Адская Бездна, стр. 48
Он сделал паузу, оценил глубокое впечатление, произведенное на толпу его речью, и продолжал:
— Начнем же с их спасения, прочим мы успеем заняться потом!
— Правильно! Прекрасно! Слушайте! — прокатилось по залу.
— Наш долг — открыть перед ними ворота тюрьмы, чтобы наши друзья могли бок о бок с нами насладиться расправой над их оскорбителями! — заключил оратор под громовые крики одобрения.
Собравшихся охватило лихорадочное возбуждение. Услышав призыв к действию, студенты бросились вооружаться чем попало, будь то колья, железные прутья или деревянные брусья.
Не прошло и пятнадцати минут, как осада тюрьмы началась.
Все это произошло так быстро, что нападение застало власти врасплох. Они даже не успели усилить тюремную охрану: кроме обычных часовых, там никого не оказалось. Заметив толпу студентов в момент, когда она повалила из-за угла улицы, начальник караула велел запереть ворота. Но что могла сделать дюжина солдат против добрых четырех сотен нападавших?
— Вперед! — крикнул Самуил. — Надо спешить, пока не подошло подкрепление!
И он, возглавив группу студентов, вооруженных громадным брусом, первым ринулся к воротам.
— Огонь! — скомандовал начальник караула, и град пуль посыпался на осаждающих.
Но студенты не отступили ни на шаг. Раздалось несколько пистолетных выстрелов. И тотчас, прежде чем охрана успела перезарядить ружья, два десятка брусьев и бревен стали яростно таранить ворота тюрьмы. Ворота подались.
— Смелей, ребята! — кричал Самуил. — Еще напор, и мы внутри! А ну, обождите.
Он оставил брус и, схватив железный лом, подсунул его под ворота. Десятка полтора лисов последовали его примеру, и ворота слегка приподнялись.
— Теперь на приступ! — закричал Самуил.
Раздался грохот двух десятков брусов, таранящих ворота, и те тотчас с шумом рухнули.
Второй залп грянул навстречу студентам. Но Самуил уже ворвался во двор тюрьмы.
Один из солдат прицелился в него, однако Самуил прыжком, достойным пантеры, кинулся на врага, и караульный, получив удар лома, свалился бездыханный.
— Оружие долой! — приказал Самуил страже.
Но приказ уже не был нужен. Толпа студентов, следом за ним вломившись во двор, так затопила его, что караульным в этой толчее стало невозможно пошевелиться, а не то что вскинуть ружье для выстрела.
Кроме солдата, убитого Самуилом, на земле валялись еще трое более или менее серьезно раненных пистолетными пулями. Среди студентов семь-восемь человек тоже пострадало, но, к счастью, довольно легко.
Разоружив караульных, толпа поспешила к камерам, где томился Трихтер и его двое товарищей. Все они были тотчас освобождены.
Затем победители выломали все окна и двери, а потом ради забавы или, быть может, из похвальной предусмотрительности сделали попытку разнести тюрьму, тут и там нанеся зданию известный ущерб.
В то время как они предавались этим увлекательным упражнениям, пришло известие, что академический совет собрался и сейчас как раз судит зачинщиков бунта.
— Ах, так! — сказал Самуил. — Что ж, в таком случае и мы будем судить академический совет. Эгей! — закричал он во все горло. — Лисы и зяблики, станьте на страже у тех ворот, что ведут на улицу. Сейчас сеньоры проведут совещание.
Сеньоры собрались в приемной зале тюремного замка.
Самуил тотчас взял слово. На этот раз его речь была кратка и по-военному отрывиста, в манере Тацита. Шум погрома и отдаленный рокот барабанов служили ей приличествующим аккомпанементом, и ни один из двадцатилетних сенаторов, внимавших оратору, ни словом не прервал его.
— Слушайте! — говорил Самуил. — Нельзя терять ни минуты. Уже бьют сбор. Войска скоро будут здесь. Поэтому решение надобно принять немедленно. Мое мнение таково: нам предлагали все виды расправы, от поджога дома Мюльдорфа до разграбления города, и в каждом предложении есть своя привлекательность, это бесспорно. Но все это повлечет за собой столкновения с войсками, кровопролитие, гибель дорогих нам друзей. Не лучше ли было бы добиться чего-либо подобного, но без ненужных жертв?
Ведь какова наша цель? Проучить бюргеров. Отлично! Но есть способ наказать их куда страшнее, чем просто разбить несколько окон или поджечь пару построек. Мы можем за пятнадцать минут разорить весь Гейдельберг. Для этого нам достаточно уйти отсюда.
Вы подумайте: чем жив Гейдельберг? Только нашим присутствием! Кто кормит портных? Те, кто носит их платья. На ком держится благополучие башмачников? На тех, кто покупает их обувь. Кому колбасники обязаны своим процветанием? Тем, кто ест их колбасу!
Итак, стоит лишь отнять у торговцев их покупателей, а у профессоров — их студентов, и в тот же миг не станет ни профессоров, ни торговцев. Без нас Гейдельберг будет подобен телу, лишенному души. То есть мертвецу.
Торговец осмелился отказать студенту, желавшему приобрести его товар?! Прекрасно! Пусть в ответ на это все студенты предоставят торговцам без помех владеть своими товарами. Тогда увидим, чья возьмет! Один из них не пожелал обслужить одного из нас — что ж, теперь им некого станет обслуживать!
Мы можем преподать столь впечатляющий урок, что его занесут в летопись бургеншафта: пусть он послужит примером для будущих студентов и держит в страхе филистеров грядущих веков. Короче, я предлагаю массовый исход, эмиграцию всего Университета и Verruf городу Гейдельбергу!
Гром рукоплесканий заглушил последние слова Самуила.
Исход был одобрен единодушно, голосования не потребовалось.
XLI
МУДРОСТЬ ЗМИЯ И СИЛА ЛЬВА
Сеньоры рассыпались среди толпы, спеша объявить всем о принятом решении, тотчас вызвавшем новые вопли восторга.
Условились, что остаток дня студенты потратят на сборы, но никому не станут говорить о своих планах, а город покинут ночью, спокойно, без шума, чтобы бюргеры, проснувшись, были застигнуты врасплох изумлением и угрызениями совести.
Когда все эти переговоры подошли к концу, прибежал запыхавшийся молоденький лис. Секретарь суда, приходившийся ему родственником и присутствовавший на заседании академического совета, сообщил юноше о его резолюции.
Она была такова: если студенты вздумают упорствовать, городское ополчение получит приказ открыть огонь, дабы подавить бунт силой, чего бы это ни стоило.
Если же бунтовщики угомонятся и вернутся к нормальной жизни, им будет объявлена амнистия — всем, кроме Самуила, который убил солдата и вообще, по-видимому, был зачинщиком всего этого беспорядка, ибо подстрекал к бесчинствам Трихтера, своего лиса-фаворита. Короче, во всем случившемся обвиняли только Самуила. Приказ об аресте был уже подписан, и для его поимки, вероятно, даже успели выслать отрад ополченцев.
При таком известии из всех глоток вырвался единый крик:
— Лучше драться, чем выдать нашего короля!
Трихтер был особенно хорош в своем благородном негодовании.
— Да что они себе вообразили? — кричал он. — Мы и волоску не позволим упасть с головы короля студентов! Он мой сеньор! Он освободил меня! Он Самуил Гельб, этим все сказано! А эти канальи из совета пусть только попробуют сунуться сюда!
И он встал перед Самуилом, яростно скаля зубы и ворча, словно верный пес.
Среди всей этой суматохи Самуил тихонько сказал что-то одному из студентов, и тот со всех ног побежал куда-то.
— К бою! К бою! — вопила толпа.
— Нет! — вскричал Самуил. — Никакого боя! Мы уже доказали свою храбрость, наши товарищи свободны, честь Университета спасена. Теперь же объявлен Verruf. Остается привести в исполнение наш вердикт, а для этого я вам не нужен.
— Как? Ты хочешь, чтобы мы позволили арестовать тебя? — в смятении вопросил Трихтер.
— О, будь покоен, им меня не взять, — с усмешкой отозвался Самуил. — Я сумею и в одиночку ускользнуть от их когтей. Стало быть, мы обо всем договорились: завтра утром в Гейдельберге не останется Гейдельберга — он будет там, где буду я. Что до формальностей, которые надлежит соблюсти, покидая город, то Трихтер знает их наизусть не хуже, чем дуэльный «Распорядок». Я же отправлюсь вперед, чтобы заблаговременно приготовить жилища на нашем Авентинском холме. Когда вы явитесь, над ним уже будет развеваться знамя Университета.