Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки], стр. 165

Мне было очень любопытно увидеть вблизи эту знаменитость, о ком я слышала столько всевозможных сплетен.

Дюмурье в ту пору было лет шестьдесят шесть — шестьдесят восемь; это был мужчина среднего роста, еще сохранивший подвижность, крепкий, порывистый; ему можно было дать лет пятьдесят — пятьдесят пять. У него было умное, выразительное лицо, взгляд, полный огня, и та особая горячая обветренная смуглость кожи, какой мимоходом награждают солдата все погодные превратности его кочевой жизни. Сабельный удар оставил шрам на его лбу. Он был военным министром при Людовике XVI как раз тогда, когда Франция объявила Австрии войну.

Живя в изгнании, он с философским спокойствием наблюдал за тем, что творилось во Франции. Должна сказать, что его взгляд, в котором проступало нечто если не орлиное, то, по меньшей мере, ястребиное, довольно далеко проникал в грядущее. О генерале Бонапарте он говорил с большим восхищением, предрекая ему такой взлет карьеры, какому и пределов не видно.

А мы во всех подробностях описали ему жизнь двора в Неаполе, Палермо и Вене; этому человеку мы были обязаны одним из приятнейших дней нашего путешествия.

В Гамбурге мы пробыли не более трех суток, да и то потому, что сэру Уильяму был необходим хоть краткий отдых. Затем мы сели на корабль и 6 ноября прибыли в Ярмут.

Там Нельсон ступил на английскую землю в первый раз за все время, прошедшее после сражения на Ниле. Его встречали с бурным восторгом. К той минуте, когда он сошел на берег, слух о его прибытии успел облететь город, и жители сбегались со всех сторон, крича:

— Да здравствует Нельсон!

Народ выпряг лошадей, и толпа под неистовые аплодисменты довезла его карету до гостиницы Рестлера. Части городской пехоты дефилировали под его окнами, и полковой оркестр исполнил для него утреннюю серенаду. Затем явились мэр и депутация от муниципалитета, желая сопроводить его в храм, дабы вместе возблагодарить Небеса. Когда мы уезжали из города, целая кавалерийская часть не только проводила нас до городских ворот, но и на некоторое время составила наш эскорт. Все суда, стоявшие в гавани, разукрасились флагами, словно для празднества в честь короля, королевы или наследного принца.

Но в Лондоне нас встретили еще горячее! Нельсона здесь ждал как бы сразу тройной триумф — за Абукир, Неаполь и Мальту. При известии о его прибытии суда, находившиеся в водах Темзы, вывесили все свои флаги и вымпелы; все корпорации вручали ему почетное оружие и адреса. Будучи исконным врагом Франции, английский народ приносил свою благодарность соотечественнику, уничтожившему флот французов. Благодаря рассказам моряков, слава Нельсона стала чем-то вроде национальной легенды. Каждый англичанин не только гордился тем, что является согражданином самого знаменитого моряка, какой когда-либо существовал, но и считал, что обязан ему покоем своего жилища, честью своей жены, неприкосновенностью своей нивы, мирной жизнью своей родины.

Восьмого ноября Нельсон прибыл в Лондон и остановился в гостинице Нерота на Сент-Джеймс-стрит.

Помнится, это было в субботу.

И вот там меня ожидал страшный удар.

Я уже давно задумывалась о том, что станет делать милорд, когда, прибыв в Лондон, окажется между мною и леди Нельсон, безупречное поведение которой было известно целому свету. Я никогда не затрагивала с Нельсоном подобного вопроса, при одной мысли об этом меня пробирала дрожь, а поскольку, попав в ложное положение, мы становимся несправедливы, я чувствовала, что ненавижу леди Нельсон и, если бы представился случай, была бы к ней беспощадна.

Увы, так оно и было, и я признаюсь, что моя жестокость к этому воплощению совершенства и упорство, с каким я старалась удалить от нее ее супруга и помешать ему увидеться с ней, ныне стали для меня причиною горчайших угрызений совести.

Пусть читатель судит сам, какое смятение охватило меня, когда, войдя в апартаменты, снятые для Нельсона, я застала там его почтенного отца, старца восьмидесяти с лишним лет, ожидающего его в компании женщины, в которой, хотя мы никогда не встречались, я тотчас узнала леди Нельсон.

У меня так сжалось сердце, потрясение было так велико, что я едва не лишилась чувств.

Нельсон повернулся ко мне. Увидев, что я бледна и судорожно сжимаю зубы, он тотчас и сам стал таким же жестоким, как я.

Направившись прямо к своему отцу, он горячо обнял его, но с женой поздоровался так холодно, словно перед ним была незнакомка.

Она тоже сильно побледнела и бросила на меня взгляд, который привел меня в отчаяние, поскольку я угадала в нем скорее жалость, чем ненависть. Потом она оперлась на руку отца Нельсона и склонилась к нему, словно желая спрятать свое полное боли лицо в седых кудрях старца.

Я вышла из комнаты и удалилась в апартаменты, предназначенные нам как временное пристанище.

Нельсон тотчас пришел туда вслед за мной и, упав к моим ногам, поклялся, что леди Нельсон всегда будет для него не более чем сестрой. Заметив, что это обещание не смогло вполне успокоить меня (прости ему, Господи, такую клятву, а мне — что я вынудила его к этому!), он поклялся, что никогда ее более не увидит иначе как только в моем присутствии.

На следующий день было воскресение, и лорд-мэр, который хотел устроить празднество в честь Нельсона, был принужден перенести его на понедельник: англичане так свято чтут воскресный день, что не могут себе позволить посвятить его каким бы то ни было мирским занятиям.

Итак, в понедельник Нельсон отправился в Сити, однако на Ладгейт-Хилл народ выпряг лошадей из его экипажа и с неистовыми криками «ура!» провез его по всей длинной Гилд-Холл; когда он проезжал мимо Чипсайда, женщины, толпясь у окон, приветствовали его восторженными восклицаниями и махали платочками.

После подобающих случаю тостов Нельсона попросили принять в дар шпагу, которую единогласно постановили ему преподнести. Он прошел под триумфальную арку, воздвигнутую для него; под аркой его ждал казначей Сити, обратившийся к нему с речью; он же отвечал так:

— Сэр, с чувством величайшей гордости и самой глубокой признательности я принимаю от почтенной палаты это свидетельство одобрения моих действий; теперь, с этой шпагой, — и он поднял ее над головой — я надеюсь покорить нашего закоренелого и беспощадного врага, ибо, пока он не покорен, наша страна не может рассчитывать на надежный и почетный мир.

Итак, уже тогда Нельсон, произнося подобные слова, взял на себя обязательства, несовместимые с теми надеждами на отдых, которые он питал, возвращаясь в Англию.

XCIII

В день своего прибытия, то есть 8 ноября, милорд отправился в Адмиралтейство, чтобы нанести визит лорду Спенсеру, своему другу; в разговоре с ним он выразил желание оставить службу, ссылаясь на свое плохое здоровье — повод, которым в таких случаях пользуются чаще всего.

В ответ на подобные речи лорд Спенсер только усмехнулся, заметив, что желает ему нового здоровья и нового Абукира.

Первого января 1801 года Нельсон получил повышение: ему сообщили, что он назначен вице-адмиралом голубой эскадры — так его одновременно вознаграждали и продвигали по службе. В тот же день, примирившись с мыслью о море и той полной риска жизнью, что была его призванием, он перенес свой вымпел на корабль «Святой Иосиф», находившийся тогда в Плимуте.

Я между тем чувствовала, что близок день моего разрешения от бремени. По всей вероятности, уже в феврале мне предстояло произвести на свет дитя, которое я таила от всего света старательно и даже, я бы сказала, мучительно. При дворе в Вене, в гостях у эрцгерцога Карла, в Гамбурге, вынужденная появляться в свете в парадном наряде, затянувшись в корсет до последних пределов терпения, я все время своей беременности страдала от дурноты и спазмов, ужасно обеспокоивших сэра Уильяма — он, однако же, ни о чем не догадывался. Тому порукой письмо, что он однажды написал Нельсону. Там говорилось: