Прогулка по городу, стр. 11

— Вы хотите сказать, что у Лори налицо симптомы психического расстройства?

— Да.

Они вместе прошли по длинному коридору к двери. Дежурный охранник выпустил их на улицу. Ветра не было, но в вечернем воздухе чувствовалась октябрьская прохлада. Сара стала прощаться.

— Ваша машина рядом? — спросил Донелли.

— Да, просто невероятно, но мне удалось поставить машину здесь неподалеку.

Он проводил ее до машины.

— Звоните.

«Какой приятный человек», — думала Сара, отъезжая от стоянки и пытаясь разобраться в собственных чувствах. Теперь она испытывала больше беспокойства за Лори, чем до встречи с доктором Донелли, однако вместе с тем она чувствовала, что ей есть к кому обратиться за помощью.

Она пересекла Шестьдесят девятую улицу и Парк-авеню, направляясь к проспекту Рузвельта. Доехав до Лексингтон-авеню, она машинально повернула направо и поехала к центру. Сара просто умирала с голоду, а ресторан «Николас» был всего в нескольких кварталах.

Через десять минут она уже садилась за маленький столик.

— Сара, как приятно вас видеть вновь, — приветствовал ее Лу, бессменный официант «Николаса».

В ресторанчике было как всегда оживленно, и при виде аппетитно дымящихся макарон, выносимых из кухни, у Сары поднялось настроение.

— Знаешь, что бы я сейчас съела, Лу?

— Спаржу с уксусом, макароны под белым соусом, пеллигрино, бокал вина, — выпалил он.

— Ты угадал.

Она достала из плетеной хлебницы теплую хрустящую булочку. Десять минут спустя, после того как принесли спаржу, кто-то занял столик слева от нее. Она услышала знакомый голос:

— Отлично, Лу. Спасибо. Я страшно голоден.

Подняв голову, Сара встретилась глазами с доктором Донелли. Удивленное выражение его лица сменилось приветливой улыбкой.

С самого детства семидесятивосьмилетний Ратланд Гаррисон знал, что ему суждено стать священником. В 1947 году, вдохновленный неограниченными возможностями телевидения, он убедил нью-йоркскую телестанцию «Дюмон» предоставить ему утреннее время по воскресеньям для часовой передачи «Церковь в эфире». С тех пор он неизменно читал проповеди по телевидению.

Теперь у него начало сдавать сердце, и врач настоятельно рекомендовал ему уйти на пенсию.

— Того, что сделали вы, преподобный Гаррисон, хватило бы на дюжину человек, — сказал он. — Благодаря вашим усилиям построены религиозный колледж, больницы, лечебницы, дома престарелых. Пришло время подумать и о себе.

Гаррисону было известно лучше других, как огромные средства, которые могли быть потрачены на добрые дела, частенько оседали в бездонных карманах нечестивцев. И он вовсе не собирался отдавать свою «Церковь» в руки таких людей.

К тому же Гаррисон понимал, что сам характер этой телевизионной службы требовал от проповедника умения не только зажечь и повести верующих за собой, но и с чувством, страстно прочесть проповедь.

— Нам нужно подобрать человека, не лишенного артистизма, но не актера, — объяснял Гаррисон на собрании совета «Церкви в эфире».

Тем не менее, в конце октября, после того как преподобный Бобби Хоккинс в третий раз выступил в передаче, совет проголосовал за предоставление кафедры ему.

Гаррисон не имел права налагать «вето» на решение совета.

— Я не уверен в этом человеке, — сердито сказал он членам совета. — Что-то настораживает меня в нем. Не следует торопиться с решением.

— В нем есть что-то от мессии, — возразил один из собравшихся.

— Сам Спаситель предостерегал нас от лжепророков. — Глядя на сдержанные, но несколько раздраженные лица окружавших его людей, Ратланд Гаррисон понял, что все они уверены в том, что его возражения связаны с нежеланием уходить. Он поднялся. — Поступайте как хотите, — сказал он. — Я иду домой.

В ту ночь преподобный Ратланд Гаррисон умер во сне.

После своего выступления в Нью-Йорке Бик стал раздражительным.

