Корсар, стр. 22

Мун улыбнулся впервые с того момента, как двенадцать часов назад замолчал радиолокационный ответчик на борту самолета Фионы Катаморы.

— Я лишь хотел заверить, что мы непременно поделимся информацией.

— Осталось обсудить еще один вопрос, — сказал Гами. — В данный момент, учитывая имеющиеся договоренности, я не вижу причин отменять или откладывать начало мирной конференции.

— Сегодня утром я говорил с президентом, — сообщил Мун, — и он высказал аналогичные соображения. Если случится страшное, мы почтим память Фионы Катаморы и доведем до конца конференцию, которая, по ее мнению, является идеальной возможностью для достижения стабильности в регионе. Уверен, она возражала бы против отмены саммита больше, чем кто-либо другой.

— Известно ли, кто будет представлять ваше правительство на конференции, если, как вы выразились, «случится страшное»?

— Честно говоря, я не в курсе. Президент отказался даже очертить круг кандидатов.

— Что ж, я вполне его понимаю, — заметил Гами.

— Госсекретарь Катамора много значила для него.

— Могу представить. Судя по тому, что я читал и видел в новостях, она была удивительной женщиной. Прошу прощения, я имел в виду «она удивительная женщина». — Гами поднялся, явно удрученный своей оплошностью. — Не буду больше отнимать у вас время, господин посол. Я просто хотел лично выразить соболезнования. Даю вам слово: как только мне станет что-либо известно, я позвоню вам в любое время дня и ночи.

— Благодарю вас.

— Положа руку на сердце, Чарльз, — Гами неспроста обратился к собеседнику по имени, — если такова воля Аллаха, то она воистину неисповедима!

Мун понимал: лишь самые искренние чувства способны побудить Гами хоть намеком признать, что он ставит под сомнение волю Аллаха.

— Благодарю вас.

Посол США проводил ливийского министра к лифтам.

— Интересно, как быть, если самолет разбился? — пробормотал Мун, озвучивая запоздалую мысль.

— Не понимаю.

— Если произошла авария, наше правительство наверняка потребует, чтобы на месте крушения работала комиссия американских экспертов. Установлением причин авиакатастроф занимается Национальный комитет по безопасности на транспорте.

— Ах вот в чем дело… — Гами потер подбородок. — У нас тоже есть такие специалисты. Не вижу проблемы, но мне следует переговорить с президентом.

— Разумеется. Благодарю вас.

Мун вернулся в кабинет. Вскоре в дверь постучали.

— Войдите.

— Что думаешь? — спросил Джим Кублицки, резидент ЦРУ в Ливии.

В колледже Кублицки считался восходящей звездой американского футбола, но уже пятнадцать лет служил в разведке. Он был так высок, что едва проходил в дверь, поэтому не участвовал в оперативных мероприятиях — слишком выделялся из толпы. Зато Джим знал толк в организации, и четыре прикомандированных к посольству агента уважали и ценили своего босса.

— Если в этом замешано ливийское правительство, Гами не в курсе, — ответил Мун.

— По моим сведениям, Али Гами — любимчик Каддафи. Если самолет сбили, он должен знать.

— Вот и я нутром чую, что ливийцы тут ни при чем. Несчастный случай.

— Пока они не найдут место крушения и эксперты его не осмотрят, уверенности нет.

— Разумеется.

— Ты спросил, можно ли будет подключить ребят из Комитета по безопасности на транспорте?

— Спросил. Гами не против, но сказал, что должен обсудить это с Каддафи. Кажется, вопрос застал его врасплох — он хочет подумать. Ему надо устроить так, чтобы не получилось, будто наши эксперты лучше. Только ливийцы не откажут — иначе грянет дипломатический скандал.

— А если откажут, то автоматически себя выдадут, — добавил Кублицки, подозрительный, как и все шпионы. — А как он сам по себе? Я имею в виду Гами.

— Мы раньше, разумеется, встречались, но на сей раз за дипломатическими реверансами почувствовался человек. Он вежливый, обходительный, даже в сложившихся обстоятельствах. Уверен, он искренне переживает. Вдобавок Гами сам очень много сделал для конференции — ее срыв стал бы пятном на его карьере. Он правда расстроен. Трудно поверить, что этот режим мог породить такую личность.

— Каддафи, как Валтасар, увидел письмена на стене, когда мы покончили с Саддамом. Сколько времени прошло между свержением Хуссейна и отказом Ливии от ядерного оружия?

— Несколько дней, по-моему.

— Вот так-то! Не успеют увидеть, что бывает с тем, кто американцам голову морочит, — сразу на попятную!

Мун состроил скептическую гримасу. Он не страдал ура-патриотизмом, был категорически против вторжения в Ирак, хотя не сомневался: без него мирная конференция попросту не состоялась бы. Мун пожал плечами. Как получилось, так получилось, зачем ворошить прошлое?

— Узнал что-нибудь? — спросил он у Кублицки.

— Управление военно-космической разведки переключило на западную пустыню один из спутников с Залива. Снимки уже начали поступать специалистам. Если самолет там, его найдут.

— Пустыня тянется на тысячи миль, — напомнил Мун, — а местами еще и горы.

Его собеседник был непоколебим.

— На снимках из космоса можно номер машины прочесть.

Посол был слишком огорчен, чтобы ввязываться в дискуссию и объяснять, что разглядывать мелкие детали — это одно, а обыскивать территорию размером с Новую Англию — совсем другое.

— Еще что-нибудь известно?

Кублицки понял, что разговор окончен, и поднялся.

— Нет, сэр. Сейчас надо просто сидеть и ждать.

— Хорошо. Передай секретарю, чтобы занесла мне аспирин.

— Конечно!

Агент ЦРУ выскользнул из кабинета.

Чарльз Мун сжал виски. Он не дал воли чувствам при известии об исчезновении самолета, однако перед усталостью даже его профессионализм был бессилен. Посол четко понимал: если Фиона Катамора погибла, подписание Триполийского соглашения сорвется. Он солгал Гами: на самом деле кандидатура представителя США обсуждалась, и президент решил отправить в Триполи вице-президента, ведь заместитель госсекретаря — фигура недостаточно крупная. Вот только пост вице-президента занимал молодой симпатичный конгрессмен, кандидатура которого была частью предвыборной сделки. Дипломатического опыта у него не имелось, равно как и мозгов.

На одном из приемов в Белом доме вице-президент беседовал с делегацией курдов и допытывался, известно ли им значение слова «курдюк». Во время обеда, который давали в честь президента КНР, он в шутку спросил, чем китайцы отличаются от японцев. По Интернету уже несколько месяцев гулял ролик, где вице-президент пялится на грудь известной актрисы, похотливо облизывая губы.

Чарльз Мун не любил молиться, но вдруг ощутил острое желание рухнуть на колени и просить Бога пощадить Фиону. Еще ему хотелось помолиться за сотни и тысячи людей, которые погибнут в бессмысленной ближневосточной бойне, если госсекретаря не удастся отыскать.

— Господин посол, вы просили аспирин, — напомнила секретарь.

Мун поднял взгляд.

— Оставьте пузырек, Карен. Он мне понадобится.

ГЛАВА 10

Едва сверкающие медью двери лифта разъехались, открывая выход на самую нижнюю палубу «Орегона», Кабрильо почувствовал ритмичное биение. Застланный ковром коридор ходил ходуном, и дело было не в новейших двигателях, а в самой дорогой стереосистеме, которая когда-либо покидала порт на борту судна. Музыка, ревущая за дверью единственной в этой части корабля каюты, напоминала взрывы, а вокал — вопли дюжины дерущихся кошек. Вой становился то громче, то тише, никак не согласовывался с общим ритмом, а каждые несколько секунд взвизгивали колонки, к которым подносили микрофон.

Именно из-за музыкальных вкусов Марка Мерфи (если, конечно, они соотносились с понятием «музыка») других кают поблизости не было.

Кабрильо замер у открытой двери. Сотрудникам корпорации выплачивалось очень щедрое жалованье, так что они могли обустраивать свои каюты, как сочтут нужным. У самого Хуана стены были обшиты деревом экзотических пород — каюта напоминала не жилище моряка, а английское поместье. Франклин Линкольн, который вырос в нищете на улицах Детройта и двадцать лет прослужил на флоте, где спать приходилось в любых условиях, поставил подвесную койку, тумбочку и металлический шкафчик. Все оставшиеся деньги он тратил на «харлей», собранный по спецзаказу. Каюта Макса была забита разномастной мебелью, точно купленной на распродаже.