Консьянс блаженный, стр. 43
Остров этот назывался Эльба.
Бурбоны сменили Наполеона на троне, и наши славные друзья — русские, пруссаки, австрийцы, вюртембержцы и саксонцы — вознамерились остаться во Франции на три-четыре месяца — на время, якобы необходимое для того, чтобы укрепить новый, а вернее, старый трон.
Часть вторая
I
О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО С КОНСЬЯНСОМ ВО ВРЕМЯ ТРЕТЬЕЙ ВСТРЕЧИ С ИМПЕРАТОРОМ
Как уже было сказано, в глазах обитателей обеих хижин все эти события выглядели весьма туманно и неясно.
Их мало беспокоило, как звали экс-императора — Наполеон или Николa, «лев пустыни» или «победитель народов».
Они не имели ни малейшего понятия об острове Эльба.
Вряд ли знали они, кто такие Бурбоны.
Одно только твердо знал папаша Каде — это то, что русские разбили лагерь на его земле, столь добросовестно обработанной, столь добросовестно засеянной, столь добросовестно взборонованной соседом Матьё, и что не приходилось рассчитывать на будущий урожай, растоптанный конскими копытами.
Одно только твердо знали Мадлен, г-жа Мари и Мариетта — это то, что они не получали никаких вестей от Консьянса и что прошло уже больше месяца, с тех пор как он им прислал письмо в последний раз.
Бастьен тоже хранил молчание.
Впрочем, почти две недели почта не работала и вновь открылась всего лишь неделю тому назад. На дорогах, по всем направлениям перерезанных вражескими армиями, мало-помалу возобновилось движение. Спокойствие в Париже, формирование нового правительства принесло в провинцию улучшение жизни, с каждым днем все более ощутимое.
Однако Мариетта еще не решалась возобновить утреннюю доставку молока в дома Виллер-Котре: такой молоденькой и хорошенькой девушке, как она, рискованно было пускаться в небезопасное странствие среди биваков, разбитых на равнине, и вражеских солдат, наводнивших город. Правда, на этот счет они получили самые суровые распоряжения генерала Сакена, командовавшего большим корпусом русской армии, который занимал территорию от Лана до западных границ департамента Эны.
Однажды обитатели обеих хижин заметили необычное поведение Бернара: все утро 8 марта он выглядел чем-то очень обеспокоенным. Около часу дня он стал к чему-то принюхиваться, повернул голову к востоку и трижды провыл, наполнив сердца бедных женщин почти таким же ужасом, какой внушил его вой в тот день, когда Консьянс отсек себе палец.
Тардиф, Пьерро и черная корова отозвались на собачий вой каждый на свой лад и на своем языке.
Весь этот день прошел в сильной тревоге. Все последующие дни Бернар оставался невеселым, но спокойным, однако время от времени он тоскливо взвывал, словно его жалоба была связана с болью того, кто находился теперь далеко от дома.
Мадлен печально покачала головой.
— С Консьянсом стряслась беда, — сказала она. — Если Бернар жалуется, значит, его хозяин страдает.
Госпожа Мари и Мариетта попытались ее успокоить, но их утешения не оказали должного действия, так как в их сердцах таились те же опасения.
И вот однажды утром — это было 3 мая, — когда Мариетта в задумчивости стояла на пороге своей хижины, она заметила на окраине деревни почтальона, шагавшего по направлению к ним.
Но не идет ли он дальше, к маленькому замку Ле-Фоссе?
Сердце девушки забилось сильнее.
Однако вскоре у нее не оставалось сомнений. В свою очередь и почтальон увидел ее, а увидев, поднял над головой письмо.
Мариетта вскрикнула так радостно и громко, что крик ее долетел до хижины Мадлен, и девушка бросилась навстречу почтальону.
Тот ускорил шаг.
Секунда — и Мариетта поравнялась с ним.
— Письмо! Письмо от Консьянса, не правда ли? — воскликнула она.
— Не знаю, от Консьянса ли оно, — отозвался почтальон, — но пришло оно из Лана.
— Дайте же его!
— Держите! С вас десять су, моя маленькая красавица.
Мариетта пошарила в кармане, достала десять су, отдала их почтальону и взглянула на адрес.
Адрес был написан незнакомой рукой.
Похоже, в конверт был вложен еще один конверт с письмом. Поскольку только одна Мариетта умела читать, ей оно и предназначалось. Так что девушка без колебаний сорвала печать.
И правда, во внешнем конверте содержался еще один с такой надписью: «Только для Мариетты».
Похоже, три этих слова были написаны рукой Консьянса, но написаны как-то странно отклоняясь от горизонтальной линии, и потому, вместо успокоения, они напугали Мариетту.
В это время к двери подошла Мадлен.
— Письмо, письмо, не правда ли?! — воскликнула бедная мать.
Мариетта быстро спрятала на груди письмо, предназначенное только ей, и подошла к Мадлен, дрожа от страха потерять доверие семьи своего возлюбленного:
— Да, — подтвердила она, — письмо… но не знаю, от Консьянса ли оно.
— Оно запечатано черным сургучом? — спросила бедная мать.
— Нет, красным, — успокоила ее девушка.
— Слава Богу! — воскликнула Мадлен. — Значит, оно, во всяком случае, не извещает меня о смерти моего ребенка.
Они вошли в хижину и увидели там, как папаша Каде, пытаясь выбраться из постели, едва не упал.
Он тоже услышал крик: «Письмо! Письмо!»
Услышала его и г-жа Мари в огороде, где она собирала овощи, и примчалась в дом одновременно с малышом Пьером, так что вся семья сбежалась, чтобы слушать чтение письма.
Мариетта начала читать:
«Дражайшая и почтеннейшая матушка…»
— Ах, — воскликнула Мариетта, — даже если почерк не Консьянса, письмо от него.
— Так почему же он не написал собственноручно? — обеспокоилась Мадлен.
— Сейчас мы это узнаем, — сказала девушка и возобновила чтение:
«Дражайшая и почтеннейшая матушка!
Прежде всего не слишком тревожьтесь, увидев, что мое письмо написано чужим почерком. Я попросил приятеля сообщить Вам вести обо мне и рассказать следующее. В бою под Ланом меня увидел и узнал император. Он, конечно же, вспомнил, что обещал мне, если встретится со мной в третий раз под огнем. Когда император подходил ко мне, разорвавшаяся граната подняла на воздух зарядный ящик, который я обслуживал. Меня обволокло облако пламени и дыма, а взрывной волной бросило на землю. Я потерял сознание и лежал словно убитый. В один миг все для меня исчезло и я перестал видеть и слышать…»
— О Боже мой, Боже мой! — простонала Мадлен.
— Бедный Консьянс! — прошептала Мариетта, вытирая слезы, покатившиеся из ее глаз и мешавшие читать.
— Продолжай же, — попросил папаша Каде.
И Мариетта стала читать дальше:
«Я пришел в себя от вечерней прохлады; вокруг хоронили мертвых и подбирали раненых. Кто-то слышал мои стоны и понял, что я жив, и меня отправили в лазарет. Только здесь я заметил, что взрыв особенно подействовал на мои глаза и что я рискую потерять зрение…»
— Бедное мое дитя! Потерять зрение!.. — вскричала Мадлен.
— Подождите же! — остановила ее Мариетта. — Вы прекрасно понимаете, что он его не потерял, а только рискует потерять.
— Ты права, — согласилась Мадлен. — Читай, дитя мое, читай!
— Да, читай, читай! — повторили все остальные с дрожью в голосе, выдавшей их нетерпение.
«С тех пор на глазах моих всегда повязка: наш хирург считает это необходимым для моего выздоровления; но, несмотря на его подбадривания, я очень боюсь, что уже никогда не буду видеть так, как прежде…»
— Слепой! Слепой! Мой несчастный мальчик ослеп! — закричала Мадлен, заламывая руки.
— Но, ради Бога, — сказала Мариетта, — наберитесь мужества, матушка Мадлен! По его словам, он боится, что уже не будет видеть так, как прежде, это я понимаю. Но Консьянс не говорит, что он ослеп.
И, пытаясь утешить мать Консьянса, Мариетта сама разрыдалась.
Госпожа Мари опустилась на стул, а маленький Пьер подошел к ней и тихонько спросил: