Жемчужина Санкт-Петербурга, стр. 86

— Нет.

Даже с такого расстояния она узнала всадника. Это был Йенс.

Валентина шла за Йенсом, когда он на руках занес Катю в дом и поднялся по лестнице. Словно в тумане она услышала, как заплакала мать, как запричитала сестра Соня, как, хлопая дверьми, забегали слуги. Слова отскакивали от стен и от ее кожи. Она их слышала, но не понимала. Глаза ее были устремлены на спину Йенса. Плащом своим он укутал Катю, поэтому Валентина видела его пиджак и то, как его лопатки двигаются под плотной материей. Она видела его белый воротничок, видела сильную широкую шею, длинные ноги, шагающие по лестнице.

Ей нужно было снова впустить в себя все эти образы, как будто за прошедший день она растеряла их. Помальчишески стройные бедра, особенный оттенок волос — глаза ее с жадностью поглощали все это. Он был нужен ей, нужен до боли. Теперь каждая минута разлуки с ним стала бы для нее невыносимым мучением. Как только Катя оказалась в кровати и вокруг нее сгрудились слуги, Валентина повела Йенса вниз, в музыкальную комнату. Там он закрыл дверь, обнял девушку и крепко прижал к себе.

Она потерлась щекой о его щеку, прошлась волосами по его шее, как кошка, оставляя свой запах на нем и принимая его запах на себя. Они так и стояли, прижавшись друг к другу, и ее тело медленно привыкало к его телу, снова приноравливалось к изгибам его фигуры, изгоняя из себя воспоминание о чужих прикосновениях. Только когда он крепко поцеловал ее и она снова почувствовала его вкус, у нее появилось ощущение чистоты.

С лестницы Валентина наблюдала за тем, как внизу, в отделанной мрамором прихожей, доктор Белый прощался с отцом. Он пожал ему руку, после чего надел цилиндр и ушел. Перед уходом он, очевидно, обронил какуюто шутку, потому что мужчины засмеялись. Хороший знак. Она побежала вниз.

— Что он сказал, папа?

Отец выглядел постаревшим. Эти несколько дней как будто выпили из него последние остатки молодости, у него даже опустились плечи, и все же, когда он заговорил, Валентина заметила, что взгляд его был непривычно мягким.

— С Катей все будет хорошо. Доктор Белый дал ей чтото для сна. Несколько дней отдыха, коекакие лекарства, и она снова станет такой, как раньше, — вот что он сказал.

Отец улыбнулся. Валентина удивилась и неуверенно улыбнулась в ответ.

— Хорошо. Я так волновалась за нее, — призналась она и начала опять подниматься. Дойдя до середины лестницы, она остановилась и повернулась. — Спасибо, папа.

— За что?

— За то, что ты пытался найти деньги и спасти нас. Наверное, это было… — Она замолчала, подбирая слово. Унизительно? Позорно? Обидно? В конце концов, она просто сказала: — Наверное, это было нелегко.

Он быстро кивнул, не желая обсуждать это, потом поднял на нее глаза и задумчиво погладил бакенбарды.

— А ты? Как ты себя чувствуешь после этого ужасного испытания?

— Со мной все в порядке, папа.

— Ничего плохого не случилось? Кроме Катиной травмы?

— Нет. Ничего плохого не случилось.

— Хорошо. Молодец, что нашла ее. Вы с Фриисом оба молодцы.

Он ушел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Валентина вдруг подумала о том, что он тогда в Тесово послал Катю в свой кабинет, хотя сам об этом никогда не говорил. Девушка и злилась на него за то, что он свою вину переложил на ее плечи, и понимала, что, если бы в то утро взяла с собой сестру в лес, Кате не пришлось бы выполнять отцовские поручения. Они бы позавтракали и вместе отправились плавать в бухту. Она была виновата не меньше отца, но это ничего не меняло.

Температура поднялась ночью. Тошнота — к следующему вечеру. Поначалу это был сильнейший сухой жар, от которого на щеках у Кати выступил нездоровый румянец, а глаза заблестели. Но когда ее начало тошнить, глаза ее стали тусклыми, как вода в Невской губе, а рука, державшая у рта носовой платок, задрожала.

Холера. Поставив диагноз, доктор Белый велел Елизавете принять меры предосторожности, чтобы болезнь не распространилась. В доме был введен карантин, посторонние не допускались, и Катю переселили в заднюю комнату. Слугам приказали держаться подальше от этой части дома. Сестра Соня развернула настоящую кампанию против болезни Кати. По нескольку раз в день она проводила полную уборку в комнате и мыла полы вокруг. Как сказал доктор, причиной болезни стала стоячая вода, в которую упала Катя. Невидимая глазу инфекция таилась в грязной жиже. Катя проглотила ее, и теперь она проглатывала Катю.

— Наденешь маску, Валентина.

— Это поможет?

Йенс прикрыл ладонью ее нос и рот.

— Это хирургическая маска. Мне ее дал доктор Федорин. Самое главное, чтобы ты не дышала с ней одним воздухом.

Она кивнула. Йенс, увидев ее огромные глаза над своими пальцами, ощутил сильнейшее желание забрать ее из этого дома, где поселилась болезнь. Они стояли рядом с конюшней, и до них доносилось бряцанье подков о вымощенный камнем пол.

— Обещаешь? Ты будешь ее всегда надевать?

Она снова кивнула.

— И не целуй ее, — добавил он.

Ресницы ее дрогнули, но она промолчала, и Йенс убрал руку с ее лица. Валентина провела пальцем по его щеке.

— Я защищу нашего ребенка, — пообещала она.

— Защити себя.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но она отвернулась.

— Не целуй меня. Не нужно рисковать.

Он привлек ее к себе и крепко поцеловал в губы.

Валентина стояла у госпиталя Святой Елизаветы и нетерпеливо наблюдала за тем, как по широкой лестнице неспешно спускаются уставшие после рабочего дня санитарки. Пахло гарью, но она не обратила на это внимания. В последнее время это стало обычным делом. То магазин сгорит дотла, то склад подожгут. Те, кто устраивал поджоги, хотели таким образом заставить больших начальников прекратить закрывать профсоюзы и уменьшить продолжительность рабочего дня.

— Даша! — крикнула Валентина, когда увидела тонкую, как карандаш, фигуру с блестящими черными волосами.

— Валентина! Ты что здесь делаешь? Неужели тебя так на работу тянет, что ты…

— Даша, послушай. Ты знаешь того монаха, любимца императрицы, который иногда сюда ходит?

— Распутина?

— Да. Как бы мне поговорить с ним?

Дарья, закатив глаза, рассмеялась.

— Дурочка! Держись подальше от этого сумасшедшего…

— Как мне его найти?

— Я слышала, у него есть квартира на Гороховой, недалеко от Фонтанки. Туда к нему наведываются его почитатели из высших слоев общества, когда он не занят тем, что окручивает императрицу… — Она не договорила, потому что Валентина, не став дослушивать ее рассказ, ушла.

Когда вошел крупный неопрятный мужчина в дорогой черной шелковой рясе и высоких сапогах, Валентине показалось, что комната сразу уменьшилась в размерах и в ней стало труднее дышать, но она сразу узнала его.

— Я тебя помню, — заявил он. — Ты та санитарка, что мне по лицу хлестнула.

Направив на Валентину жилистый палец, Григорий Распутин двинулся в ее сторону, сверля ее своими странными бледноголубыми глазами. Она вскочила на ноги, намереваясь оказаться рядом с ним, прежде чем его перехватит ктонибудь другой. Комната была просторной, но душной. Пылинки плавали в лучах солнечного света, которые выбеливали ковер на полу и растапливали шоколадные конфеты и пирожные, разложенные на дубовом столе. Вдоль стен стояли стулья. Они были придвинуты вплотную друг к другу специально, чтобы на них могло уместиться как можно больше просителей. Здесь не было ни одного человека со спокойным лицом, все были напряжены и бросали друг на друга подозрительные взгляды. Эти люди провели часы на лестнице перед дверью и теперь нервно дожидались своей очереди.

Вот только Валентине показалось, что их приглашали в кабинет без какоголибо порядка или очередности. Никто не мог знать, когда его позовут: через минуту или через два часа. А то и вовсе оставят без внимания.