Вампиры в Москве, стр. 67
— И измену жене отпустите?
(— да все просто помешались на изменах!):
— Все отпущу!
Покорный Василь снял с шеи веревочку с ключиком, как носят их забывчивые первоклассники-растеряшки, встал на колени и, слегка поковырявшись, открыл замок. Хотел было пожать руку батюшке, да испугался, что тот откажется. Хотел было попрощаться, да промолчал. Тяжело вздохнул он полез в свою нору.
Григорий же истово крестился и внимательно осматривался по сторонам, дабы не перепутать местоположение. Едва люк встал наместо, святой отец, несмотря на тучность, довольный поскакал домой — именно так скачет молоденький козлик за столь же молоденькой козочкой. Ловко он провернул это дельце!
СТРАШНЫЙ СУД
Читая непонятную молитву, стоя на стертых коленях перед импровизированной могилой, тщетно пытаясь договориться с Голосом, Василь знал, что заслужил эти испытания. Он заслужил большего — мучений. Но если попытаться описать его состояние одним единственным словом, то он жалел. Жалел об убитом друге, жалел и о том, что пригласил этого жирного батюшку, похожего на свинью — и дела не сделал, и продать может, но больше всего жалел себя. Хоть и не особо черноикорно он раньше шиковал, но были и дом, и работа, и жена. Да и грудь у нее не такая уж и обвислая — грудь, как грудь…
Так он читал, и стоял, и жалел, и вдруг почувствовал, до чего же он ужасно устал.
— Прости меня друг, прости… Я завтра еще почитаю.
Голос особенно не протестовал и Василь, пятясь, добрался до кровати и сразу же отрубился.
Но ему спать пришлось недолго. Над головой что-то дико залязгало и загромыхало, послышались какие-то звуки явно потустороннего характера. Потом все стихло:
( — ух, показалось… сейчас до двадцати досчитаю, и спать: раз, два, три…)
Нет, не показалось. Через несколько мгновений эти странные шумы повторились и даже громче, чем раньше, ибо Василь уже прислушивался. И надо ли говорить, что произошло это на счете тринадцать?! И надо ли говорить, что подумалось:
(— страшный суд начинается, злые демоны пришли за моей пропащей душой…)
В помещение, помимо неприятных звуков, будто динозавр над ухом зубами лязгает, проникла странная вибрация. На полочке начал подскакивать единственно не уничтоженный объект — подвески из магического корня. Василю сделалось жутко, так жутко, как еще никогда не бывало. Ужас охватил его бедную голову стальными обручами и начал сжимать. Обещал же священник кару небесную — но не так же быстро, даже грех замолить не дали! Все земные страдания и неприятности показались сущей ерундой, детскими шалостями, кухонным стеклом, треснувшим после выстрела из рогатки, едва Василь представил себе ад. Представил очень зримым, реальным. В зримом аду не душа абстрактною метафизически страдала, а ежедневна терзали тело — поджаривали на сковородках, снимали кожу, отрезали по сантиметру плоть. Ты умирал в муках и через минуту рождался заново, чтобы снова пройти ужасные пытки.
Уткнувшись побледневшим лицом в подушку, Василь неожиданно спазматически задергался и прокусил грязную наволочку. Ему в рот попало несколько перьев, которые никак не выплевывались, и Василь горько-горько заплакал. Ему безудержно захотелось стать маленьким. очень маленьким, еще меньше, и спрятаться если не материнской утробе, то за свою добрую бабушку, как когда-то, очень и очень давно:
Юный Василь сбежал из детского сада, спасаясь от манной каши. Он и сейчас иногда по пьяному делу недобро вспоминал свою воспитательницу Раису Ивановну, заставлявшую несчастных детей эту мерзкую кашу есть. Пока все, до последней ложки, в рот не запихнешь, со стола не встанешь. Зайдя на кухню, Василь пронюхал, что именно эта бяка ожидается на ужин и дал деру во время дневного сна — вылез в окно и домой. Уже рядом с домом за ним увязалась здоровенная всклокоченная дворняга. Она страшно рычала, готовилась его разорвать на части, как Тузик кепку и почти уже настигала, да на счастье попалась его бабушка — грелась на лавочке и читала книгу.
Бабушка спрятала испуганного мальчика за спину. Потом, правда, говорили, что дворняга добродушная и просто хотела поиграть, но все равно страшно. Никогда не любил он таких игр.
Василю захотелось стать не просто маленьким, а незаметным, исчезнуть, раствориться. И тогда, какая бы жуткая чертовщина не явилась по его грешную душу, посмотрит она по сторонам, под кровать заглянет, убедится, что никого нет, и уйдет:
(— ложный вызов!)
Пролежал Василь в тягостном ожидании расплаты неизвестно сколько, периодически «ощущая» прямо над головой какую-то суету и шебаршение и боясь посмотреть. Он ведь доподлинно знал, что ОНИ наверняка с рожками и хвостиками. В такие минуты дооолго тянется время, словно вообще замирает.
Однако рев понемногу затих и послышались вроде как людские голоса, то ли спорившие, то ли вяло переругивающиеся. Василь и его скромное жилище, похоже, никого не интересовали. Расслышав несколько знакомых матерных сочетаний, кандидат на прием к сатане окончательно убедился — ничего потустороннего, а уж кто там конкретно бузит — милиция, бандиты, жена — да всем будет рад!
Василь глубоко вдыхал, набирался смелости и, наконец, решился выползти из своей берлоги. Сквозь люк, который изнутри блокировался толстым болтом, пробивался свет. Коленки у Василя снова затряслись:
(— да сейчас ведь ночь! неужто светопреставление начинается?)
Но отступать было поздно:
(— эх, была-не была!)
Выдернув стопор, Васидь чуть-чуть приоткрыл крышку люка и высунул один глаз, который сразу же пришлось зажмурить от яркого, солнечного света. Значит, ночь прошла, а с ней и все злые силы и привидения… Слава богу!
Но едва глаза привыкли к свету, перед ними предстало зрелище неожиданное, не геенна огненная, но все-таки:
Вдоль переулка стояло несколько танков — да-да — обычных советских танков, а один, совершенно новенький, располагался буквально в десяти метрах. Рядом с ним, с гордым и довольным видом расхаживал невысокий белобрысый паренек. Этим пареньком был никто иной, как Витя Фролов, еще недавно безмятежно спавший в казарме.
Семь часов назад по тревоге подняли личной состав в/ч 42711. Это не походило на очередную учебу, о приближении которой всегда исправно докладывал прикормленный писарь. Перед полусонным воинством суетливо бегали заспанные красные командиры, а хриплый матюгальник, прибитый над клубом, зачитывал послание того самого забывчивого министра, который недавно их инспектировал и которому Витя так удачно подсказал окончание патриотического четверостишия. Еще не стерлись из памяти и вонючая краска для «озеленения» и мухобойки, но сейчас ожидалось нечто иное…
Из всей невнятности послания, помноженного на чахоточные хрипы динамика и сонную вялость мозгов, становилось ясно, что социалистическое отечество оказалось в невиданной, со времен Великой Отечественной, опасности. А значит надо быстро катить в Москву, защищать его(Отечество) и ее(столицу) огнем и броней.
Лично я в свое время написал:
Когда слышу: «Родина в опасности!»
Значит требуют, чтобы я делал гадости.
Витя относился к вопросу иначе:
Народ и армия разбалтывается, все воруют, дают и берут взятки. Даже сквозь забор в/ч видно, в какую пропасть катится страна. Какой-то буржуй отгородил здоровенный участок у берега речки, где раньше дети плескались, и строит себе дворец. Наглядный пример и Витя неоднократно демонстрировал его и Плохо, и Равилю. Думали даже сжечь на фиг во время увольнительной, да теперь просто отберут. Ибо услышали Витюшины опасения на самом верху и призвали на помощь.
Таким образом, предстояла охота, ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ОХОТА. Витя был счастлив. Его экипаж одним из первых рапортовал о полной готовности к марш-броску, выехал за ворота и уверенно устремился в столицу.
И вот теперь Витя стоял почти напротив открытого и сильно изъеденного ржавчиной люка и удивленно смотрел на потрепанного мужичка, только что поднявшего тяжелую крышку и теперь слепо щурящегося на свет. Мужик чему-то облегченно улыбнулся, и Вите показалось, что эта блаженная улыбка жизни была адресована именно ему, спасителю: