Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки], стр. 157
Караччоло ожидал, что его приговорят к смерти, но предполагал, что его, князя, обезглавят или расстреляют.
Когда ему прочитали приговор, где говорилось, что его повесят, он испытал ужасное потрясение, вознегодовал и просил офицера пойти к Нельсону и испросить для него милости быть расстрелянным, а не повешенным.
Нельсон отослал офицера, жестко ответив, что Караччоло приговорен военным трибуналом, состоящим из офицеров его страны, и он не вправе что-либо менять в их приговоре.
Караччоло настаивал, и офицер отправился с просьбой вторично; я слышала, как Нельсон грубо закричал:
— Занимайтесь своими делами, сударь, и не вмешивайтесь в то, что вас не касается!
Офицер возвратился на палубу.
Мне сказали, что тогда Караччоло стал уговаривать офицера пойти ко мне и просить, чтобы я добилась для него замены повешения расстрелом или отсечением головы.
Но офицер, должно быть, не решился обратиться ко мне после отповеди, которую только что получил от Нельсона. Он сказал, что искал меня, но не смог найти. Однако я перед Богом утверждаю, что никто не обращался ко мне с какими бы то ни было просьбами относительно Караччоло — ни с тем, чтобы ему сохранили жизнь, ни по поводу изменения способа казни.
В три часа осужденный Караччоло покинул «Громоносный» и был отправлен на «Минерву», где приговор должен был быть приведен в исполнение. Я об этом ничего не знала.
Минуту спустя ко мне явился сэр Уильям, сообщив только, что приговор вынесен и что Караччоло больше нет на корабле. Я воспользовалась этим обстоятельством, чтобы подняться на палубу: с семи часов утра я просидела взаперти и мне хотелось подышать свежим воздухом.
Небо выглядело пасмурным и печальным, несмотря на то что кончался июнь… Картина, представившаяся моим глазам, была под стать погоде: все эти фелуки, забитые пленниками, сам «Громоносный», тоже превращенный в тюрьму для некоторых из них, являли невыразимо грустное зрелище. Казалось, заполнившие их страдальцы охвачены сильнейшим волнением. Только тогда от прибывшего на корабль кавалера Мишеру я узнала, что, позволив им погрузиться на фелуки и заняв крепости, то есть воспользовавшись всеми преимуществами их капитуляции, лорд Нельсон захватил их в плен.
Как уже говорилось, мне рассказал об этом кавалер Мишеру, и вот как это произошло.
Кавалер Мишеру, кардинал Руффо и командор Белли — все трое — получили от пленников жалобу следующего рода:
«Как вам известно, часть гарнизонов, защищавших крепости, погрузилась на фелуки, направляющиеся в Тулон. Все эти люди крайне ошеломлены и подавлены. С полным доверием отнесясь к заключенному договору, мы внезапно оказались лишены возможности воспользоваться обещанным нам правом на отъезд. Прошло целых два дня после того, как мы спешно очистили форты, а нас держат здесь под прицелом судовых орудий, не выполнив ни одной статьи подписанного договора, не давая сдвинуться с места. Более того: вчера, около семи часов вечера, с глубокой скорбью мы увидели, как из наших рядов были вырваны генерал Мантонне, господа Масса и Бассетти, председатель исполнительной комиссии Эрколе д’Аньезе, председатель законодательной комиссии Доменико Чирилло, Эммануэле Борга, Пьятти и другие. Всех их увезли на судно английского командующего, держали там всю ночь, и ни один из них оттуда еще не вернулся.
Весь гарнизон ожидает от Вас прямодушного объяснения этого факта и выполнения условий капитуляции.
Нельсон взял бумагу, хладнокровно прочел ее и указал кавалеру Мишеру на тело, поднятое высоко в воздух с помощью шкива и висящее, покачиваясь, на веревке, прикрепленной к рее фок-мачты «Минервы».
— Вот мой ответ мятежникам, — сказал он. — Можете им так и передать, да и кардиналу Руффо заодно.
Мишеру удивленно глядел на эту картину, казалось ничего не понимая:
— Кто этот человек? Что с ним сделали?
— Это предатель Караччоло, — отвечал Нельсон. — А сделали с ним то, что он повешен по моему приказу. И так будет с каждым мятежником, с оружием в руках восставшим против его величества.
Я вскрикнула. Ведь и я тоже все это видела, но до той минуты не понимала, что именно творится у меня перед глазами.
Кавалер Мишеру, до крайности удрученный ответом адмирала, сел в лодку, закрыв лицо руками, и лодка двинулась к берегу.
В тот же день кардинал Руффо, убедившись, что не смог ни спасти Караччоло, ни добиться выполнения условий договора, послал в Палермо прошение об отставке.
XC
Получив 2 июля в Палермо письма Нельсона и сэра Уильяма с сообщением о казни Караччоло и мольбами прибыть как можно скорее, король решил вернуться в Неаполь или, вернее, в бухту Неаполя, и отправился уже на следующий день, 3-го, но не на «Sea-Horse», присланном ему Нельсоном, а на неаполитанском корабле «Сирена». Наверное, он опасался окончательно оттолкнуть от себя флот, уже глубоко задетый и предпочтением, оказанным Нельсону перед Караччоло, и судом и казнью адмирала.
Насколько первое путешествие было тяжким, настолько второе прошло превосходно.
Быстроходное судно, посланное предупредить Нельсона, что король уже в пути и, всего вероятнее, прибудет 7-го или 8-го, достигло цели 6 июля.
Нельсон решил поторопиться с осадой замка Сант’Эльмо, чтобы король, явившись, увидел свой флаг над башнями всех крепостей.
Захватить замок Сант’Эльмо было нетрудно, если иметь в виду приготовления его коменданта полковника Межана.
В день, когда началась подготовка к атаке, полковник Межан, все еще считая кардинала союзником англичан или даже скорее главнокомандующим войск противника, отправил к нему посланца с сообщением, что французский гарнизон готов к капитуляции еще до того, как в укреплениях замка будет проделана брешь, с условием, что он за это получит миллион. Это предложение он сопровождал угрозой обстрелять Неаполь из пушек, если миллион не будет ему доставлен в течение двух суток.
Кардинал велел сказать ему, что между честными людьми война ведется оружием, а не золотом, и что во всех цивилизованных странах законы войны запрещают обстреливать жилые дома, расположенные в местах, где не идет сражение, что батареи, которым предстоит обстреливать форт Сант’Эльмо, по всей вероятности, будут расположены в стороне, противоположной городу, и, таким образом, крепости надлежит направить свои орудия не на город, а на сами батареи; он к этому прибавил, что, если хоть одно ядро, выпущенное из крепости, полетит туда, откуда ей никто не угрожал, полковник Межан головой ответит за вред, какой оно может причинить.
Первого июля Трубридж с полуторатысячным английским войском вместе с пятью сотнями русских, соединившись, без промедления принялись за работу, готовясь к осаде.
В ночь с 8-го на 9-е король прибыл на Прочиду; его сопровождали генерал Актон и князь Кастельчикала.
На Прочиде он оставался весь день 9 июля, должно быть, чтобы проверить, хорошо ли судья Спецьяле исполняет свой долг. Наконец, 10-го он прибыл на борт «Громоносного», встретившего его появление пушечным салютом из тридцати одного залпа. Новость о том, что король на Прочиде, уже распространилась по Неаполю. Салют, устроенный «Громоносным», и королевский вымпел, взвившийся на грот-мачте, возвестили о присутствии короля на борту флагманского корабля.
Тут же все жители сбежались к Санта Лючии, на Мол и Маринеллу, и великое множество лодок, украшенных флагами, заполненных музыкантами, вышли из гавани и двинулись к английской эскадре, чтобы поздравить короля со счастливым возвращением.
Как только Фердинанд поднялся на борт флагманского корабля, он тут же потребовал подзорную трубу, поспешил на верхнюю палубу и сквозь увеличительные линзы устремил взор на замок Сант’Эльмо. В это мгновение по воле случая русское ядро угодило в древко французского флага, и он упал на землю. Король, всегда до крайности суеверный, вскричал: