Тайна Золотой Долины, стр. 1

Василий Степанович Клепов

Тайна Золотой Долины

Жители Острогорска до сих пор рассказывают об одной истории, которая наделала в свое время много шума. Я имею в виду, конечно, «золотой поход» Васи Молокоедова. Еще по горячим следам я пытался написать о нем повесть. Но пылкая фантазия острогорских ребят уже наплела вокруг этого похода таких узоров, что невозможно было отличить правду от вымысла. И вот тогда-то у меня дома неожиданно появился сам герой повести Вася Молокоедов. Он принес мне почитать три довольно объемистые тетради. Записки подкупили меня своей непосредственностью и занимательной историей, в которую неожиданно попали ребята. Я подумал, что неплохо бы их опубликовать, но Васи уже не было в городе, а без его согласия я не решился на это.

Только в нынешнем году я узнал адрес Молокоедова. Он окончил горный институт, куда поступил по совету академика Туликова, и работает сейчас в Краснодарском крае. Я списался с Молокоедовым, и он ответил мне телеграммой: «Против публикации не возражаю. Можете сохранить даже наши подлинные имена. Пусть все знают, какими несмышленышами мы были в детстве».

В записках В. Молокоедова я почти ничего не изменил, только разбил их на главы и дал к ним заголовки чисто в его вкусе. Поэтому и остались в книге некоторые вещи, которые могут показаться непонятными нашим ребятам. НКВД, то есть Народный комиссариат внутренних дел, вел в то время борьбу с внутренними врагами Советского государства, разными шпионами, вредителями и прочей нечистью. А деньги во время войны значили в двадцать раз меньше, чем нынешние деньги. С вопросами, если они возникнут у читателя, прошу адресоваться непосредственно к Васе. Его адрес: станция Лоо, Северо-Кавказская ж. д., Азовская, 16.

В. Клепов. 1958 г.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДУША ПРОСИТ РОМАНТИКИ. ЭВРИКА! КЛЯТВА ФЕДОРА БОЛЬШОЕ УХО

Началось все просто: нам надоела бесполезная тыловая жизнь.

Ну, что в самом деле? На фронтах идут бои, а мы сидим и задачки про бассейны решаем. «Сколько из одного бассейна вылилось да сколько в другой влилось» – вот и переливаем из пустого в порожнее. Разве это жизнь?

Когда в городе ввели затемнение, мы даже обрадовались: теперь, думаем, и мы будем, как ленинградцы, на крышах дежурить и фашистские зажигалки гасить. А затемнение взяли и отменили.

Мы с Димкой Кожедубовым хотели пионерский истребительный батальон организовать – уже и запись добровольцев провели, и командиров назначили, – а пионервожатая не разрешила. Сидите, говорит, и учитесь: ваше дело такое.

А тут еще директор школы Николай Петрович собрал всех двоечников и опять начал распинаться насчет долга. Часа полтора мучил. Вы, говорит, должны осознать ответственность потому, что идет война, Красная Армия сражается с врагом, и вы, двоечники, должны помочь ей хорошими отметками.

А по-моему, все это – ерунда! Что ей, Красной Армии, легче станет оттого, что я или Димка, или Левка получим пятерки?

Нет уж, если помогать Красной Армии, так помогать по-настоящему!

Мы – Димка, Левка и я – как вышли из учительской, так сразу и решили: хватит отметочками помогать, надо идти в военкомат и проситься добровольцами на фронт. Все сражаются, а мы что – хуже других?

Пошли в тот же день к военкому, объясняем: так и так, товарищ майор, просим отправить на фронт в действующую армию… Он над нами смеяться стал: нос, говорит, не дорос.

А я ему:

– Напрасно смеетесь, товарищ майор! Вы знаете, что капитан Сорвиголова один против батальона врагов сражался и всех уложил на месте? А ему было тоже четырнадцать лет.

Майор посмотрел на меня и спрашивает:

– Какой такой Сорвиголова? Может быть, Пробейголова? Пробейголова у нас, действительно, был. Так он, опять же, не капитан, а младший лейтенант… А Сорвиголову не знаю…

– Ну понятно, – говорю. – Вы же, наверно, даже про Луи Буссенара не слышали. А я все книжки его перечитал.

Майор топнул ногой:

– Марш отсюда, сорвиголова! Марш в школу, пока я родителям не сообщил о вашей несознательности [1].

Мы вышли из военкомата и стали думать, как быть.

– Сядем в воинский эшелон и уедем, – сказал Димка. – Что он нам, указ, что ли, этот майор?

А Левка говорит:

– Все равно поймают.

– Кто?

– Да вот такой же майор и поймает. Да еще несознательными обзовет, да еще и ногой топнет, а то и по шеям надает.

– Не надает! – не отступает от своего Димка. – Теперь за это строго!

– Что ты мне говоришь – строго! – начал шуметь Левка и даже глаза выпучил. Он хоть и маленький ростом, а когда спорит, обязательно шумит и глаза выпучивает. – Мишка Петушков ездил на фронт? Ездил. Почти до передовой доехал. А там его, милачкa, – цоп! Из-под лавочки вытащили и сдали коменданту. Такой же, наверно, майор, вытащил и отправил Мишку обратно. А дома мать сначала ему штаны спустила да еще дядя пришел… А вы знаете, какой у него дядя? Мишка теперь на одни пятерки учится. По рисованию и то пятерка. Вот как нынче на фронт-то ездить!

Спорили-спорили Димка с Левкой – ни до чего не договорились. Они всегда так: сойдутся и спорят. Димка – свое, Левка – свое: ни за что друг другу не уступят!

– Ну что ж, – говорю, – давайте будем хоть металл собирать. Все-таки это помощь, а не четверки да пятерки.

На следующий день в школу мы не пошли, а стали искать железный лом и носить его к Димке во двор. Потом опять не пошли, и еще раз не пошли. Железа столько натаскали, что у Кожедубовых даже калитка перестала открываться, и в нее надо было пролезать боком.

– Мы, пожалуй, уже на целый танк набрали, – сказал Димка.

– Лучше на самолет, – предложил Левка.

– Эх ты! Из чего самолеты делаются – не знаешь! Они же из алюминия делаются.

– Тогда давайте алюминий собирать. У нас дома есть две алюминиевые ложки, да у соседки на кухне кастрюля стоит.

– А у нас, – говорит Димка, – тоже ложки есть, да еще миска, да другая миска, поменьше.

– А у нас кружка есть и тоже миска.

Собрали мы все это – совсем немного получилось, даже на одно крыло и то мало.

Тут матери наши хватились, а посуды нет. И – начали нас пробирать, пока мы не принесли. их добро, все эти ложки и миски, обратно.

Это что, сознательность?

Мы этого алюминия все равно на целую эскадрилью натаскали бы, да пришла еще и вожатая, отчитала маму за то, что я уроки пропускаю, двойки имею.

– Вы понимаете, – говорит, – какая это четверть? Самая решающая! Экзамены на носу, а у вашего сына (это у меня. – В. М. [2]) только по русскому языку пятерка да по арифметике и географии тройки, а то все сплошные двойки.

Видали? Сплошные двойки! А у меня только по ботанике да по истории двойки! Еще, правда, по немецкому… Я хотел вмешаться в разговор, а мама как цыкнет на меня! Нашей Аннушке только того, видно, и надо было. Она как пошла говорить, как пошла… Забыла, видно, что сама же решающей назвала третью четверть. А теперь у нее уже четвертая решающей стала. Так сразу бы и говорила! Мы бы тогда знали, что в третьей уроки пропускать можно, а в четвертой надо нажать. Сама же наговорила, и сама же во всем обвинила нас!

Мама взяла с меня честное пионерское, что я завтра же начну учиться. Мне не хотелось слова давать, потому что все равно уже теперь двоек не исправишь. Но она пригрозила написать обо всем на фронт папе, и пришлось слово дать.

Утром мама ушла на работу, а я стал собираться в школу, но тут заявились Димка с Левкой.

– Идешь, значит, выполнять долг, товарищ Молокоедов? – ехидно спросил Димка.

Я очень не люблю, когда меня по фамилии называют. Потому что какая же это фамилия – Молокоедов! Можно подумать, что я молоком только и питаюсь, а я из-за этой своей фамилии даже смотреть на него не могу. Вот почему после этих Димкиных слов я рассердился на него и даже хотел дать ему в морду [3].