— Старик невзлюбил меня, Опал, — сказал он ей. — Он завидует такому количеству писем и звонков в мой адрес. Я звонил одному из членов совета, чтобы узнать, почему меня больше не приглашают, и он сказал мне, в чем дело.

— Может, нам лучше остаться здесь, в Джорджии, Бик, — предложила Опал. Встретив его презрительный взгляд, она отвела глаза. Опал сидела в гостиной за столом, заваленным письмами.

— Как на этой неделе обстоят дела с пожертвованиями?

— Очень хорошо.

Выступая каждый четверг по местному радио на собраниях, Бик призывал делать пожертвования на благотворительные цели во всем мире. Право распоряжаться этими средствами имели лишь они с Опал.

— Ничего хорошего по сравнению с тем, что имеет «Церковь в эфире» после каждого моего выступления.

Двадцать восьмого октября им позвонили из Нью-Йорка. Когда Бик, положив трубку, посмотрел на Опал, его глаза сияли.

— Гаррисон прошлой ночью умер. Мне предлагают стать пастором «Церкви в эфире». Они хотят, чтобы мы поскорее переехали в Нью-Йорк, и просят остановиться в Виндхэме, пока мы не подберем себе жилье.

Опал было бросилась к нему, но остановилась. Посмотрев на лицо Бика, она поняла, что лучше оставить его в покое. Он ушел в кабинет и закрылся. Через несколько минут до Опал долетели слабые звуки музыки и она поняла, что он вновь достал музыкальную шкатулку Ли. Подкравшись на цыпочках к двери, Опал услышала, как высокие голоса пели: «По всему городу… Мальчики и девочки…»

Было так трудно скрывать от Сары свой страх. Лори перестала рассказывать ей и доктору Карпентеру о своем сне. Никто, даже Сара, не способна понять, что этот нож подбирался к ней все ближе и ближе.

Доктор Карпентер хотел ей помочь, но Лори следовало быть осторожной. Иногда проведенный с ним час пролетал почти незаметно, и она понимала, что успела рассказать ему о том, что сама не помнила.

Она очень уставала последнее время. Несмотря на то, что почти каждый вечер Лори допоздна занималась, ей стоило больших усилий справиться со всеми заданиями. Иногда, обнаружив тетрадь с выполненной работой у себя на столе, она даже не помнила, когда это сделала.

Все чаще мысли громко раздавались в ее голове, словно какие-то люди выкрикивали их в просторном помещении. Один из голосов утверждал, что она своими капризами и глупостью причиняет всем только неприятности, и велел ей не болтать лишнего доктору Карпентеру. Часто в голове Лори плакал какой-то ребенок: иногда его плач звучал очень тихо, а временами переходил в громкие рыдания и крики. Другой голос, приглушенный и страстный, будто принадлежал порнозвезде.

Труднее всего было по выходным. Их дом казался ей слишком большим и безмолвным. Ей не хотелось оставаться там одной. И Лори обрадовалась, когда Сара, решив продать его, обратилась в агентство по продаже недвижимости.

Лори чувствовала себя самой собой, лишь когда они с сестрой играли в клубе в гольф и приглашали друзей пообедать или поужинать. В такие дни она вспоминала, как играла в гольф с Грегом. Она мучительно тосковала по нему, но теперь так сильно боялась его, что страх этот заслонял всю любовь. Лори пугала сама мысль о возвращении Грега в Клинтон в январе.

Уже во время разговора с доктором Карпентером Джастин Донелли понял, что Сара отличалась весьма незаурядной для молодой женщины стойкостью. Однако он не ожидал, что при встрече она произведет на него такое яркое впечатление.

В тот первый вечер их знакомства Сара сидела напротив него, очаровательная и полная достоинства, и лишь в ее глазах можно было прочесть ту боль и тревогу, которые она испытывала. Ее неброский, но дорогой темно-синий твидовый костюм напомнил ему о том, что во время траура считалось уместным носить именно приглушенные тона.

На Донелли также произвело впечатление, что Сара, узнав о предполагаемом диагнозе, поспешила выяснить все про это психическое расстройство еще до встречи с ним. Он был поражен, насколько глубоко она понимала, как Лори нужна поддержка.