Остров. Тайна Софии, стр. 56

Ему было грустно, что для Марии все сложилось так неудачно, однако это не было концом его мира. Маноли любил Марию, но за свою жизнь он страстно любил и с десяток других женщин, и не приходилось сомневаться, что рано или поздно его чувства найдут себе другой предмет. Мария не была его единственной, настоящей любовью – по правде говоря, он вообще не верил в это понятие. По его представлениям, любовь была чем-то вроде товара, и если ты от рождения щедро наделен способностью любить, то у тебя всегда остается кое-что в запасе для следующих женщин. Бедная Мария! Насколько было известно Маноли, лепра являлась ужасной смертельной болезнью, но ведь если бы Мария обнаружила ее у себя чуть позже, он и сам мог ею заразиться! Боже упаси…

Мужчины поговорили еще некоторое время, и Гиоргис поднялся, чтобы идти домой. Завтра ему надо было встать очень рано: следовало навестить Александроса и Элефтерию.

Когда на следующее утро он приехал в дом Вандулакисов, те уже дожидались его. Заметно нервничавшая служанка проводила его в гостиную, где с каменными лицами сидели Александрос, Элефтерия, Андреас и Анна.

Зная, что подлинная история ее семьи рано или поздно все равно станет известна Вандулакисам, Анна призналась Андреасу, что ее мать умерла на Спиналонге. Она решила, что при сложившемся положении дел честность может пойти ей на пользу. Однако она просчиталась: несмотря на то что Александрос Вандулакис был образованным и умным человеком, его представления о лепре ничем не отличались от представлений безграмотного крестьянина. Анна как могла пыталась убедить всех, что лепра передается только при прямом контакте и что даже в этом случае вероятность заболеть ею не так уж велика, но старший Вандулакис, похоже, верил в древний миф о том, что эта болезнь является наследственной и что ее порождает проклятие, павшее на предков больного. Переубедить его в этом было невозможно.

– Почему вы так долго держали в тайне болезнь Марии? – спросил он вне себя от ярости. – Вы опозорили свою семью!

Элефтерия пыталась успокоить мужа, но он был настроен крайне воинственно.

– Во имя приличий, – продолжал Александрос, – мы не станем изгонять Анну из нашей семьи, но никогда не забудем, что вы возмутительным образом обманули нас. Мы узнали, что в вашей семье даже не один, а двое прокаженных. Если бы наш племянник Маноли женился на вашей дочери, это было бы полной катастрофой – к счастью, этого удалось избежать. Гиоргис, мы будем рады, если отныне вы станете обходить этот дом стороной. Анна будет навещать вас в Плаке, но здесь вас больше не ждут.

За все время беседы никто так и не поднял вопрос о судьбе Марии, не высказал слов сочувствия ее отцу. Семейство Вандулакис давало понять, что все это их больше не интересует, и даже добросердечная Элефтерия молчала, не желая словами в защиту Петракисов вызывать гнев мужа. Гиоргис понял, что говорить больше не о чем, и в последний раз вышел из дома своей дочери. На обратном пути в Плаку его грудь разрывали сдерживаемые рыдания: его семья распалась окончательно. У него больше не было ни жены, ни дочерей.

Глава шестнадцатая

Приехав домой, Гиоргис увидел, что Марии помогает Фотини. Когда он вошел, они прервали разговор и дружно посмотрели на него. Девушки без слов поняли, что встреча с Вандулакисами прошла неудачно: Гиоргис выглядел еще более бледным и удрученным, чем можно было ожидать.

– Да неужто в них совсем нет жалости? – вскричала Мария, вскочив и бросившись к отцу.

– Мария, не надо их осуждать. Им есть что терять.

– Да, но что они тебе сказали?

– Они сказали, что сожалеют о том, что брак не состоится.

В каком-то смысле Гиоргис говорил правду – но лишь небольшую ее часть. Зачем было сообщать Марии, что Вандулакисы больше не хотят его видеть или что они решили оставить Анну в семье, но ее отца больше не считают родственником? Гиоргис понимал, как много значит доброе имя, и если Александрос Вандулакис считал, что семейство Петракис способно запятнать имя Вандулакисов, что оставалось делать?

