Вампиррова победа, стр. 8
Мысль о том, что он напугал старика, просто назвав ему свое имя, казалась забавной.
Продолжай в том же духе, подумал он, зайди в чайную и объяви во всеуслышание: «Моя фамилия — Леппингтон». Посмотрим, сработает ли этот трюк дважды. Улыбаясь, он подошел к двери, представляя себе, как от одного только упоминания его имени пожилые леди в чайной со всех ног бросаются к двери, повизгивая от страха.
Запирайте дочерей, Леппингтон вернулся в город.
Усмехаясь, Дэвид вошел в пустое кафе. Усилием подавил усмешку, заказал сандвич с сырным салатом, бейкуэльский пирог с клубничным вареньем, кофе и уселся за поздний завтрак.
Глава 3
Все небо — в коричневых и зеленых синяках. Грязные дома. Один — большой, с остроконечными башнями по углам, вроде замка. Город ничего для него не значил. Он его ненавидел. Он ненавидел старого козла в поезде, который жаловался, как последнее дерьмо. Он всего-то хотел по-быстрому перекурить, заслужил ведь.
Никто не указывает ему, что делать.
Никто не указывает ему, что говорить.
Никто не указывает ему, что есть.
Он этого в кутузке нахлебался. Двенадцать месяцев за то, что пырнул одного шныря, который на него настучал. Шныря и латали-то в приемном покое, не пришлось даже тащить его отвислую задницу на больничную койку. Но копы только и ждали, чтобы он оступился, сволочи лживые. Пусть только выйдет какой-нибудь мелкий не в меру любопытный коп из кафе при вокзале. Как он его — шмяк! Шмяк! Шмяк! Коп вмажется в стену, сблевывая кровь с резиновых губ.
Аста ля виста, бэби.
Он подумал, не подождать ли ему старого гомика, что скулил из-за сигареты. Подождать у вокзала.
Шмяк! Шмяк! Шмяк!
Интересно поглядеть, как старикан, хрипя, упадет наземь и как куски вставной челюсти вывалятся точно разломанное печенье. А потом ШШШМЯК! И сапогом его в мягкий, как дерьмо, живот.
Наше вам с кисточкой, дедуля.
Что он вообще делает в этом богом забытом городишке? Леппингтон. Он и не слышал о нем до прошлой недели. Он плыл по течению с тех пор, как вышел из тюрьмы. Стянул дюжину бумажников у пьянчуг в каком-то общественном сортире. Свалил из лары супермаркетов — ха, круче меня только яйца — с бутылкой водки в каждой руке. В Халле пришлось врезать охраннику бутылкой. Шмяк. Бах. Дзинь. Так и оставил ублюдка валяться в луже крови и водки.
Потом он услышал название «Леппингтон». Слово застряло у него в голове.
Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон.
Треклятое слово без конца крутилось в голове, жужжало, будто муха застряла у него в черепушке. Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон.
Он не мог спать.
Леппингтон. Леппингтон.
В писсуаре в Гуле он увидел мышь. И затоптал мелкую гадину.
«Леппингтон! Леппингтон! Лепп...» — пропищала она, прежде чем его сапог с хрустом раздавил ей череп.
Так почему Леппингтон?
Почему к нему привязалось это название?
Зачем он здесь?
Черт его знает.
Это просто место. А ему ведь надо где-то быть, так? Нельзя же просто взять и выпрыгнуть из этой чертовой вселенной, оставив за собой чертову дыру. Леппингтон — город, так что он вполне может пересидеть здесь какое-то время.
Он зашагал прочь от станции, через площадь и мимо рыночных лотков, отмахиваясь от дамочек, как от мошек. Но он не просто шел, он выступал. Когда он шел так, ему казалось, он может подойти к стене и пройти прямо сквозь нее, будто танк; кирпичи и известка полетят во все стороны, а он будет двигаться вперед — неостановимый танк. Он велик, он великолепен; у него и в плевке сила. Его голова обрита наголо, чтобы выставить напоказ всему миру шрамы, которые он коллекционировал все двадцать два года. Первый, который он приобрел, тот, что шел от угла левого глаза к мочке уха и выглядел как нарисованный красным фломастером, тот, что появился у него, когда ему была неделя от роду (он же был еще засранным младенцем), был самым лучшим. Он заставлял людей взглянуть на него дважды; перед вами монстр Франкенштейна, черт побери, прекрасный и ужасный в своих шрамах. Так что прочь с дороги, или я раздавлю вас в лепешку.
О'кей... вот он, Леппингтон.
Надо же с чего-то начинать. Он завладеет этим блядским городом. Город станет этаким большим жирным выменем, которое он будет сосать и сосать. Он выдоит его досуха, а затем... Затем, как он делал и раньше, он двинет дальше, оставив вымя сухим и пустым.
— Вымя! — выплюнул он в лицо старику в кепке. Старик взглянул на него ошарашенно.
— Вымя!
Это что, тот самый педик, который ворчал на него в поезде?
Может, шмякнуть его по-быстрому? Пусть облюет и описает свои обвислые стариковские штаны посреди улицы.
Не-е-е!
Ему предстоит работа. Он начал с пабов, где разыскивал нужных людей. Он не семенил застенчиво. Он входил в бары вразвалочку, оглядывался — смотрел людям прямо в глаза. Осознав, что это не те, кого он ищет, он выходил... нет, выступал...
...настанет день, и я не пойду через сраную дверь, я пойду через сраную стену...
...он оглядывал кафе, перекрестки. Он искал не каких-то известных ему людей, он искал известный тип. Когда он их найдет, то узнает, как узнают своих крокодилы.
Он обнаружил их на пустыре позади церкви. Четверка неудачников гоняла консервную банку. Они порядком забалдели — вероятно, от клея или растворителя — и улюлюкали дурацкими голосами.
...как педерасты в блоке "С". Он однажды застал одного такого в душе. Глаза у педика загорелись. Хосю почмокать гориллу в татmy, у которого мускулы под кожей, как у жеребца.
Хосю, ты просчитался, мальчонка. Он с такой силой швырнул педика о стену, что расколол с десяток плиток. Вода с шипением падала из душа, разбавляя кровь на полу, так что сгустки ее резались красными розами, от которых расходились чудно-чудные дымно-розовые лепестки. Потом, медленно-медленно, великолепные красные цветы расцвели на полу у его босых ног, и он оказался в луже воды, затуманенной розовым, малиново-красным и алым. Цветы выглядели потрясающе — как что-то из сна.
Сейчас в Леппингтоне он пристально смотрел на мальчишек, гоняющих банку. Им, наверное, было лет по восемнадцать-девятнадцать.
— На кого ты, черт побери, пялишься?
Они сказали это — или что-то подобное с той же целью, — когда он пошел на них. Первый упал, зажимая расквашенный нос, второй рухнул как подкошенный — апперкот едва не сломал ему шею, третий попытался замахнуться... но он двигался как в замедленной съемке. Почему люди всегда движутся, как в замедленной съемке?
Шмяк! Шмяк!
Выкашливая сердце, сложился третий.
Четвертый вытащил нож. Дерьмо, его не спас бы и автомат. Удар головой свалил мальчишку наземь.
Хорошо бы добавить ему пинок в лицо, но он проделал свой путь в Леппингтон не для того, чтобы убивать.
Нет. Он здесь, чтобы учить.
Глава 4
1
Бернис Мочарди завтракала на кухне фермы, где она работала. Хотя сегодня завтрак состоял всего из одного тоста и чашки чая «эрл грей».
Она притворялась перед самой собой, что слишком частые обеды в «Садах Пекина», единственном китайском ресторане Леп-пингтона, начали сказываться на ее талии. Но истинная причина была в том, что в последние дни у нее не было аппетита. На деле фигурой она могла бы потягаться с любой моделью на подиуме.
А подлинная тому причина — кассеты, сказала она себе. Истерзали они тебя, да, Бернис?
Она ловко поставила чайник на конфорку и отвернула газ.
Не можешь выбросить парня с видео из головы, да? У него (было?) такое милое лицо, а от его голоса по коже бежали мурашки. Что случилось с ним там, в подвале?
Бернис опустила в чашку пакетик с заваркой.
Он кричал, будто под обстрелом, а изо рта у него не вылетало ни звука. Его лицо было ужасно, просто оскал страха.
Нужно взять и бросить кассету в один из мусорных баков на площади. Полить бензином, сжечь эту дурацкую коробку. Пленка поглощает твою душу. И позабудь имя Майк Страуд. Выбрось его из головы. Ты ведь не встречала его никогда.