь всех жителей деревни.
3
Он пришел в себя на крыльце какого-то дома. Он сидел на ступеньках, закрыв лицо ладонями и тяжело дыша.
Как он сюда попал, Глеб не помнил. Видел ли его кто-нибудь, Глеб не знал.
– Тихо, – сказал он себе. – Это всего лишь Одноживущие.
Это не люди. Это программные модули, точно такие же, как те рыжие муравьи, только изощреннее, куда более сложно устроенные. Не люди – компоненты игры.
Самой натуралистичной игры из когда-либо существовавших…
Тошнота вновь взяла за горло.
Орден Смерти… Что за дурацкое название! Почему бы им не назваться фашистами? Так будет честнее.
Глеб стиснул кулаки, заскрежетал зубами, чувствуя, как закипает в душе гнев.
С точки зрения игрового процесса, истребление Одноживущих может быть оправдано. Ведь очки опыта начисляются игроку за любое убийство. Крестьянин с вилами, конечно, менее достойный противник, чем какой-нибудь василиск, но василиска еще надо найти, а крестьяне – вот они, в каждой деревне. И пусть падает харизма, пусть ухудшается отношение людей к тебе, пускай тебя ненавидят, избегают, пусть никто из нормальных людей не хочет иметь с тобой дела, но если в мире полно таких же выродков, то ты не станешь изгоем.
Но такая игра перестает быть игрой.
Всему должна быть мера…
Глеб с трудом сдерживался, чтобы не закричать в полный голос, вызывая на бой всех ублюдков, что собрались здесь. Сейчас он чувствовал, что способен в одиночку расправиться с целой армией.
Он – Богоборец.
У него есть сила и умение.
Его не возьмут ни мечи, ни стрелы.
Игры закончились…
Глеб ударил ногой в запертую дубовую дверь, и она лопнула, сорвалась с петель, улетела во тьму длинного коридора, сбила что-то металлическое, звучное, громкое – может ведра, а может доспехи.
– Зажигай! – прокричал Глеб во всю мощь своих легких и перешагнул истертый порог.
Кто-то бросился ему навстречу, размахивая мечом, но Глеб поймал клинок в голую ладонь, дернул к себе, двинул кулаком, и оглушенный обезоруженный боец отлетел, ударился о бревенчатую стену, сполз на пол и больше не шевелился.
Тонкая веревка зацепилась за лодыжку, натянулась словно тетива – и в тот же миг справа сухо щелкнул самострел.
Глеб легко увернулся от стрелы, перерубил ее трофейным мечом, даже не осознав, что только что сделал. И закричал дико, нечленораздельно, с упоением ощущая свою силу, свое могущество, забыв обо всех волнениях, думах и переживаниях.
Где-то далеко эхом отозвались встревоженные голоса охранников. Залаяла собака – одна на всю деревню, единственная, что выжила, забившись под крыльцо, когда Двуживущие устроили резню.
Глеб вдруг понял, что видит в темноте.
Он ударил плечом в очередную дверь, вышиб ее, выворотив прочный засов, ввалился в комнату, где стояли три кровати, лавка, большой комод с мутным, засиженным мухами зеркалом, шкаф и стол. Белел, словно светился, печной бок. В углу чуть теплилась медная лампада. А рядом с ней на стене, между печкой и шкафом, висели на гвоздиках три желтые костяные маски – снятые на ночь лики смерти.
Двуживущие спали.
И ничто не могло их разбудить.
Глеб подскочил к маскам, сорвал их, растоптал. Сдернул лампаду, бросил ее на пол, прижал ногой, глядя, как растекается масло, и как бежит по нему огонь. Выглянул в окно: над частоколом полыхало зарево – Ирт услышал шум, все сделал, как надо.