Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки], стр. 138
Потом пошли слухи, будто я отдалась ему в первый же день, чуть ли не в первый час нашего знакомства. Это клевета, подобно многим другим россказням, что распространялись на мой счет. К несчастью, прошлое мое было далеко не столь безупречным, чтобы моя репутация могла послужить защитой от злых языков. На самом же деле только полгода спустя я в письме дала понять Нельсону, в то время находившемуся вдали от меня, что могла бы ответить на его любовь.
В доказательство я приведу здесь следующее письмо Нельсона, написанное им 24 октября 1798 года, спустя месяц после прибытия адмирала в Неаполь. Каждому, кто прочтет его, станет ясно, что в ту пору между нами абсолютно ничего еще не было.
Дорогая леди,
вот, наконец, после долгого плавания мы прибыли в порт. Здесь все совершенно так, как я подозревал. Неаполитанские министры ровным счетом ничего не знают о положении, в котором находится этот остров. Ни один дом, ни один бастион Мальты не принадлежит островитянам, и маркиз де Ница говорил мне, что испытывает крайнюю нужду в военных припасах, оружии, провианте, а также в подкреплении. Он не знает, есть ли на острове неаполитанские офицеры, но у меня есть список с их именами. Однако они еще не явились. Маркиз де Ница уведомил меня, и я ему полностью верю, что правители Мессины и Сиракузы так и не выслали ему никакой помощи.
Тем не менее, я хочу сам все проверить. Я займусь этим, как только маркиз уедет, а это произойдет завтра утром. Он мне объявил о своем пламенном желании служить под моим началом. Я поверил ему после того, как он согласился перейти на другое судно. Впрочем, еще посмотрим, как он сможет примириться с нашей дисциплиной.
После моего ухода блокаду Мальты будет вести Болл. Я говорю “после моего ухода”, полагая, что двор Обеих Сицилий считает необходимым мое присутствие в Неаполе в начале ноября.
Надеюсь, что все так и будет. Как бы то ни было, чувствую, что долг призывает меня направить мои корабли к востоку. Хотя с французским флотом в Египте покончено, я не уверен, что Франция не возобновит военных действий в Европе.
Но прежде всего моя цель в том, чтобы служить Королевству обеих Сицилий, охранять его и сделать для Их Сицилийских Величеств все, что они пожелают, будь это даже противно моим собственным воззрениям, коль скоро мне суждено будет явиться в Неаполь, когда страна окажется в состоянии войны. Я рассчитываю иметь по этому поводу основательную беседу с генералом Актоном.
Уверен я и в том, что Вы воздаете мне должное, а также в том, что королева не сомневается в моем единственном желании — оказаться достойным ее одобрения.
Да хранит Вас Господь, Вас и сэра Уильяма, и помните, что я всегда буду Вашим самым почтительным и верным другом.
Надеюсь, никто не вздумает отрицать, что в этом письме нет ни единого слова, которое бы не подобало другу, пусть исполненному нежных чувств и преданности, но все же пока лишь другу, не более.
Разумеется, ни я сама, ни королева не обманывались относительно природы той великой преданности, какой Нельсон проникся к ней и ее супругу. Если Нельсон возвращался в Неаполь, то затем, чтобы увидеть меня; если он не спешил на восток, куда его «призывал долг», то лишь потому, что не хотел удаляться от меня. А его предвидения относительно востока были настолько справедливы, что, если бы он не задержался в Неаполе, когда 22 августа 1799 года Бонапарт взошел на корабль, чтобы возвратиться во Францию, он помешал бы этому возвращению, которое изменило судьбы Европы. Но 22 августа он был подле меня в Палермо, и я сомневаюсь, чтобы он тогда согласился меня покинуть, даже если бы точно знал, что захватит Бонапарта.
LXXX
Через несколько дней после королевского приема в честь Нельсона гражданин Гарa, воспользовавшись тем предлогом, что его избрали членом Совета пятисот, покинул Неаполь со всеми служащими французского посольства. Однако, ко всеобщему удивлению, Франция, вместо того чтобы ухватиться за такой удобный повод и объявить Неаполю войну, проглотила обиду и вместо Гарa прислала гражданина Лакомба-Сен-Мишеля.
Столь вопиющее равнодушие к оскорблению подобного рода доказывало, что Франция не в состоянии вести войну. Это удвоило дерзость королевы.
Благодаря пожертвованиям всякого рода Неаполитанскому королевству удалось набрать армию в 65 000 человек, в то время как, согласно всем донесениям, Франция имела в Риме не более 10 000 войска, которому к тому же не хватало хлеба, обмундирования, обуви; люди третий месяц не получали жалованья, а вся артиллерия состояла из девяти орудий, для которых не было припасов, да и ружейных зарядов в их распоряжении оставалось не более 180 000.
Король и королева были единодушны в своей ненависти к Франции, но король считал нужным выждать и напасть на нее не прежде, чем это сделает сам император, а тот намеревался начать войну только вместе с 40 000 русских, обещанных ему царем Павлом.
Королева же, напротив, хотела атаковать французов, не теряя ни дня. Она была уверена, что со своими 65 000 солдат отвоюет Папскую область, а едва лишь Рим будет освобожден, все народы Италии, по ее мнению, стенавшие под гнетом французов, поднимутся как один и прогонят захватчиков с полуострова.
По этому поводу королева поручила мне исполнять при Нельсоне особую секретную миссию. Он, подобно ей самой, был сторонником немедленной войны. Речь шла о том, чтобы побудить его написать сэру Уильяму или мне якобы конфиденциальное письмо на сей счет, с которым затем сэр Уильям должен познакомить короля.
Нельсон, храбрый воин, был посредственным политиком и совсем плохим писателем. Те четыре-пять десятков писем, что я получила от него за всю жизнь, блистали более искренностью, нежели стилем. Нельсон согласился написать требуемое письмо, но с условием, что ему предоставят готовый текст, а он его только скопирует.
Это было именно то, чего особенно желала королева, не решаясь прямо об этом попросить.
Письмо составляли втроем генерал-капитан Актон, сэр Уильям Гамильтон и королева. Я передала его Нельсону и на другой день получила от него следующее послание, адресованное мне, в сущности же являющее собою сочинение триумфеминавирата, правившего Неаполитанским королевством.
Дорогая леди,
приверженность, которую Вы и сэр Уильям всегда проявляли по отношению к интересам Королевства обеих Сицилий и монархов, правящих сей державой, открылась мне пять лет назад, и с тех пор, могу заявить со всей прямотой, я не упускал поводов — а они представлялись не единожды — выразить и мою любовь к этой стране.
В силу этой привязанности я не могу оставаться безучастным зрителем того, что происходило и происходит в Королевстве обеих Сицилий, а также приближения бедствий, которое я, даже не будучи политиком, явственно ощущаю, и все по причине своей выжидательной политики — самого пагубного из всех возможных образов действия.
Едва лишь прибыв в здешние воды, я не замедлил убедиться, что сицилийцы, как народ благоразумный и верный своим властителям, питают величайшее отвращение к французам и их идеям. С тех пор как я нахожусь в Неаполе, все донесения, поступающие ко мне, равно как и собственные мои наблюдения, доказывают, что неаполитанский народ жаждет вступить в войну с Францией, которая, как всем известно, набрала армию негодяев, готовых разорить эти края и уничтожить монархию. При таких обстоятельствах, когда к тому же Его Величество король Сицилии располагает армией, готовой начать кампанию в стране, которая, согласно всеобщим утверждениям, желает ее встретить, было бы важным преимуществом не ждать, когда Вам навяжут войну на Вашей земле, а начать первыми, перенеся ее тем самым в отдаленные пределы. Исходя из всего сказанного, я не могу не изумляться, почему неаполитанская армия все еще не движется в направлении Рима.
Полагаю, что прибытие генерала Макка прибавит правительству решимости не терять ни минуты самого благоприятного времени, какое Провидение когда-либо ему даровало, ибо, если дожидаться, пока королевство будет захвачено, вместо того чтобы самим захватить Папскую область, не надобно быть пророком, чтобы предсказать, что держава подвергнется разорению, а монархия падет.
Если король будет и далее придерживаться своей гибельной системы проволочек, я Вам советую сделать некоторые приготовления, чтобы при первой дурной вести, захватив все самое дорогое, взойти на корабль. Тогда уж попечение о Вашей безопасности станет моим делом, так же как забота о спасении нашей любезной королевы и ее семейства.
А пока позвольте заверить Вас, что я неизменно остаюсь верным и преданным слугой Вашей Милости.