Консьянс блаженный, стр. 29
— Дорогой мой друг, вам следовало сразу показать мне вашу руку; я не стал бы с вами торговаться и сразу же сказал бы: «Это невозможно» — и все было бы кончено.
— Так что вы не желаете взять меня вместо и на место Консьянса?
— Боюсь, дорогой мой, оказаться для вас неприятным, но это невозможно.
— Таким образом, бедный Консьянс отправится в армию?
— Еще бы! Это весьма вероятно, разве что у вашего Консьянса чего-нибудь недостает, как у вас?
— Вы понимаете, что ваши слова — это приговор для всего семейства?
— Увы!
— Что его мать умрет от горя?
— Э, если бы все матери от этого умирали, не встречалось бы их столько в трауре.
Бастьен на минуту онемел, ошеломленный подобным цинизмом.
— Хорошо! — сказал он с таким чувством собственного достоинства, на какое, казалось, был неспособен. — Бог свидетель, я сделал все, что только мог, чтобы спасти этих добрых людей от отчаяния, а вы сделали все возможное, чтобы они из отчаяния не выбрались. Бог воздаст каждому по заслугам. Прощайте, господин супрефект!
И Бастьен вышел.
— Н-да, — произнес супрефект, глядя ему вслед, — этот чудак даже не догадывается, что не пройдет и трех месяцев, как его самого призовут под знамена, и, если бы я принял его предложение, это означало бы, что я скрыл от правительства одного новобранца!
XIV
НУЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ
Папашу Каде на спине его осла доставил в Арамон мальчик-рассыльный метра Ниге.
Новая беда несколько отвлекла внимание бедного семейства от постигшего их ранее горя.
Доктор Лекосс предписал старику режим лечения, выполнять который следовало с величайшей пунктуальностью.
Поскольку кровоизлияние произошло в правой части мозга, то, несмотря на быстроту и эффективность принятых мер, левой стороне тела угрожал полный паралич и неповоротливый язык старика с трудом произносил некоторые звуки.
Однако доктор Лекосс обещал, что состояние больного улучшится, не гарантируя, правда, полного выздоровления. Ясно было одно: папаша Каде стал неспособен дальше работать на земле и, так как до самого отъезда Консьянса руки папаши Каде будут парализованы, поле останется невозделанным.
Но это несчастье еще не наступило, и, кроме, быть может, одного только папаши Каде с его растревоженным сознанием, никто ничего не видел за пределами уже случившейся беды.
Бастьен возвратился в деревню через два часа после папаши Каде. Весь Арамон говорил о несчастье, постигшем бедного старика. Это была первая новость, с которой деревня встретила Бастьена.
— Хорошенькое дело! Только этого им и не хватало! — воскликнул гусар.
И он пошел в хижину слева осведомиться о здоровье папаши Каде, даже словом не обмолвившись ни о своем путешествии в Суасон, ни о его причине.
Он только время от времени сокрушенно поглядывал на свою искалеченную руку, хотя раньше смотрел на нее с гордостью, и говорил:
— Ну, проклятая рука!
На следующий день Мариетта и Консьянс повезли в город молоко и пришли оттуда в обычное время.
Вернувшись домой, Консьянс, словно не замечая ни матери, ни г-жи Мари, ни Мариетты, ни находившейся там Катрин, пошел прямо к постели старика, стал перед ним на колени и помог старику поднять руки, чтобы возложить их на голову внука.
— О дедушка! — сказал юноша. — Прошу у тебя прощения за то, что я стал причиной страшной беды, случившейся с тобой, и только одному Господу ведомо, как же я тебе благодарен!
Женщины с удивлением глядели на Консьянса и слушали его слова.
Но Мариетта шепотом объяснила им:
— Папаша Каде хотел продать свою землю, чтобы купить замену для Консьянса; метр Ниге обо всем нам рассказал.
Взявшись за руки, женщины в свою очередь склонили колени перед стариком.
Земля папаши Каде! Она была его сердцем, даже чем-то большим, нежели сердце! Следовательно, папаша Каде хотел отдать внуку свое сердце, и даже более того!
Наверное, эта сцена разбудила воображение Катрин, потому что она неожиданно воскликнула:
— Ах, клянусь Богом, он ведь не единственный!
— Что вы хотите этим сказать, дитя мое? — спросила Мадлен.
— Я хочу сказать, что некоторые, даже не будучи родственниками Консьянса, попытались сделать для него то же самое, что и папаша Каде, его дедушка, и что, не имея земли, они предложили самих себя.
