Осужден пожизненно, стр. 25

В упреке было столько нежности, что он совсем не прозвучал упреком.

– Я помню вас, – ответила Сильвия, вскинув головку. – Но тогда вы были гораздо приятнее. Сейчас вы мне совсем не нравитесь.

– Вы просто меня с кем-то спутали, – пробормотал Фрер, несколько обескураженный, пытаясь, однако, говорить непринужденно. – Конечно, вы меня забыли. Ну, как меня зовут?

– Лейтенант Фрер. Это вы ударили того арестанта, который поднял мячик. Нет, вы мне не нравитесь.

– Прямодушная барышня, ничего не скажешь! Ха-ха! – проговорил Фрер, расхохотавшись. – Да, помню, помню, действительно ударил! Но какая у вас память?

– Это все тот арестант, папа, – продолжала девочка, не обращая внимания на замечание Фрера. – Его имя Руфус Доуз. С ним всегда случаются несчастья. Вот бедняга! Мне его очень жаль. Денни говорит, что он не в своем уме.

– А кто такой Денни? – спросил Фрер, рассмеявшись.

– Наш повар, – сказал Викерс, – я взял этого старика из лазарета. А ты, Сильвия, слишком много болтаешь с арестантами. Я уже не раз тебе это говорил.

– Но, папа, Денни ведь не арестант, он повар, – резонно сказала Сильвия, ничуть не смутившись. – Он такой умный. Он мне рассказывал о Лондоне – там сам лорд-мэр ездит в карете с зеркальными стеклами, всю работу там делают свободные люди. Он говорил, что звона кандалов там не услышишь. Я хочу в Лондон, папочка!

– Твой мистер Денни, видно, тоже хотел бы вернуться, – вставил Фрер.

– Этого он мне не говорил. Он сказал, что в Лондоне у него старенькая мама и он хочет ее повидать. Подумай, папа, у старого Денни тоже есть мать! Он сказал, что они встретятся с ней только на небесах. Это правда, папочка?

– Надеюсь, моя милая.

– Папа!

– Ну, что?

– А на небесах Денни тоже будет носить свою желтую куртку? Или там он будет свободным человеком?

Фрер расхохотался. – А что здесь смешного, сэр? Дерзкий вы человек! – вспыхнула Сильвия. – Как вы смеете надо мной смеяться? На папином месте я бы привязала вас на полчаса к треугольнику. [7] Фу, как вы плохо воспитаны! – И, раскрасневшись от гнева, избалованная красотка выбежала из комнаты.

Викерс нахмурился, а Фрер принужденно расхохотался.

– Нет, это просто великолепно! Клянусь честью, великолепно! Маленькая злючка! Полчаса на треугольнике!.. Ха-ха-ха!

– Она необычная девочка, – сказал Викерс, – и разговаривает не так, как подобает девочке ее лет. Не обижайтесь на нее. Правда, она уже не ребенок, но далеко еще и не взрослая. К сожалению, воспитывать ее было некому. Да и чего можно ожидать от девочки, выросшей в каторжном поселении?

– Что вы, дорогой сэр, она прелестна! – воскликнул гость. – Ее наивность и непосредственность восхитительны!

– Конечно, ее необходимо будет отдать в хорошую школу в Сиднее, года так на три-четыре. Даст бог, я отошлю ее в Англию. Сердечко у нее доброе, только воспитания, к сожалению, не хватает.

В эту минуту на садовой тропинке показался человек, он отдал им честь.

– В чем дело, Троук?

– Один из беглецов вернулся, сэр.

– Который из них?

– Габбет. Пришел сегодня вечером.

– Один?

– Да, сэр. Сказал, что остальные погибли.

– О чем вы? – с интересом спросил Фрер.

– Тот беглый, о котором я вам говорил, ваш старый приятель Габбет, вернулся.

– А долго он был в бегах?

– Почти полтора месяца, сэр, – ответил констебль, козыряя.

– Вот черт, как же это ему удалось? Хотел бы я взглянуть на него.

– Он там, возле бараков, – с готовностью сообщил Троук, констебль из арестантов «отличного поведения». – Если угодно, джентльмены, вы можете туда пройти…

– Хотите, Викерс?

– О, разумеется.

Глава 16

БЕГЛЕЦ

Бараки были совсем недалеко, всего в нескольких минутах ходьбы, и, миновав одну за другой деревянные изгороди, они дошли до длинного двухэтажного строения, оттуда неслись пронзительные вопли и звуки залихватской песни. Приклады мушкетов стукнули о сосновый настил, шум прекратился, наступила тишина, еще более зловещая, чем крики.

