Папина дочка, стр. 16

В полдень я снова включила телевизор, чтобы не пропустить явление Робсона миру.

Он давал интервью в библиотеке родового поместья Вестерфилдов в Олдхэме.

Диван, на котором сидел Роб, стоял перед стеллажом с книгами в кожаных переплетах, которые, как я понимала, должны подчеркнуть ум и образованность Вестерфилда-младшего. На нем был желтовато-коричневый кашемировый пиджак, рубашка-поло с открытым воротом, темные брюки и мягкие кожаные туфли. Роба и раньше считали симпатичным, а с годами его красота стала более зрелой. Ему достались аристократические черты отца, которые больше не портила презрительная усмешка, проскальзывавшая на всех ранних фотографиях — Роб научился ее скрывать. В корнях его темных волос кое-где уже проглядывала седина. Роб сидел, сложив руки перед собой и слегка наклонившись вперед. Его поза выражала расслабленное спокойствие и внимание.

— Отличные декорации, — прокомментировала я вслух. — Не хватает только лежащей в ногах собаки.

Глядя на Роба, я ощутила прилив злости.

Интервью брала Коринн Сомерс, ведущая «Невыдуманных историй», популярной телепередачи, идущей сразу по нескольким телеканалам вечером в пятницу. Коринн начала с небольшого вступления:

— Только что вышедший на свободу после двадцати двух лет тюрьмы... который всегда заявлял о своей невиновности... будет пытаться отстоять свое доброе имя...

Давай дальше, подумала я.

— Роб Вестерфилд, вопрос, конечно, банален, но каково чувствовать себя свободным человеком?

На его губах играла теплая улыбка. Темные глаза под красиво очерченными бровями буквально светились от удовольствия и радости.

— Невероятно, чудесно. Я уже слишком взрослый, чтобы плакать, но я с трудом сдерживаю слезы. Хожу по дому и радуюсь. Это так здорово, когда ты можешь делать самые обыкновенные вещи. Например, пойти на кухню и налить вторую чашку кофе.

— Как я понимаю, какое-то время вы поживете здесь?

— Без сомнения. Отец обустроил для меня роскошную квартиру неподалеку от своего дома. К тому же я хочу работать с нашими адвокатами, чтобы как можно скорее добиться пересмотра дела. — Роб посмотрел в камеру. Его глаза выражали честность и искренность. — Коринн, меня могли досрочно освободить еще два года назад, если бы я признался, что убил Андреа Кавано и сожалею об этом ужасном поступке.

— Вас не одолевало искушение так поступить?

— Ни на минуту, — отрезал он. — Я всегда настаивал на том, что невиновен, и теперь, благодаря Уиллу Небелзу, у меня наконец-то появился шанс это доказать.

Слишком многое было поставлено на карту, но об этом ты им не скажешь, подумала я. Бабушка лишила бы тебя наследства.

— В вечер, когда убили Андреа Кавано, вы ездили в кино.

— Да, именно, и я сидел там до окончания фильма в девять тридцать. Моя машина стояла на парковке сервисной станции больше двух часов, а из центра города до дома моей бабушки — минут двенадцать езды. У Пола Штройбела был доступ к моей машине, а с Андреа он глаз не сводил. Даже ее сестра признала это на суде.

— Билетерша из кинотеатра помнит, как вы покупали билет.

— Верно. В качестве доказательства у меня есть даже корешок.

— Тем не менее никто не видел, как вы выходили из кинотеатра после сеанса.

— Никто этого не помнит, — поправил Роб. — Так точнее.

На секунду я заметила раздражение, промелькнувшее за его дружелюбной улыбкой. Я опустилась на стул.

Остаток передачи напоминал интервью с только что освобожденным заложником.

— Мы знаем, что вы хотите спасти свое доброе имя, а чем еще вы планируете заняться?

— Съездить в Нью-Йорк. Поужинать в ресторане, которого, скорее всего, двадцать два года назад не было и в помине. Конечно же, путешествовать. Найти работу. — Его лицо озарила теплая улыбка. — Встретить свою единственную. Жениться. Завести семью, детей.

Завести семью, детей. Всего этого у Андреа уже не будет.

— Что у вас сегодня на обед, и кто соберется за вашим столом?