Даже эти простые слова Гиоргиса немного утешили Марию. Последние несколько дней прошли как во сне – как будто все это происходило не с ней, а с кем-то еще. Гиоргис описал реакцию Маноли на известие о ее болезни, и она сразу поняла то, о чем он умолчал: Маноли огорчился, но не слишком.

Гиоргис вышел, оставив девушек готовить вещи Марии к отъезду. Впрочем, все было почти готово. Несколько недель назад Мария начала собирать свое приданое, и коробки с ее личными вещами стояли в углу комнаты. Девушка заранее решила, что не станет брать ничего из того, что может понадобиться самому Гиоргису, но подозревала, что в жилище Маноли не хватает многих вещей из тех, которые делают помещение домом. Поэтому в ящиках лежало немало хозяйственных принадлежностей: тарелки, деревянные ложки, весы, ножницы, утюг…

Теперь надо было решить, что оставить в коробках, а что – дома. Марии казалось нечестным забирать в колонию для больных лепрой то, что люди подарили ей перед свадьбой с мужчиной, живущим в доме посреди оливковой рощи… Да и какой смысл брать на Спиналонгу ночные рубашки и шелковое белье, входившее в ее приданое? Когда Мария перебирала эти вещи, а также собственноручно вышитые покрывала и наволочки, ей казалось, что они принадлежат к другому миру. На красивую вышивку капали горючие слезы. Так вот каков итог долгих лет, проведенных с иглой в руках, и волнующих последних месяцев? Как же жестоко с ней обошлась судьба!

– Лучше забери все это с собой, – сказала Фотини, обнимая подругу. – Кто сказал, что на Спиналонге нельзя иметь изящные вещи?

– Наверное, ты права. С ними моя жизнь будет более терпимой, – ответила Мария, возвращая вещи в коробку. – Как ты думаешь, что еще мне взять с собой? – спросила она с таким видом, словно всего лишь готовилась к долгому увлекательному путешествию.

– Отец будет навещать тебя несколько раз в неделю, так что мы всегда сможем переправить тебе все нужное. Может, стоит взять с собой травы? Вряд ли они растут на острове, а ведь там наверняка найдутся люди, которым пригодятся твои снадобья.

Весь день они обсуждали, что еще Марии может понадобиться на острове, – в основном для того, чтобы отвлечься от мыслей о случившейся катастрофе. До наступления темноты Фотини поддерживала внешне непринужденную беседу. Весь день подруги не выходили из дома Петракисов, но настал вечер, и Фотини пора было возвращаться. Ей надо было заниматься таверной, кроме того, отец и дочь наверняка хотели побыть наедине.

– До свидания, – сказала Фотини. – Я не прощаюсь: обещаю, что раз в неделю буду навещать тебя.

– Ты о чем? – недоумевающе посмотрела на подругу Мария. У нее даже мелькнула мысль, что Фотини тоже заболела лепрой.

«Да нет, не может быть», – сказала она себе.

– Я буду иногда приезжать на остров с твоим отцом, – деловито сообщила Фотини.

– А как же ребенок?

– Ребенок должен родиться только в декабре, а потом с ним будет сидеть Стефанос.

– Если ты и впрямь станешь приезжать ко мне, я буду очень рада! – в порыве воодушевления воскликнула Мария. Она знала, что многие обитатели Спиналонги по пять и более лет не видели своих близких. В этом смысле ей будет легче – она сможет регулярно видеть отца и лучшую подругу.

– Вот и хорошо, – бодро проговорила Фотини. – Увидимся.

Обнимать подругу она не стала: надо было подумать о себе и еще не родившемся ребенке. Даже Фотини неспособна была забыть о том, что лепра может передаться и при легком прикосновении.

Фотини ушла, и Мария впервые за несколько дней осталась одна. Следующие пару часов она провела, перечитывая письма матери. Читая их, девушка время от времени переводила взгляд на море и Спиналонгу. Остров уже дожидался ее, и вскоре она должна была получить исчерпывающие ответы на вопрос, что такое лепрозорий. Ждать осталось совсем недолго.

Ее мысли прервал резкий стук в дверь. Мария никого не ждала, да и кто мог стучать так громко?