Ангелология, стр. 4

Эванджелина глубоко вздохнула, удрученная изображением своего любимого дома, охваченного огнем. Открыв другую коробку, она пролистала пачку газетных подшивок. К пятнадцатому февраля сестры переехали в монастырский подвал, спали там на раскладушках, стирали и готовили, помогая восстанавливать жилые помещения. Они продолжали молиться в часовне Поклонения — пожар ее не тронул, — выполняя постоянную ежечасную адорацию, как будто ничего не случилось. Просматривая статью, Эванджелина обратила внимание на строчку внизу страницы. К своему изумлению, она прочла: «Хотя монастырь почти полностью разрушен, сообщается, что щедрое пожертвование семьи Рокфеллер позволит сестрам-францисканкам от Непрестанной Адорации восстановить женский монастырь Сент-Роуз и церковь Девы Марии Ангельской в первозданном виде».

Эванджелина сложила статьи обратно и отнесла в архив. Пройдя в конец комнаты, она обнаружила коробку, помеченную «Разное, 1940–1945». Если мать Инносента переписывалась с персоной столь знаменитой, как Эбигейл Рокфеллер, письма должны лежать среди таких бумаг. Эванджелина поставила коробку на холодный пол, покрытый линолеумом, и опустилась перед ней на корточки. Там лежали всевозможные документы — счета за ткани, мыло и свечи, план празднования Рождества в Сент-Роузе за сорок первый год, множество писем из переписки между матерью Инносентой и главой епархии по поводу прибытия новичков. К ее разочарованию, больше ничего не было.

Может быть, подумала Эванджелина, возвращая документы в коробку, личные бумаги Инносенты хранятся где-нибудь в другом месте. Вероятнее всего, там, где переписка с иностранными благотворительными учреждениями. Она протянула руку к другой коробке и вдруг заметила под стопкой счетов на церковные поставки светлый конверт. Вытащив его, она увидела, что письмо адресовано матери Инносенте. Изящным почерком был выведен обратный адрес: «Миссис Э. Рокфеллер, Западная Пятьдесят четвертая ул., д. 10, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк». Эванджелина почувствовала, как к щекам прихлынула кровь. Мистер Верлен не ошибся — связь между матерью Инносентой и Эбигейл Рокфеллер существовала на самом деле.

Эванджелина внимательно осмотрела конверт и открыла его. Ей в руки выпал тонкий листок бумаги.

Эванджелина уставилась на бумагу, которую держала в руках. Она ничего не понимала. Почему Эбигейл Рокфеллер писала матери Инносенте? Что означало «наши интересы в Родопских горах»? И почему семья Рокфеллер дала денег на восстановление Сент-Роуза после пожара? Эванджелина знала, что Рокфеллеры не были католиками и не имели никакой связи с епархией. В отличие от других богатых семей «позолоченного века» [5] — ей сразу вспомнились Вандербильты — у них не было собственности поблизости. И все же такому щедрому подарку должно быть какое-то объяснение.

Эванджелина свернула письмо миссис Рокфеллер и положила его в карман. Выйдя из архива в библиотеку, она сразу же почувствовала разницу температур — камин слишком сильно нагрел комнату. Вытащив из стопки исходящей почты письмо, которое она написала мистеру Верлену, Эванджелина поднесла его к огню. Пламя лизнуло краешек конверта, оставив легкий черный след на розовой бумаге, и Эванджелина вспомнила портрет мученицы Розы из Витербо и легенду о грациозной девочке, противостоящей неистовству костра. Конверт вспыхнул и исчез, словно унесенный дымом.

Поезд-экспресс до Восьмой авеню, станция Коламбус-серкл, Нью-Йорк

Автоматические двери разошлись, впустив в вагон струю морозного воздуха. Верлен застегнул пальто, ступил на платформу, и его тут же оглушила рождественская песенка «Jingle Bells», исполняемая в стиле рэгги двумя парнями с дредами. Ритмичная мелодия, жара, сотни людей, движущихся по узкой платформе. Следуя за толпой, Верлен поднялся по широким грязным ступенькам в заснеженный наземный мир и оказался в объятиях обледеневшего зимнего дня. Его очки в золотой оправе запотели на холоде — полуслепой человек отправился своей дорогой по дрожащему от холода городу.

Как только стекла очков перестали запотевать, Верлен разглядел, что в самом разгаре сезон праздничных покупок — над входом в метро висела омела, веселый Санта-Клаус из Армии спасения тряс медным колокольчиком, а рядом стояло красное эмалированное ведерко для пожертвований. За красными и зелеными рождественскими огнями не было видно света уличных фонарей. Когда схлынула толпа ньюйоркцев в шарфах и тяжелых пальто, защищающих от ледяного ветра, Верлен проверил дату на часах. К своему большому удивлению, он обнаружил, что до Рождества осталось всего два дня.

Каждый год на Рождество в город съезжалось множество туристов, а Верлен давал себе клятву весь декабрь не выезжать в центр, не покидать уютной тихой квартирки-студии в Гринвич-Виллидж. Уже много лет он проводил Рождество на Манхэттене, не участвуя в празднествах. Его родители жили на Среднем Западе и всегда присылали ему пакет с подарками, который он обычно открывал, говоря с матерью по телефону.

Но это было давно, когда он еще радовался наступлению праздника. В день Рождества он уходил выпить с друзьями, а потом, после нескольких бокалов мартини, смотрел какой-нибудь боевик. Это стало традицией, и он всегда с нетерпением ждал Рождества, а в этом году — особенно. В последние месяцы он много работал, и мысль об отдыхе очень его радовала.

Верлен пробивался сквозь толпу, жидкая грязь забрызгала потертые — по моде — ботинки, пока он шел по посыпанной солью аллее. Он понятия не имел, почему клиент настаивал на встрече в Центральном парке, а не в теплом тихом ресторане. Если бы задание не было таким важным — вернее, если бы на сегодняшний день оно не было единственным источником дохода, — он настоял бы на том, чтобы отправить отчет по почте и покончить с этим. Но сбор материалов для досье занял несколько месяцев, и он должен был обязательно пояснить результаты расследования надлежащим образом. Кроме того, Персиваль Григори потребовал, чтобы Верлен выполнил его письменные распоряжения. Если бы Григори захотелось встретиться на Луне, Верлену пришлось бы найти способ туда добраться.

Он ждал, когда рассеется толпа. Перед ним, в центре Коламбус-серкл, возвышалась статуя — внушительная фигура Христофора Колумба на мраморной колонне. На фоне изогнутых голых деревьев Центрального парка она выглядела мрачно. Верлен считал статую уродливой, слишком вычурной, безвкусной и неуместной. Проходя мимо, он заметил вырезанного в основании постамента каменного ангела, который держал в руках мраморный земной шар. Ангел был совсем как живой, казалось, он вот-вот оторвется от постамента, поднимется над проносящимися такси и исчезнет в облачном небе.

Парк являл собой лабиринт из облетевших деревьев и заснеженных аллей. Верлен прошел мимо продавца хот-догов, греющего руки над паром, мимо нянек, везущих коляски, мимо журнального киоска. Скамьи в глубине парка были пусты. Нормальному человеку и в голову не пришло бы гулять здесь в такой холодный день.

Верлен снова взглянул на часы. Он опаздывал. В обычных обстоятельствах его бы это не беспокоило — он часто приходил на пять — десять минут позже назначенного времени, приписывая опоздание своему артистическому темпераменту. Но сегодня время имело значение. Его клиент считал не только минуты — секунды. Верлен поправил галстук от «Хермес» — ярко-голубой, в стиле шестидесятых, с узором в виде желтых геральдических лилий. Он купил его на аукционе «eBay». Когда Верлен был не уверен в ситуации или чувствовал, что может оказаться в неловком положении, он обычно выбирал самый причудливый костюм. Это бессознательная реакция, легкое вредительство самому себе, которое он замечал только тогда, когда было уже поздно. Особенно плохи его дела бывали на первом свидании и на собеседованиях при приеме на работу. Он появлялся, словно клоун из цирка, ни один предмет одежды не сочетался с остальными, а все вместе было слишком кричащим. Разумеется, и эта встреча заставила его нервничать. Вдобавок к древнему галстуку на нем была красная рубашка в тонкую полоску, белый вельветовый спортивный жакет, джинсы и любимые носки с собачкой Снупи — подарок бывшей подруги. Сегодня он превзошел сам себя.