— Только мы четверо — мать, отец, бабушка и я. Мы снова хотим ощутить себя одной семьей. По моей просьбе обед будет самым простым — салат из креветок, грудинка, жареный картофель, брокколи.

А как же яблочный пирог, удивилась я.

— И яблочный пирог, — добавил Роб.

— И, наверное, шампанское.

— Конечно.

— Как я вижу, у вас много замечательных планов на будущее, Роб Вестерфилд. Мы все желаем вам удачи и надеемся, что на следующем слушании вы сможете доказать свою невиновность.

И это журналистка? Я стукнула по кнопке на телевизионном пульте и пошла к кухонному столу, на котором меня ждал ноутбук. Я вышла в сеть на свой сайт и принялась писать:

«Роб Вестерфилд, признанный виновным в убийстве пятнадцатилетней Андреа Кавано, только что вышел на свободу, где его уже ждут жареное мясо и яблочный пирог. Процесс отбеливания репутации этого убийцы уже начался за счет доброго имени его юной жертвы и Пола Штройбела, тихого, работящего парня, на долю которого и так выпало немало трудностей и который не должен снова страдать».

Неплохо для начала, решила я.

Каждый день из исправительного учреждения Синг-Синг выпускают заключенных, закончивших отбывать свой срок или получивших досрочное освобождение. На выходе им выдают джинсы, ботинки, куртку и сорок долларов, и, если их не забирает кто-то из друзей или членов семьи, подвозят до автобусной остановки или вручают билет на поезд.

Железнодорожная станция расположена в кварталах четырех от тюрьмы. Вышедший на свободу доходит до нее пешком и садится на поезд, едущий на север или на юг.

Конечный пункт в южном направлении — Манхэттен. В северном можно доехать до штата Нью-Йорк и Буффало.

Я подумала и решила, что любой заключенный, выпущенный в эти дни из Синг-Синг, наверняка знает что-то о Робе Вестерфилде. Поэтому с утра пораньше я оделась потеплее, припарковалась у железнодорожной станции и зашагала к тюрьме.

У ворот Синг-Синг царит постоянное оживление. Я заглядывала в статистику и знала — здесь содержатся около двадцати трех сотен человек. К сожалению, не только они носят джинсы, ботинки и куртки. Смогу ли я отличить работника тюрьмы, идущего домой после смены, от недавно освобожденного заключенного? Вряд ли.

Предугадав эту проблему, я сделала табличку из картона и встала с ней у ворот. На табличке я написала: «Журналистка ищет любую информацию о только что вышедшем на свободу Робсоне Вестерфилде. Вознаграждение гарантировано». Затем мне пришло в голову, что человеку, выезжающему из тюрьмы на машине или такси, или просто не желающему, чтобы кто-то видел его со мной, будет проще связаться со мной по телефону. Поэтому в последнюю минуту я добавила к надписи большими крупными цифрами номер своего сотового — 918-555-1261.

Стояло холодное ветряное утро. Первое ноября. День Всех Святых. С тех пор как умерла моя мать, я ходила к мессе разве что по большим праздникам, вроде Рождества или Пасхи, когда даже нерадивые католики вроде меня, заслышав колокола, с неохотой плетутся в церковь.

Там я автоматически выполняю ритуал. Послушно опускаюсь на колени и стою среди остальных, но никогда не присоединяюсь к молитвам. Я люблю петь, и иногда, когда голоса прихожан сливаются с хором, у меня в горле сжимается болезненный комок. На Рождество звучат радостные гимны — «Слушайте, как поют ангелы» или «Далеко в яслях». На Пасху — победные песнопения — «Иисус Христос сегодня воскрес». Но мои губы всегда сжаты. Пусть другие славят Господа в экстазе!

Раньше я злилась на Бога. Теперь осталась одна усталость. Так или иначе, ты забрал их всех, Господь. Ну что, теперь ты доволен? Когда по телевизору показывают, как бомбардировки сметают с лица земли тысячи людей, как сотни семей погибают от голода в лагерях для беженцев, я знаю, что, должна радоваться — ведь мне повезло больше, чем им, и у меня есть то, о чем они даже не мечтали. Я понимаю это разумом, но не сердцем. Господи, давай заключим сделку. Оставим друг друга в покое.