Ангелология, стр. 5

Кутаясь в пальто, довольный, что может спрятаться за его мягкой, нейтральной серой шерстью, Верлен глубоко вдохнул холодный воздух. Он крепко сжал досье, словно ветер мог вырвать его из рук, и пошел сквозь круговерть снежинок в глубь Центрального парка.

Юго-западная аллея Центрального парка,

Нью-Йорк

Толпа, увлеченная покупками к празднику, осталась далеко позади. Возле скамейки виднелась призрачная фигура, застывшая в ледяном спокойствии. Высокий, бледный, хрупкий словно китайский фарфор, Персиваль Григори казался порождением снежного вихря. Он достал из кармана пальто белый шелковый носовой платок и судорожно закашлялся, прижав его ко рту. Силуэт дрожал и расплывался с каждым приступом кашля, а во время коротких передышек вновь становился четким. На шелковом платке появились пятна крови, отливающие голубым, яркие, будто осколки сапфира на снегу. Не стоило отрицать очевидного. В последние месяцы дела стали гораздо хуже. Он бросил окровавленный шелк на тротуар и почувствовал, как натерта кожа на спине. Любое самое крошечное движение причиняло сильную боль и было подобно пытке.

Персиваль взглянул на часы «Патек Филипп» литого золота. В последний раз он говорил с Верленом накануне, чтобы подтвердить встречу, и назначил время очень четко — двенадцать часов. А сейчас пять минут первого. В раздражении Персиваль опустился на холодную скамью, уперев кончик трости в мерзлый тротуар. Он вообще не любил ждать, не говоря уже о том, чтобы ждать человека, которому он так хорошо платил. Персиваль предпочитал не обсуждать деловые вопросы по телефону — он не доверял таким обсуждениям, и вчера он тоже сдержался и не стал сразу выяснять у Верлена все подробности. За эти годы Персиваль и его семья собрали достаточно информации об очень многих женских монастырях и аббатствах континента, а теперь Верлен нашел кое-что интересное на Гудзоне.

В их первую встречу Персиваль решил, что Верлен — начинающий бизнесмен, карьерист, иногда балующийся художественным рынком. Буйно вьющиеся темные волосы, самоуверенное поведение, предметы туалета, абсолютно не сочетающиеся друг с другом, — таким предстал Верлен Персивалю. Все, от одежды до поведения, было в нем слишком юным, слишком модным, как будто он не успел найти своего места в этом мире. Обычно Персиваль таких людей не нанимал. Позже он узнал — помимо того что Верлен специализировался в истории искусств, он был художником и преподавал в университете, подрабатывал на аукционах и давал консультации, чтобы свести концы с концами. Он искренне считал себя представителем богемы и был богемно непунктуален. Однако юноша доказал, что умеет работать.

Наконец Персиваль заметил, как он торопливо идет по аллее. Дойдя до скамьи, Верлен протянул руку.

— Мистер Григори, — запыхавшись, сказал он. — Извините за опоздание.

Персиваль холодно пожал протянутую руку.

— Судя по моим сверхточным часам, вы опоздали на семь минут. Если хотите работать на нас и дальше, приходите вовремя.

Он взглянул Верлену в глаза, но молодой человек нисколько не смутился.

— Прогуляемся? — предложил Персиваль.

— Почему бы нет?

Взглянув на трость Персиваля, Верлен добавил:

— Но, если хотите, можно посидеть здесь. Возможно, это будет удобнее.

Персиваль встал и пошел по запорошенному снегом тротуару, постукивая по льду металлическим наконечником трости. Совсем недавно он был таким же красивым и сильным, как Верлен, и не замечал ветра, мороза и холода. Он вспомнил зимнюю прогулку по Лондону в 1814 году, когда Темза покрылась льдом, а ветер был похож на арктический. Он прошел несколько миль, и ему было жарко, как в натопленном помещении. Тогда он был в расцвете сил и красоты. Теперь же от холода болело все тело. Суставы требовали разминки, несмотря на приключающиеся иногда судороги.

— Вы что-то принесли мне, — наконец произнес Персиваль, не поднимая глаз.

— Как обещал, — ответил Верлен.

Он вытащил зажатый под мышкой конверт и с довольным видом протянул его Персивалю. Черные локоны упали на глаза.

— Священные пергаменты.

Персиваль помолчал, не зная, как ответить на шутку Верлена, и взвесил конверт на ладони. Он был большим и тяжелым, как обеденная тарелка.

— Я очень надеюсь, что мне это понравится.

— Думаю, вы будете весьма довольны. Сообщение начинается с истории ордена. Оно включает в себя краткие биографии обитателей монастыря, философию ордена францисканцев, примечания о бесценном собрании книг и картин в библиотеке СФНА и краткое описание миссионерской работы, которая проводится за границей. Я свел все источники в каталог и сделал фотокопии документов.

Персиваль открыл конверт и рассеянно пролистал страницы.

— Довольно общая информация, — небрежно сказал он. — Я не понимаю, почему вас так заинтересовало это место.

Внезапно что-то привлекло его внимание. Он вытащил из конверта пачку бумаг. Ветер трепал края листов, пока он просматривал рисунки — планы прямоугольных этажей, круглые башенки, узкий проход, соединяющий монастырь с церковью, широкий коридор, идущий от входной двери.

— Архитектурные чертежи, — пояснил Верлен.

— Что за чертежи? — спросил Персиваль, покусывая губу.

На первой странице стоял штамп с датой — 28 декабря 1809 года.

— Это оригинальные эскизы Сент-Роуза со штампом и одобрением аббатисы-основательницы монастыря, — ответил Верлен.

— Здесь есть план монастырского двора?

— И планы внутренних помещений тоже.

— Где вы их нашли?

— В архиве окружного суда на севере штата. Похоже, никто не знает, как они там оказались, и вряд ли кто-нибудь заметит, что они пропали. Проведя небольшое расследование, я узнал, что планы были переданы в округ в сорок четвертом году, после пожара в монастыре.

— Вы считаете, эти чертежи имеют какое-то значение?

— Это необычные чертежи. Смотрите сюда.

Верлен показал Персивалю нечеткий эскиз восьмиугольного строения. Сверху было написано: «Часовня Поклонения».

— Вот этот особенно восхищает. Его чертил кто-то, тонко чувствующий масштаб и глубину. Строение представлено так точно, так детализированно, вообще не похоже на остальные чертежи. Сперва я подумал, что он сюда не относится — слишком разный стиль. Но на нем стоит штамп и дата, как на других.

Персиваль вгляделся в чертеж. Часовня Поклонения была изображена очень тщательно. Особое внимание уделялось алтарю и входу. Внутри часовни было нарисовано несколько концентрических колец, одно шире другого. В центре, словно яйцо в многослойном гнезде, была золотая печать. Просмотрев все чертежи, Персиваль увидел, что печать стояла на каждом листе.

— Скажите, — он указал на печать, — как вы думаете, что она может значить?

— Меня это тоже заинтересовало.

Верлен сунул руку в карман пальто и достал конверт.

— Вот что я узнал. Это изображение фракийской монеты, пятый век до нашей эры. Оригинал был найден при археологических раскопках, которые финансировали японцы. На месте теперешней восточной Болгарии когда-то была Фракия — культурный центр Европы в пятом веке. Сама монета находится в Японии, у меня лишь ее изображение.

Верлен открыл конверт и показал Персивалю увеличенную копию изображения монеты.

— Печать поставили на чертежи за сто лет до того, как нашли монету, с которой она выполнена, да и сами чертежи просто потрясающие. В ходе расследования я выяснил, что среди фракийских монет эта — уникальна. На большинстве монет того периода изображены боги — Гермес, Дионис и Посейдон. А здесь мы видим музыкальный инструмент — лиру Орфея. В «Метрополитен-музее» много фракийских монет. Я ходил туда, чтобы на них посмотреть. Если вам интересно, они находятся в галереях греческого и римского искусства. К сожалению, ничего подобного монете с лирой там нет. Она — одна-единственная.

Персиваль Григори оперся на гладкую, слоновой кости, ручку трости, сдерживая раздражение. С неба повалил снег — огромные мокрые хлопья. Они пролетали сквозь ветви деревьев и шлепались на землю. Разумеется, Верлен не понимал, насколько монета и печать далеки от планов Григори.