История моих животных, стр. 16

— Ну, что, твои просьбы услышаны, желания исполнены, мечты сбылись?

— Да, сударь.

— Ты имеешь честь служить Республике.

— Да, сударь.

— Почему же ты говоришь мне это с таким печальным видом? Прежде всего от моряка требуется быть веселым.

— Дело в том, что я моряк только в свободное время, сударь.

— Как же так?

— Я служу Республике только после того, как послужу господину Аллье.

— Ты служишь господину Аллье?

— Увы! Да.

— В каком же качестве, Алексис?

— В качестве лакея, сударь.

— Но я думал, что слуг больше нет?

— Похоже, что есть, сударь.

— Но я думал, ты больше не желаешь быть лакеем.

— Это правда, я больше не хотел им быть.

— Ну, так что же?

— Это вы виноваты, что я им остался.

— Как, это моя вина?

— Да; вы дали мне слишком хороший аттестат.

— Алексис, ты говоришь, как Сфинкс, друг мой.

— Господин Аллье прочел аттестат.

— Дальше?

— И он сказал: «Это правда — все то хорошее, что твой хозяин говорит о тебе?» — «Да, сударь», — ответил я. «Ну что ж, приняв во внимание твой аттестат, я беру тебя к себе на службу…»

— Ах, вот как!.. И ты теперь лакей Аллье?

— Да, сударь.

— И сколько он платит тебе в месяц?

— Совсем ничего, сударь.

— Но тебе все же перепадает время от времени какой-нибудь пинок под зад или затрещина? Я знаю Аллье: он не такой человек, чтобы скупиться на подобные вещи.

— Ах, сударь, это правда; этого он не считает, и жалованье огромное.

— Что ж, Алексис, поздравляю тебя.

— Не с чем, сударь.

— И вот тебе сто су, чтобы выпить за здоровье Аллье.

— Если вам это безразлично, я предпочел бы выпить за ваше собственное здоровье.

— Пей за чье угодно здоровье, мой мальчик, и передай от меня привет Аллье.

— Не премину это сделать, сударь.

И Алексис ушел повеселевший на пять франков, но еще достаточно унылый.

Бедный малый был более чем когда-либо слугой, только он был им бесплатно, если не считать равноценными моим тридцати франкам пинки под зад и затрещины, которыми награждал его Аллье.

XXI

НЕГР НАЦИОНАЛЬНОЙ ГВАРДИИ

Вы, может быть, думаете, что на этом мы покончили с Атексисом?

Вовсе нет!

Через неделю после июньского мятежа я увидел Алексиса входящим в мой кабинет.

На боку у него была сабля, на голове — залихватски сдвинутая шапка.

— О, вот и ты, Алексис! — сказал я ему.

— Да, сударь.

— Ты, кажется, очень весел, друг мой?

— Да, сударь, — подтвердил Алексис, показывая в улыбке свои тридцать два зуба.

— Значит, в твоем положении произошли перемены?

— Да, сударь, и большие.

— И какие же, мальчик мой?

— Сударь, я больше не служу господину Аллье.

— Так! Но ты по-прежнему служишь Республике?

— Да, сударь; но…

— Что «но», Алексис?

— Сударь, я больше не хочу быть моряком.

— Как это ты больше не хочешь быть моряком? Но кем же ты хочешь быть, ветреник?

— Сударь, я хочу перейти в национальную гвардию.

— В национальную гвардию, Алексис?

— Да, сударь.

— У тебя есть для этого причина?

— Сударь, в национальной гвардии дают награды!

— После сражения.

— Сударь, я буду сражаться, если потребуется.

— Ах, черт! Да ведь это полная перемена фронта, мой мальчик.

— Не знаете ли вы полковника национальной гвардии?

— Конечно, я знаю его, это Клари.

— Если вы захотели бы дать мне письмо к нему…

— Я только этого и хочу.

— Только… — начал Алексис и в нерешительности умолк.

— Что?

— Пожалуйста, не надо аттестата, сударь.

— Не беспокойся.

Я дал ему письмо к Клари, на этот раз с правильно указанным адресом.

— А теперь, — произнес Алексис тем же тоном, каким центурион в Фарсале говорил Цезарю: «Теперь ты увидишь меня лишь мертвым или победителем!», — теперь господин больше не увидит меня или же увидит в форме национальной гвардии.

Через полтора месяца я снова увидел Алексиса — в форме национальной гвардии.

— Ну что, Алексис, — сказал я ему — ты еще не награжден?

— Ах, сударь, как мне не везет! С тех пор как я в национальной гвардии, больше никаких мятежей не происходит, как нарочно!

— Бедный мой Алексис, тебя просто преследуют несчастья.

— И к тому же национальную гвардию собираются распустить, а нас перевести в армию.

За этой новостью последовал вздох, и Алексис посмотрел на меня своими большими нежными глазами.

Эти большие, ласково смотрящие глаза и этот вздох означали: «О, если бы господин захотел снова взять меня слугой, я предпочел бы служить моему господину, чем служить господину Аллье и даже чем служить Республике».

Я притворился, будто не вижу этих глаз, не слышу вздоха.

— А теперь, — сказал я, — если ты хочешь вернуться во флот…

— Спасибо, сударь, — ответил Алексис. — Представьте себе, судно, на котором я должен был плыть, если бы не перешел в национальную гвардию, потерпело крушение; оно погибло вместе с командой и со всем добром.

— Чего же ты хочешь, мой мальчик! Крушения — чаевые моряков.

— Брр! А я не умею плавать; я все-таки предпочел бы перейти в сухопутную армию. Но все равно, если вы знаете какое-нибудь место, даже если там будет не так хорошо, как у вас, что ж, мне все равно.

— Эх, бедный мой мальчик, через неделю после Февральской революции ты говорил мне: «Слуг больше нет» — и ты ошибался. Но через восемь месяцев после провозглашения Республики я говорю тебе: «Больше нет хозяев», и думаю, что не ошибаюсь.

— Стало быть, сударь, вы советуете мне оставаться солдатом?

— Я не только тебе это советую, но даже не знаю, как бы ты мог поступить по-другому.

Алексис вздохнул еще тяжелее, чем в первый раз.

— Вижу, я должен смириться, — произнес он.

— Думаю, мальчик мой, это в самом деле лучшее из всего, что ты можешь сделать.

И Алексис вышел не вполне смирившись.

Три месяца спустя я получил письмо со штемпелем Аяччо.

Я не знал в Аяччо ни одной живой души. Кто бы это мог писать мне с родины Наполеона?

Единственным средством ответить самому себе на этот вопрос было вскрыть конверт.

Я сделал это и заглянул в конец письма.

Оно было подписано: «Алексис».

Каким образом Алексис, не умевший писать, когда я расстался с ним в Париже, писал мне из Аяччо?

Вероятно, об этом я мог узнать из письма.

Я прочел: