Папина дочка, стр. 26

— Я чувствовала, что у них что-то пошло не так, но Андреа не хотела мне ничего говорить. В тот вечер она позвонила мне и спросила, нельзя ли прийти ко мне делать уроки. Честно говоря, моя мама была не в восторге. Я отставала по алгебре, и она хотела, чтобы я много занималась. Мама знала, что мы с Андреа больше времени тратим на болтовню, чем на учебу. К тому же мама уезжала в бридж-клуб и не могла проверить, будем ли мы работать.

— Вы с Андреа рано закончили делать уроки или все это сразу было только предлогом сбежать из дома на встречу с Робом?

— Думаю, она хотела уйти пораньше с самого начала. Так что, да. Визит ко мне был только предлогом.

И тут я задала Джоан самый главный вопрос:

— Ты не знаешь, дарил ли Роб Андреа какой-нибудь медальон?

— Нет, при мне она об этом ни разу не упоминала. А даже если и дарил, я этот медальон не видела. Правда, какой-то кулон ей дал отец. Этот она носила довольно часто.

В тот вечер на Андреа был толстый с глубоким вырезом свитер. Поэтому я так хорошо помнила, как она застегивает медальон на шее. Он висел на длинной цепочке где-то у основания выреза.

— Значит, если тебе не изменяет память, на Андреа не было никаких украшений, когда она от тебя уходила?

— Я этого не говорила. На ней была тонкая золотая цепочка. Короткая, прямо по шее.

Вот оно, подумала я, вспомнив наконец остальные события того вечера.

Пальто Андреа висело внизу. Там же ее ждала мама. Поэтому прежде чем выйти из комнаты Андреа перевернула медальон и спустила его на спину, между лопаток. Спереди выглядело, что на ней просто короткая цепочка.

Через несколько минут я уехала от Джоан, пообещав позвонить. Я не стала объяснять ей, что, сама того не желая, она подтвердила, что медальон был в тот вечер на Андреа.

Вестерфилд вернулся за ним на следующее утро после убийства. Теперь я не сомневалась, что медальон был слишком важен, и Роб не мог оставить его на теле. Завтра я вывешу описание этой безделушки на сайте — то самое, которое я дала Маркусу Лонго двадцать два года назад.

Эту ниточку тоже нужно распутать, думала я, проезжая монастырь в Греймуре. Если Робу Вестерфилду было настолько важно вернуться за медальоном, возможно, кто-нибудь в этом мире и расскажет мне за вознаграждение, почему.

В церкви зазвонили колокола. Наступил полдень.

Средняя школа. «Ангелюс», полуденная молитва Богородице. И сказал Ей Ангел: не бойся, Мария... Когда Елисавета услышала приветствие Марии... Величит душа Моя Господа... И возрадовался дух Мой...

Может, когда-нибудь и мой дух снова возрадуется, подумала я, выключая радио.

Но не сейчас.

От стола администратора гостиницы «Паркинсон Инн» просматривался ресторан, как обычно, в выходной день полный посетителей. Сегодня вся эта толпа выглядела особенно празднично. Может, потому, что после мрачных будней в начале недели сегодня наконец-то выглянуло солнце?

— Боюсь, что все наши восемь комнат на выходные забронированы, мисс Кавано, — расстроил меня администратор. — Этой осенью здесь каждые выходные так. Думаю, это продлится где-то до Рождества.

Понятно, и этим все сказано. Какой смысл снимать номер до конца недели, если на выходные снова съезжать? Придется искать другое пристанище. Перспектива колесить от одной гостиницы к другой в поисках свободных мест меня определенно не прельщала. Намного эффективней просто вернуться домой, открыть записную книжку и начать обзванивать все места, где я могу найти приют на следующие несколько месяцев. И желательно не за целое состояние.

Весь мой сегодняшний рацион ограничивался утренней булочкой. Было уже двадцать минут первого, и меня не слишком прельщал сэндвич по-американски с сыром, помидорами и листьями салата — если мне не изменяет память, единственная еда у меня дома.

Я зашла в ресторан, и мне тут же нашли место. Вообще-то стол был для двоих, но на второе кресло мог втиснуться разве что дистрофик — стул упирался спинкой в острый угол ниши, в которую посадили меня, почти не оставляя свободного пространства. Рядом стоял стол на шестерых с табличкой «Заказан» между солонкой и перечницей.

Во время моих кочевых странствий как-то раз очередное журналистское расследование занесло меня в Бостон. За этот короткий визит я успела проникнуться горячей любовью к похлебке из моллюсков с сухарями, как ее готовят в Новой Англии, — согласно меню этого ресторана, блюду дня.

Я заказала его вместе с салатом из свежих овощей и бутылкой минеральной воды «Перье».

— Пожалуйста, суп должен быть очень горячим, — уточнила я официантке.

Дожидаясь, когда меня обслужат, я грызла хрустящий хлеб и размышляла, почему в последнее время я такая нервная и подавленная.

Все предельно просто. Несколько недель назад я примчалась сюда — женщина-дон-кихот, скачущая на битву с ветряными мельницами. И столкнулась с отрезвляющей действительностью: даже те люди, которые, как я считала, не меньше меня уверены в виновности Роба Вестерфилда, оказались не на моей стороне. Они его знали. Прекрасно понимали, какой он. И тем не менее все равно допускали, что свои двадцать два года Роб отсидел ни за что, став жертвой ошибки. Несмотря на сочувственное и доброжелательное отношение ко мне, они все равно в лучшем случае воспринимали меня не оправившейся от потери и не в меру упрямой сестрой погибшей, а в худшем — неуравновешенной одержимой истеричкой.

Признаю, иногда я слишком упряма. Когда я уверена в своей правоте, меня не остановить даже всем силам Рая и Ада. Может, благодаря этому качеству я и стала журналисткой. Меня уважают за умение пробиться через все хитросплетения дела, найти то, что я считаю истиной, и доказать свою точку зрения. Но сейчас я сидела в ресторанчике, в котором мы так часто собирались еще большой дружной семьей, и пыталась быть честной сама с собой. Что, если и впрямь это упрямство, благодаря которому я стала хорошим репортером, теперь — пусть даже частично — работает против меня? Не оказываю ли я сейчас медвежью услугу не только людям вроде миссис Хилмер и Джоан Лэшли, но и человеку, которого я так презирала, — Робу Вестерфилду?

Я так погрузилась в свои мысли, что даже испугалась, увидев перед собой чью-то руку. Это официантка принесла мне похлебку. Как я и просила, от тарелки поднимался густой пар.

— Осторожно, — предупредила меня девушка. — Он очень горячий.

Мама всегда учила нас, что благодарить официантов не принято, но этот урок я так и не усвоила. Поблагодарить за то, что тебе принесли заказанное блюдо, никогда не казалось мне чем-то неприличным и до сих пор не кажется.

Я взяла ложку. Не успела я погрузить ее в суп, как зарезервированный стол заняли посетители. Я встретила их взглядом. Во рту у меня пересохло — возле моего стула стоял Роб Вестерфилд.

Я отложила ложку. Он протянул мне руку, но я его проигнорировала. Вживую Роб выглядел еще красивее, чем по телевизору. В нем ощущался какой-то звериный магнетизм, та сила и уверенность, которая всегда отличала большинство сильных мира сего, у которых я брала интервью.

У Роба были потрясающие синие глаза, темные волосы, слегка тронутые у висков сединой, и на удивление красивый загар. Никакой тебе тюремной бледности! Наверное, выйдя на свободу, он не один час провел в солярии, подумала я.

— Хозяйка доложила, что ты здесь, Элли, — обратился он ко мне с таким теплом, как будто мы с ним старые добрые знакомые и нередко так вот встречаемся.

— Неужели?

— Она тебя узнала и очень расстроилась. У нее всего один стол на шестерых, и она боялась, что я не захочу сидеть рядом с тобой.

Краем глаза я наблюдала, как рассаживаются его приятели. Двоих из них я определила по тому интервью — его отца, Винсента Вестерфилда, и адвоката, Уильяма Гамильтона. Они злобно пялились на меня.

— А ей не пришло в голову, что я не захочу сидеть рядом с тобой? — тихо спросила я.

— Элли, зря ты ко мне так относишься. Я хочу отыскать убийцу твоей сестры и заставить его предстать перед законом не меньше, чем ты. Может, нам стоит встретиться и все спокойно обсудить? — Он выдержал паузу, а потом с улыбкой добавил. — Прошу тебя, Элли.