Пройдя сквозь двойной ряд надзирателей, оба офицера вошли в прихожую, где на деревянном топчане лежала какая-то бесформенная масса. Рядом на грубой табуретке сидел человек в серой арестантской одежде, которую вместо желтой робы носили арестанты «отличного поведения». Он держал между коленками миску с кашей и пытался засунуть ложку в рот лежащему на топчане.

– Он что, не хочет есть, Стив? – спросил Викерс. Услышав голос коменданта, Стив встал.

– Не знаю, что на него накатило, сэр, – ответил Стив и указал пальцем на лоб. – У него в башке что-то неладно. Ничего не могу с ним поделать.

– Габбет!

Сметливый Троук, чуткий к желаниям начальства, посадил его и принялся расталкивать.

Габбет – это был он – провел ручищей по лицу и, оставаясь в том положении, какое придал ему Троук, в изумлении уставился на посетителей.

– Что, Габбет, – сказал Викерс, – вернулся-таки? Когда же ты наконец образумишься? Где твои товарищи?

Верзила молчал.

– Ты меня слышишь? Где остальные?

– Где остальные? – повторил Троук.

– Померли, – сказал Габбет.

– Все трое? – Aaa.

– А как же ты вернулся?

Габбет в красноречивом молчании выставил окровавленную ногу.

– Мы нашли его на мысе, сэр, – бойко пояснил Троук, – перевезли на лодке. Дали ему миску каши, но он не хочет есть.

– Ты голоден?

– Да.

– Тогда почему ты не ешь кашу? Габбет скривил толстые губы.

– Уже получил свою порцию. Вам что, больше не к чему придраться, чтобы выпороть меня еще раз? Уф! Вот подлюги! Сколько дадите на этот раз, майор? Пятьдесят?

И он со смехом улегся на своем деревянном ложе.

– Вот шельма! – сказал Викерс и слабо усмехнулся. – Что можно поделать с таким типом?

– Я бы из него душу выколотил, – сказал Фрер, – если бы он посмел так говорить со мной.

Троук и все присутствовавшие тотчас же прониклись уважением к новоприбывшему. Этот человек свое слово сдержит.

Верзила поднял огромную голову, посмотрел на говорившего, но не узнал его. Какой-то незнакомец – видно, не из здешних.

– Бейте меня, сударь, на здоровье, – сказал он. – Только дайте сперва малость табачку.

Фрер рассмеялся. Этот человек пришелся ему по душе своей грубой прямотой и хладнокровием, и, покосившись на Викерса, он вынул из кармана своего кителя плитку табаку и, отломив кусочек, дал его беглецу. Габбет схватил его, как шавка хватает кость, и целиком засунул в рот.

– А сколько с ним было соучастников? – спросил Морис, глядя, как работают челюсти арестанта, словно наблюдал за каким-то диковинным зверем; в его представлении «арестант» и «соучастник» были понятия нераздельные, как «кожа» и «родинка».

– Трое, сэр.

– Трое, да?… Дайте ему тридцать плетей, Викерс.

– А было бы со мной еще трое парней, – пробормотал Габбет, жуя табак, – то вам бы не видать меня.

– Что он сказал?

Но Троук не расслышал, и другой арестант «отличного поведения», слегка отшатнувшись от Габбета, сказал, что он не расслышал тоже. А сам преступник, громко чавкая, погрузился в какое-то беспокойное молчание, словно и не сказал ничего.

Сидя на досках и мрачно жуя табак, он представлял собой страшное зрелище. И не только из-за своего природного уродства, которое казалось еще страшней из-за грязных лохмотьев, едва прикрывающих тело. И не только из-за ввалившихся небритых щек, заячьей губы, в кровь ободранных ног и крайне истощенного тела. И не только потому, что когда он сидел, поджав под себя ногу и свесив с колен волосатую руку, трудно было себе представить, что это чудовище принадлежит к той же породе, что и хрупкие женщины и нежные дети. Но также потому, что его похожие на жернова медленно жующие челюсти, беспокойные пальцы и блуждающие, налитые кровью глаза таили память о чем-то более ужасном, чем страх перед голодной смертью, – воспоминание о трагедии, разыгравшейся в мрачных лесах, которые исторгли его из своих глубин, и тень какого-то неведомого злодеяния, нависая над ним, отталкивала и отвращала, как отвращает смрад бойни.