Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки], стр. 67

— В таком случае, — сказала я, — если я не смогу ничего для них сделать, предпочитаю не встречаться с ними вовсе.

— Что же тогда вы хотели бы увидеть?

— Париж с высоты башен.

Это не представляло трудности. Господин де Лонэ предложил нам следовать за ним и, вопреки моим настояниям так и не надев шляпу, с непокрытой головой пошел впереди нас.

Я спрашивала себя, как джентльмен столь учтивый и благовоспитанный может быть до такой степени безжалостным, а точнее, настолько корыстным в отношении к узникам.

Об его алчности рассказывали что-то немыслимое. Все должности в Бастилии вплоть до места поваренка были продажными, и деньги он клал себе в карман. Имея жалованье в шестьдесят тысяч ливров, он, как утверждали, находил средства удвоить эту сумму. Он выгадывал на всем: на дровах, на вине, на провизии. Терраса одного из бастионов была превращена в сад для прогулок заключенных; он получал за этот садик сотню франков ежегодно, сдавая его в аренду садовнику.

Когда мы оказались на высоте башен, нашим взорам представился с одной стороны весь целиком бульвар Тампль, с другой — все пространство до Королевского сада, с востока был виден Венсенский замок, с запада — Дом инвалидов.

Только теперь мы смогли увидеть, как многолюдна толпа, сквозь которую нам пришлось добираться сюда, чтобы теперь увидеть ее сверху.

Вся эта людская масса стекалась к предместью Сент-Антуан. Она казалась раздраженной, а некоторые, проходя мимо, грозили кулаками Бастилии.

Господина де Лонэ это забавляло.

Я спросила его, чем вызваны весь этот шум и крики.

Он отвечал, что парижское простонародье, у которого голова пошла кругом, поддалось дурным влияниям и утверждает, будто умирает с голоду. И вот фабрикант бумажных обоев Ревельон, один из аристократов от коммерции, — а это худший вид аристократии! — говорят, заявил, что рабочие получают даже слишком много и следовало бы понизить их дневной заработок до пятнадцати су; еще рассказывают, что при дворе его собираются наградить черной лентой Святого Михаила, заручившись таким образом поддержкой влиятельного выборщика-роялиста.

Вся эта толпа двигалась в направлении его складов. Раздавались крики, сулившие смерть обойному фабриканту. К счастью, он успел скрыться: дома его не нашли.

Тогда мгновенно изготовили чучело из вязанки соломы, надели на него старое платье, принесенное старьевщиком, нацепили ему на шею черную ленту, подвесили на шест и стали таскать по улицам Парижа.

Процессия прошла перед Бастилией по направлению к площади Ратуши, где чучело должны были сжечь, но, удаляясь, эти люди кричали, что они завтра вернутся, и обещали спалить тюрьму.

— Если вы хотите увидеть это, — учтиво предложил нам г-н де Лонэ, — жду вас завтра в тот же час. Полагаю, это будет любопытно.

— Однако, — сказала я ему, — раз они высказывают подобные намерения вслух, полиция успеет принять все нужные меры, чтобы им помешать.

— О миледи, — смеясь, возразил г-н де Лонэ, — видно, вам кажется, будто вы все еще в Англии, где констебль, коснувшись своей маленькой дубинкой плеча предводителя мятежников, одним этим движением рассеивает стотысячную толпу! Не заблуждайтесь, миледи: мы во Франции, а у нас, когда народ закусит удила, его такими средствами не остановишь. Окажите мне честь, согласившись завтра позавтракать со мной; я поставлю на каждой башне по часовому, чтобы нас предупредили, когда спектакль начнется, и тогда на десерт я могу вам обещать драматическую сцену, какую увидишь не каждый день.

Я глянула на сэра Уильяма; он прочел в моих глазах жажду не упустить такой возможности и, поскольку он не умел хотеть того, что не было бы желанно мне, сказал:

— Сударь, миледи и я согласны на все, что вы предлагаете, исключая только завтрак.

Господин де Лонэ поклонился:

— Одна беда, сударь, — возразил он, — эти два предложения невозможно отделить одно от другого. Мне представился случай принять за своим столом, быть может, первого в мире ученого и, вне всякого сомнения, самую красивую женщину Англии. Я не упущу подобной удачи!

Я была удивлена и вместе с тем тронута этой тонкой французской учтивостью, которая, как живой цветок, проросла даже сквозь трещины в камнях тюремного замка.

— Что ж, сударь, — сказала я, — от имени моего мужа и от себя самой я отвечаю согласием. Но с одним условием.

— Условие, поставленное вами, миледи, принимается заранее, даже если оно состоит в том, чтобы я передал вам ключи от Бастилии. Итак, что от меня требуется?

— Чтобы нам подали к завтраку то, что обычно подают узникам. Пусть это напомнит нам, что мы завтракаем не где-нибудь, а в тюрьме.

— На этот раз я вполне могу удовлетворить ваше желание, миледи, и обещаю вам обыкновенный завтрак заключенных.

— Честное слово?

— Слово дворянина.

Я протянула руку г-ну де Лонэ:

— Мне известно, что, когда француз говорит так, он предпочтет быть убитым, чем нарушить обещание. До завтра, сударь.

На том мы и простились с галантным комендантом Бастилии.

XL

В ожидании зрелища, обещанного на следующий день, сэр Уильям спросил меня, где бы я желала провести сегодняшний вечер. Нечего и говорить, что я отвечала: «В Комеди Франсез!» Театр всегда был главной моей страстью, и если бы в пору моей бедности Друри-Лейн не сгорел, я, вероятно, дебютировала бы там и стала, может быть, соперницей миссис Сиддонс, а не Аспазии.

Наверное, так было бы лучше для спасения моей души и моя совесть теперь была бы гораздо спокойнее.

Давали «Беренику» Расина.

Сэр Уильям послал нанять для нас ложу, однако посланный вернулся ни с чем: свободных лож в театре уже не осталось.

В городе мятеж, голод, а в театре нет мест! Невозможно было в это поверить.

Мы спросили о причине такого наплыва публики, и нам объяснили, что молодой трагик, который дебютировал всего два года назад, но уже пользуется огромной и заслуженной известностью, сегодня вечером впервые появится на сцене в роли Тита.

Поинтересовавшись, как зовут этого актера, я узнала, что его имя Франсуа Тальмa.

Заметив, что я ужасно разочарована такой неудачей, сэр Уильям тотчас написал своему коллеге, английскому послу при французском дворе, спрашивая, нет ли у него случайно в этом году ложи в Комеди Франсез.

Или его милость не был женат, или его супруга не любила театра, но он отвечал, что, к большому сожалению, не имеет возможности удовлетворить желание сэра Уильяма: он не нанимает ложи.

Я была в таком отчаянии, что стала просить сэра Уильяма поговорить с хозяином нашей гостиницы, расспросить его, не знает ли он каких-нибудь средств все-таки получить ложу или хоть какие-нибудь места на представлении.

— Есть только одно средство, — сказал он нам, — написать самому господину Тальмa.

Сэр Уильям сделал протестующий жест.

— Это прекрасно воспитанный молодой человек, — продолжал хозяин, — он вращается в лучшем парижском обществе, он отменный патриот, и, конечно же, если ваша милость соблаговолит назвать себя, Тальмa сделает все, что от него зависит, чтобы доставить вам удовольствие посмотреть на его игру.

Сэр Уильям повернулся ко мне в нерешительности, не зная, как поступить. Умоляюще сложив руки, я ответила ему самым красноречивым взглядом.

— Что ж, — вздохнул он, — раз вы этого хотите…

Он взял перо и написал:

— Вы беретесь отправить это письмо господину Тальмa? — спросил сэр Уильям хозяина гостиницы.