Тайна Нефертити, стр. 32

— Она единственное, что у меня осталось, ведь ее мать сразу умерла...

Я издала нечленораздельный звук, не в силах найти слова, которые могли бы выразить мое сочувствие. Он опять потрепал меня по плечу:

— Думаю, я слишком взволнован, чтобы уснуть. Пойду прогуляюсь. Мне нужно устать настолько, чтобы сразу провалиться в сон.

Блоч сделал несколько шагов, а потом оглянулся. Его улыбка была трогательна.

— Не хотите пойти со мной? — спросил он неуверенно.

Если бы он попросил меня встать на голову и спеть «Янки Дудл» [22], я бы это сделала — я готова была сделать все, что, по его мнению, могло бы ему помочь.

— Разумеется, — согласилась я.

Солнце клонилось к западу, мягкое сияние его делало все краски сочнее, а скалы превращало в сверкающие слитки золота. Мы шли не спеша в молчании, которое по мере того, как мы приближались к Деир эль-Бахри, становилось менее гнетущим. Мои бесцельные прогулки зачастую оканчивались именно тут. Я никогда не уставала любоваться храмом, смена освещения придавала этому чуду из камня всякий раз другой вид. Сейчас бледно-янтарный в лучах заходящего солнца, он казался со своими стройными колоннадами на удивление греческим.

Мы добрались до первой из них. Вокруг не было ни души. Бригада, занятая ремонтом храма, ушла до следующего рабочего дня, а туристы вернулись в свои отели, чтобы наполнить ванну прохладной водой, а желудки — холодным питьем. Это место принадлежало только нам одним.

Мы сидели у основания колонны и говорили о храме и о той, кто повелела возвести его, о царице, которая стала самостоятельно править Египтом. Блоч, по-видимому, предпочитал больше не касаться в разговоре своих личных дел и охотно поддержал беседу о царице Хатшепсут [23], демонстрируя недюжинные знания древнеегипетской истории, как и всего, что имело отношение к археологии.

— Я всегда была без ума от ее друга архитектора, он мне очень нравится, — сказала я и замолчала, потому что эта тема могла вызвать болезненные ассоциации.

— Мне тоже, — спокойно согласился Блоч. — Я восхищаюсь его дерзостью. Ты видела нарисованные им на стенах священного храма маленькие портреты, фигурки — собственные автопортреты?

— Да, они прелестны. Но я уверена, что она сама позволила ему эту дерзость.

— Может быть, но могу поспорить, что чванливый двор был шокирован. Знаешь, я читал об этих маленьких фигурках тысячу раз, но никогда не надеялся их увидеть.

— Так за чем дело? Они здесь рядом. Хотите посмотреть прямо сейчас?

Он согласился, но, когда мы добрались до входа в заднюю крытую часть храма, где внутри было темно хоть глаз коли, Блоч остановился в замешательстве.

— Не думаю, что у меня хватит сил, после всех этих событий, детка.

— Тогда в другой раз.

— Иди сама.

До сих пор он, видно, держался, но теперь, сникнув, в изнеможении опустился на землю, и я поняла, что ему хочется побыть одному.

Сразу за входом царила кромешная тьма, и экскурсоводы обычно зажигают маленькие свечи, когда приводят сюда туристов. К счастью, в сумочке у меня было полно спичек, и я без труда обнаружила нужный зал. Изображения Сенмута, архитектора царицы, хорошо мне запомнились. Он казался мне сексуально очень привлекательным, но хвастливым и наглым человеком. Возможно, эти торопливо начерченные маленькие автопортреты, предусмотрительно скрытые от входящих в зал дверью, создавали впечатление рисовки.

Теперь дверей не было, но, чтобы разглядеть их, мне пришлось присесть на корточки и поднести зажженную спичку к нацарапанной на стене фигурке человека, стоящего на коленях. Когда спичка погасла, стало очень темно. Но еще беспросветнее была та тьма, которая поглотила меня, когда что-то тяжелое обрушилось на мою склоненную голову.

Иногда бывает трудно найти грань между обычным сном и ночным кошмаром. Порой события в нем выглядят прозаическими и в пересказе могут даже показаться забавными. Не содержание сна делает его ужасным, а атмосфера, эмоциональная ситуация.

В своем сне я стояла, как это бывало не раз, в дверях директорского кабинета в институте. Я видела знакомую, обыденную картину — светло-желтые стены, большой стол в полном беспорядке, полки со стопками журналов, брошюр, фотографий, разбитыми черепками и с несколькими книгами. За столом сидел мужчина, спиной ко мне. Я знала, это должен быть кто-то из них — мой отец или Джон, но не могла понять кто.

Мой сон превратился в кошмар, когда во сне я начала в ужасе от своих сомнений заламывать руки. Я знала с ни на чем не основанной уверенностью, которая бывает только во сне, что один из двоих мужчин занимал директорский стул. Но я не могла сказать который.

Вот в этом и заключался кошмар, потому что даже сзади невозможно было перепутать одного с другим — светлую, посеребренную сединой голову Джона и шапку черных волос Джейка, широкие плечи Джона и утонченную линию спины Джейка.

Тут вращающийся стул стал поворачиваться, и меня во сне замутило от необъяснимого страха. Через мгновение я увижу лицо человека, который медленно поворачивался ко мне. Я узнаю, кто он, но я не перенесу этого.

Стул поворачивается, поворачивается, поворачивается... и замер. Теперь я ясно вижу всю фигуру — и лицо тоже. Нет, не лицо — лица. Фигура была и не Джона, и не Джейка, это были они оба. На меня смотрели две пары глаз. Две пары губ зашевелились, и два голоса нараспев, как греческий хор, четко выговаривая слог за слогом, продекламировали:

— Нет такой гробницы, нет такой гробницы, нет такой...

Я, которая была во сне, начала кричать. Я кричала и кричала, пытаясь заглушить голоса, которые становились все громче и неотвратимо перекрывали мои крики. Япопыталась убежать, но ноги приросли к полу...

Мой крик все еще звучал у меня в ушах, когда я пришла в себя, и безрассудный животный страх при воспоминании о диком видении все еще повергал в дрожь все мое тело. Меня окружала плотная непроглядная тьма. Пришлось поднять руку и дотронуться до собственных глаз, чтобы убедиться, что они открыты. Капля влаги скатилась по моему носу и упала на верхнюю губу. Кровь? Нет. Более прозаическая, но столь же соленая жидкость. Пот. Было жарко в этом неизвестном темном месте, жарко, тесно, пахло плесенью. Глубоко вдохнув, я отчетливо ощутила странный запах — пыли, застоявшегося воздуха и безжизненного камня, а еще к ним примешивались какие-то другие, едва различимые запахи. Такое сочетание не было для меня привычным, во всяком случае в последнее время, но, однажды ощутив этот запах, забыть его невозможно.

Голоса из моего кошмара были не правы. Такая гробница существовала. И я была замурована в ней — лежала на спине, как его другой, молчаливый, обитатель.

Глава 7

Смерть быстрыми шагами настигнет того, кто нарушит покой фараона [24] .

Мне выдался случай поблагодарить собственную память, но я бы предпочла, чтобы в тот замечательный момент озарения в моей памяти всплыло бы нечто иное. То, что я вспомнила, было знаменитым «Проклятием фараонов», изреченным, однако, не современниками фараонов. Его сочинил некий предприимчивый любитель саморекламы, когда после смерти лорда Карнавона все невежды и олухи в мире взахлеб кричали о проклятии древних египтян. Насколько мне известно, египтяне проклинали только осквернителей гробниц, а не невинных жертв похищения, таких, как я. В любом случае я не верю в проклятия.

Однако попробуй-ка сказать себе это, когда просыпаешься в кромешной тьме с раскалывающейся от боли головой и совершенно пересохшим горлом в древней египетской гробнице. Чему люди не верят средь бела дня, тому они могут поверить, идя ночью по кладбищу.

Я бесконечно долго пролежала, застыв, точно мумия, покоившаяся где-то в темноте в этой же камере. Я даже старалась дышать как можно тише, невольно опасаясь услышать дыхание еще кого-то или чего-то.