Осужден пожизненно, стр. 68

Глава 41

В ПОРТ-АРТУРЕ

Шхуна, доставившая обратно беглого каторжника Руфуса Доуза, подошла к каменному молу Порт-Артура, и ее встретил обычный лязг железа и стук молотов. На холмах над эспланадой возвышался мрачный фасад солдатских бараков, под ними был длинный ряд тюремных мастерских и дубильных ям. Слева находился дом коменданта, весьма внушительный, благодаря его уступам с амбразурами и часовому у входа. На молу, обращенному к лиловеющему вдали «Острову мертвых», позвякивая цепями, под дулами мушкетов тюремной стражи, трудились люди в разноцветной одежде.

Руфус Доуз видел эту панораму тысячи раз, он выучил и прекрасные восходы солнца, и блеск воды, и покрытые лесом горы. Он знал это все – от ненавистного выжженного солнцем мола внизу до сигнального поста, утонувшего в цветущих деревьях и простирающего к безоблачному небу своп стройные мачты. Для него не было очарования ни в изумительной синеве моря, ни в мягких тенях гор, ни в мирном журчании волн, ласково льнущих к белой груди озаренного солнцем, сияющего берега. Он сидел, понурив голову, обхватив руками колени, и не хотел даже поднять глаза, пока его не растолкали.

– Эй, Доуз! – крикнул надзиратель Троук, остановив свою команду из прикованных друг к другу одетых в желтое каторжан. – Значит, опять вернулся? Рад тебя видеть, Доуз. А нам-то казалось, прошла вечность с тех пор, как мы лишились твоего общества!

Услышав эту шутку команда расхохоталась, и кандалы зазвенели громче обычного. По опыту все знали, что не смеяться над остротами Троука означало попасть в немилость.

– Спускайся, Доуз! Я представлю тебя твоим старым дружкам. Они тебе очень обрадуются, верно, ребята? А мы-то уж боялись, что совсем потеряли тебя! Мы думали, что ты навсегда от нас улизнул. Экая досада, мальчики, что в Хобарт-Тауне ему не оказали должного внимания! Ничего, голубчик, зато теперь мы с тебя глаз не будем спускать. Больше ты отсюда не удерешь…

– Прекратите, Троук! – раздался чей-то голос. – Вы опять за свое? Оставьте человека в покое!

По распоряжению из Хобарт-Тауна опасного преступника стали приковывать к последнему человеку в общей цепи, соединяя ножные кандалы обоих особым звеном, которое в случае необходимости можно было снимать; Доуз, казалось, ничего не сознавал и был безучастен к происходящему.

Услышав полные благожелательности слова, он поднял глаза и увидел своего защитника – высокого худощавого человека в темном поношенном одеянии. Вокруг его шеи был повязан черный платок. Лицо его было незнакомо Доузу.

– Прошу прощения, мистер Норт, – сказал Троук, мгновенно сбавив тон и перестав задираться. – Я не заметил вас, ваше преподобие.

«Священник!»—разочарованно подумал Доуз и снова опустил глаза.

– Я знаю, – холодно ответил Норт. – Если бы заметили, вы бы тотчас стали сама любезность. Не трудитесь лгать – это бесполезно.

Доуз опять взглянул на него. Какой-то странный священник…

– Как ваше имя, друг мой? – вдруг спросил мистер Норт, перехватив его взгляд.

Руфус Доуз хотел было огрызнуться, но резкий и властный тон сразу же разбудил в нем вторую натуру арестанта – человека-автомата, и он, сам того не желая, покорно ответил:

– Руфус Доуз.

– Вот как! – сказал Норт, глядя на него с любопытством и как бы соболезнующе. – Это, значит, тот самый человек? Я думал, что его отправят на угольную шахту.

– Так и есть, – сказал Троук. – Но мы пошлем его туда через неделю-другую, а покамест он будет работать у меня в кандальной команде.

– Вот как! – повторил мистер Норт. – Дайте-ка мне ваш нож, Троук.

И на глазах у всех странный священник вынул из продранного кармана плитку табака и отрезал ножом мистера Троука кусок «жвачки». Руфус Доуз почувствовал то, чего не ощущал уже три дня, – интерес к происходящему. Он смотрел на пастора с искренним удивлением. Мистер Норт, очевидно неправильно истолковав его пристальный взгляд, протянул ему остаток плитки.

Вся команда дрогнула и наклонилась вперед, предвкушая бескорыстное удовольствие полюбоваться тем, как другой человек будет жевать табак. Троук молча осклабился, что, несомненно, предвещало неприятности облагодетельствованному арестанту. – Возьмите, – сказал мистер Норт, протягивая большой кусок, на который зарилось столько жадных глаз. Руфус Доуз взял табак, с минуту смотрел на него жадным взглядом и вдруг, ко всеобщему изумлению, с проклятием швырнул на землю.

– Не нужен мне ваш табак, – сказал он. – Оставьте его себе.

Почтительный гул раздался в толпе изумленных каторжников, а глаза Троука загорелись возмущением уязвленного тюремщика.

– Эй ты, неблагодарная собака! – крикнул он и замахнулся палкой.

Мистер Норт поднял руку.

– Ну, хватит, Троук, – сказал он. – Я знаю, как вы уважаете мой духовный сан. Ведите людей дальше.

– Марш вперед! – скомандовал Троук, бормоча про себя ругательства, и Доуз почувствовал, как звено, только что приклепанное к его кандалам, дернуло его. Он успел отвыкнуть от работы в кандальной связке, и внезапный рывок чуть не заставил его потерять равновесие. Он ухватился за соседа и, подняв взгляд, встретился с парой черных глаз, по выражению которых было видно, что тот узнал его. Его соседом был Джон Рекс. Мистер Норт, наблюдавший за ними, был поражен сходством этих двух людей. Их рост, глаза, волосы, даже черты лица были удивительно похожи. Несмотря на различие фамилий, они могли быть родственниками.

«Может быть, они даже братья, – подумал он. – Эх, бедняги! Однако я еще не встречал арестанта, который отказался бы от табака». И он посмотрел на землю, ища взглядом отвергнутое угощение. Но тщетно: Джон Рекс, чью душу не тяготили никакие глупые сантименты, поднял его и сунул себе в рот.

Так Руфус Доуз был возвращен к прежней жизни. Он вошел в тюрьму и понял, что чувство ненависти к людям, которое она в нем воспитала, возросло по меньшей мере во сто крат. Ему казалось, что он ослеплен внезапным пробуждением, что поток света, хлынувший в его дремлющую душу, ослепил глаза, привыкшие к обманчивым сумеркам. Сначала он был не в силах понять всю глубину своего несчастья. Он знал только одно: дитя его мечты живо и содрогнулось от ужаса, увидев его, и то единственное в жизни, что он любил и во что верил, обмануло его, и вся надежда на справедливость и милосердие исчезла навсегда, а с ней исчезли и красота земли, и небесный свет, и он, лишенный всего этого, приговорен продолжать жить. Он погрузился в работу, не обращая внимания на шутки Троука, па тяжесть кандалов, на смех или стоны, то и дело раздававшиеся вокруг. Его великолепная мускулатура облегчала ему муки, и напрасно любезный Троук старался сломить его дух. Он не жаловался, не смеялся и не плакал. Его «дружок» Рекс делал попытки заговорить с ним, но безуспешно. Среди одного из занимательных рассказов Рекса о лондонских развлечениях Руфус Доуз вдруг устало и тяжело вздохнул. «У этого парня что-то на уме, – подумал Рекс, любивший все подмечать и читать в чужих душах. – У него есть какая-то тайна, которая его тяготит».

Но напрасно Рекс пробовал проникнуть в эту тайну. На все хитроумные расспросы Рекса о прошлом Доуз отвечал молчанием. Рекс пустил в ход все свое искусство, призвал на помощь все свои таланты и красноречие (а он обладал ими в немалой мере), чтобы очаровать этого человека и завоевать его доверие. Но Доуз относился к его заигрываниям с полным равнодушием, продолжая хранить угрюмое молчание. Уязвленный этим безразличием, Джон Рекс попытался применить к нему те приемы изощренного мучительства, которые позволяли Габбету, Ветчу и другим вожакам утверждать свое превосходство над более смирными товарищами. Но скоро он прекратил и эти попытки.

– Я дольше тебя пробыл в этом аду, – сказал ему Руфус Доуз, – и знаю штучки почище. Так что прекрати.

Рекс пренебрег этим предостережением. И однажды, когда он снова принялся за свое, Руфус схватил его за горло и задушил бы, если бы Троук не отогнал разгневанного каторжника своей излюбленной дубинкой. Рекс всегда уважал в людях смелость, и поэтому у него хватило мужества открыто признаться, что он сам вызвал нападение. Но и этот самоотверженный поступок не возымел никакого действия на упрямого Доуза. Тот только рассмеялся.