Возвращение: Тьма наступает (Сумерки), стр. 66

— Мэтт Хани-батт, сладенький, а я делаю татушку, специально для тебя, — не отрываясь от него, Кристин вытянула левую руку, и Мэтт в изумлении посмотрел на нее. Суда по всему, она тыкала свое левое предплечье иголкой или булавкой, а потом открыла картридж с чернилами для авторучек, чтобы добиться темно-синего цвета. В итоге получилась татуировка вроде тюремной, с той разницей, что ее сделал ребенок. Неровные буквы М, Э и Т были уже видны, а рядом была клякса, из которой, видимо, со временем должна была получиться вторая Т.

«Неудивительно, что они были не в восторге, когда я появился», — подумал пораженный Мэтт. Теперь Кристин обвила его обеими руками за талию, и ему было трудно дышать. Она поднималась на цыпочки, она обращалась к нему, быстро шепча ему непристойности, которые до этого говорила Тами.

Мэтт посмотрел на миссис Дунстан.

— Клянусь, я не видел Кристин... уже почти год. В конце года у нас был карнавал, и она помогала мне с катанием на пони, но...

Миссис Дунстан медленно кивала.

— Ты тут ни при чем. Точно так же она ведет себя и с Джейком. Своим родным братом. И... со своим отцом. Но я говорю тебе правду — никакой другой девушки мы не видели. И сегодня к нашей двери никто, кроме тебя, не подходил.

— Ясно.

На глазах у Мэтта уже выступали слезы. Его разум, нацеленный в первую очередь на собственное выживание, советовал экономить воздух в легких и не спорить. Разум посоветовал ему сказать:

— Кристин... мне нечем дышать...

— Но я

люблю

тебя, Мэтт Хани-батт, сладенький. И я хочу, чтобы ты

никогда

от меня не уходил. Тем более к этой старой шлюхе. Старой шлюхе, у которой червяки в глазницах...

И снова мир вокруг Мэтта зашатался. Но он не мог вдохнуть. У него в легких не осталось воздуха. Выпучив глаза, он беспомощно повернулся к мистеру Дунстану, который стоял ближе всех.

— Нечем... дышать...

Откуда у тринадцатилетней девочки столько сил? Чтобы оторвать ее от Мэтта, потребовались совместные усилия мистера Дунстана и Джейка. Нет, даже это не помогло. Перед глазами уже начали пульсировать серые пятна. Ему нужен был воздух.

А потом он услышал резкий стук, перешедший в смачный звук. А потом — еще один. Неожиданно он смог вздохнуть.

— Нет, Джейкоб! Не надо больше! — крикнула миссис Дунстан. — Она его отпустила, не бей ее больше.

Когда зрение Мэтта восстановилось, мистер Дунстан вправлял в брюки ремень, а Кристин завывала:

— Ну па-падажди у меня! Па-па-падажди у меня. Ты еще увидишь!

С этими словами она выбежала из комнаты.

— Не знаю, станет вам от этого лучше или хуже, — сказал Мэтт, когда его дыхание восстановилось, — но Кристин — не единственная девочка, которая так себя ведет. В городе есть еще как минимум одна, с которой происходит...

— Меня волнует только моя Кристин, — сказала миссис Дунстан. — А эта... это

существо

— это не она.

— Мэтт кивнул. Но у него было дело, которое надо было сделать немедленно. Найти Елену.

— Если к вашим дверям подойдет светловолосая девушка и попросит о помощи, впустите ее, пожалуйста, — сказал он, обращаясь к миссис Дунстан. — Очень вас прошу. Но не впускайте никаких парней — даже меня, если хотите, — поспешно закончил он.

На секунду его глаза встретились с глазами миссис Дунстан, и он почувствовал, что та поняла его. Она кивнула и торопливо проводила его за дверь.

Ладно, подумал Мэтт. Елена шла сюда, но почему- то не дошла. Значит, снова смотрим на следы.

Он посмотрел. И по следам было понятно, что за несколько футов от владений Дунстанов она, непонятно почему, резко свернула вправо и скрылась в лесу.

Почему? Что-то ее напугало? Или... Мэтт почувствовал приступ тошноты — кто-то обманом заставил ее идти дальше и дальше, пока те, кто мог бы ей помочь, не останутся далеко позади?

Ему оставалось одно. Идти за ней в лес.

29

Елена!

Что-то ее беспокоило.

— Елена!

Пожалуйста, не надо больше боли. Сейчас боли не было, но она могла вспомнить... о, не надо больше борьбы за воздух...

Елена!

Нет... пусть все идет как идет. Елена мысленно отодвинула все, что беспокоило ее слух и ее сознание.

Елена, прошу тебя...

Ей хотелось одного — спать. Вечно.

— Черт тебя побери, Шиничи!

Дамой взял в руки снежный шарик с маленьким лесом, когда Шиничи нашел исходящее от него размытое сияние Елены. В шарике было несколько десятков елей, гикори, сосен — все они росли на абсолютно прозрачной внутренней мембране. Маленький человечек — если бы можно было предположить, что человека можно уменьшить настолько, чтобы он поместился в этот шарик,—  видел бы деревья над головой, деревья за спиной, деревья во все стороны — и, пройдя по прямой, вернулся бы в исходную точку, куда бы ни шел.

— Это развлечение, — мрачно сказал Шиничи, внимательно разглядывая Дамона из-под ресниц. — Детская игрушка. Игрушка-ловушка.

— Тебя развлекают такие штуки? — Дамон швырнул шарик на кофейный столик из топляка, стоящий в изысканном домике — тайном убежище Шиничи. Тут- то он понял, почему этот игрушечный шарик был небьющимся.

Дамону пришлось сделать маленькую паузу — всего на одну секунду,— чтобы взять себя в руки. Возможно, Елене осталось жить всего несколько мгновений. Ему надо было быть внимательнее с выбором выражений.

Но, когда эта секунда миновала, из его уст полился поток слов — в основном по-английски и в основном без ненужной брани и даже оскорблений. Ему незачем было оскорблять Шиничи. Он просто пообещал — нет, он дал клятву, что сделает с Шиничи что-нибудь такое, что ему периодически приходилось видеть за его долгую жизнь, прожитую среди людей и вампиров с извращенным воображением. В конце концов Шиничи понял, что вампир не шутит, и Дамой оказался в шарике, а у его ног лежала вымокшая Елена. Ее состояние было хуже, чем подсказывали ему самые худшие опасения. Вывих и множественные переломы правой руки и жутко раздробленная левая голень.

Как ни жутко ему было представлять себе, как она бредет по лесу, растущему в шарике, — по правой руке струится кровь от плеча до локтя, левая нога волочится, как у раненого зверя, — реальность оказалась еще хуже. Волосы, насквозь мокрые от пота и грязи, разметались по лицу. И она была не в своем уме — в прямом смысле этого слова; она была в лихорадке, она разговаривала с людьми, которых здесь не было.

И она становилась синей.

Всех ее сил хватило только на то, чтобы порвать один-единственный побег ползучего растения. Дамон принялся рвать их горстями и яростно выдергивал из земли, если они пробовали сопротивляться или обвиваться вокруг его запястья. Ровно за секунду до смерти от удушья Елена сделала глубокий вдох, но так и не пришла в сознание.

Это была не та Елена, которую он помнил. Когда он взял ее на руки, она не сопротивлялась и не соглашалась — она не реагировала. Она потеряла рассудок от лихорадки, от истощения, от боли, но один раз, наполовину придя в себя, она поцеловала его руку сквозь свои мокрые растрепанные волосы и прошептала: «Мэтт... найди... Мэтта». Она не понимала, кто он, — она вряд ли понимала, кто она сама, — но заботилась о своем друге. Этот поцелуй словно каленым железом прожег всю его руку от кисти до плеча, и с этого момента он стал контролировать ее разум, стараясь изгнать из него ощущение боли — убрать куда угодно — в ночь — в самого себя.

Он обернулся к Шиничи и сказал голосом, в котором сквозил ледяной ветер:

— Лучше всего для тебя будет, если ты придумаешь, как залечить ее раны... Причем немедленно.

Прелестный домик был окружен теми же деревьями, что росли в снежном шарике, — вечнозелеными гикори и соснами. Огонь стал сиренево-зеленым, когда Шиничи прикоснулся к нему.

— Вода уже почти вскипела. Пусть она выпьет чаю вот с этим, — он протянул Дамону почерневшую серебряную фляжку некогда изящной работы, от которой остались лишь грустные воспоминания, и заварочный чайник, на дне которого лежали несколько сломанных сухих листьев и еще что-то малоаппетитное.