Мадлен, г-жа Мари и Мариетта в изумлении смотрели на Катрин.
Консьянс, склонив голову перед постелью старика, похоже, молился.
— Да, — продолжила Катрин, — и я могла бы назвать отважного парня, кстати находящегося совсем недалеко отсюда, который побывал в Суасоне и предложил там себя вместо и на место Консьянса, и, если бы супрефект не отказал ему из-за его увечья, здесь пришлось бы заботиться только о старике.
— Это Бастьен! — воскликнули все в один голос.
— Эй, в чем дело? Кто зовет Бастьена? — спросил гусар, появившись на пороге.
— О Бастьен! — приветствовали его одновременно Мадлен, г-жа Мари и Мариетта. — Вы сделали это!
И у всех трех женщин брызнули из глаз слезы благодарности.
— Хорошенькое дело! — проворчал Бастьен. — Вижу, это Катрин Бог знает чего наговорила! Вот проклятые бабы! Похоже, молчать они просто не могут!
— Ей-Богу, ничего не поделаешь! — откликнулась Катрин. — Да, я не могла удержаться и сказала, что вы побывали в Суасоне…
— Это неправда!
— … что вы видели супрефекта…
— Это неправда!
— … и что он отказал вам в просьбе из-за вашей руки!
— Это неправда! Это неправда! Это неправда!
Мадлен схватила изувеченную руку Бастьена и поднесла ее к губам, в то время как другую его руку г-жа Мари прижала к сердцу, а Мариетта, протиснувшись между двумя женщинами, подставила гусару свой лоб для поцелуя.
— Что это значит? — спросил крайне удивленный Бастьен.
— Ты сам прекрасно это видишь, — сказала Катрин, — Мариетта предлагает тебе, глупому, поцеловать ее в лоб! Ах да, я понимаю, ты ведь не привык целовать женщин в лоб!
— Мариетта! — сказал Бастьен. — Вы тоже!..
— Так вы это сделали, Бастьен? — спросила девушка.
— Это непр… Как странно! Вам, Мариетта, я врать не могу, а вот Катрин вру отменно!
— Вы только поглядите! — возмутилась Катрин.
— Ладно, если уж это правда, то дело хорошее. Разве Консьянс не спас мне жизнь? Разве не ему принадлежит спасенная им жизнь? И кстати, разве такое уж великое для меня дело вернуться на войну?.. Стрельба — это мне знакомо: я был под огнем то ли семь, то ли восемь лет, каждый день, и не только днем, но порою и утром, и вечером, а бывало, и ночью… Но что вы хотите? Мне отказали… не моя тут вина, это все из-за моей проклятой руки… Ладно, не будем больше об этом говорить! Уходи, Катрин, ты сделала неправильно, рассказав об этом женщинам… а впрочем, нет, ты поступила правильно, потому что я таким образом удостоился чести поцеловать мадемуазель Мариетту.
— Посмотрите-ка! Посмотрите, каков он, господин гусар! — воскликнула Катрин.
— Хватит, хватит! Я чувствую, что размягчаюсь, а я, как все, глупею, когда плачу… Уходи, Катрин, уходи!..
И он вывел Катрин из хижины, но на пороге встретил Консьянса.
— Вот как, — сказал Бастьен, — теперь ты меня ждешь.
— Я понимаю, что ты сделал для меня, Бастьен, просто я хотел с тобой поговорить.
— Со мной?
— С тобой.
— Со мною одним?
— С тобой одним.
— Тотчас?
— Нет, завтра, когда Мариетта будет в городе, а доктор Лекосс — у постели дедушки.
— Согласен! Я отведу лошадей соседа Матьё на водопой и буду ждать тебя за домом, у трех дубов.
— Спасибо, Бастьен.
— Ах, — сказала Катрин, уходя, — а он скрытен, этот господин Консьянс.
— Возможно, так, — возразил гусар, — но в двух передрягах он доказал мне, что он не из тех, кто распускает слухи, причиняющие людям немало беспокойства.
Для бедного семейства день прошел в обычных делах, но теперь к ним добавились слезы и новые хлопоты, вызванные болезнью папаши Каде. Однако, дав Консьянсу способность понимать язык животных, Господь, похоже, точно таким же образом наделил его даром разгадывать смысл нечленораздельной прерывистой речи старика. Стоило папаше Каде пожелать чего-либо, как его желание исполнялось. Как только его словно остекленевшие глаза поворачивались к какому-то предмету, Консьянс брал этот предмет и извлекал из него именно ту пользу для больного, какую, по всей видимости, желал для себя сам больной.