Лекарь. Ученик Авиценны, стр. 39

Роб вложил каждый клинок в ножны на поясе, ощущая их непривычную тяжесть. Положил руки на рукояти, и Цирюль ник с удовольствием оглядел его с головы до ног.

А посмотреть было на что. К восемнадцати годам он полностью вырос и теперь на две пяди [45]возвышался над Цирюльником. Широкий в плечах, худощавый, с гривой вьющихся каштановых волос, с широко посаженными голубыми глазами, которые меняли выражение быстрее, чем морские волны — свой цвет. Лицо с крупными чертами, с квадратным подбородком, всегда чисто выбритым. Роб до половины вытащил из ножен меч, который свидетельствовал о его положении свободнорожденного мужчины, потом вложил обратно. Разглядывая его, Цирюльник ощутил прилив гордости и какое-то смутное, но непреодолимое опасение, найти имя которому сам затруднялся. Назвать это ощущение страхом было бы недалеко от истины.

17

Новый договор

В первый же раз, когда Роб вошел в таверну при оружии (это было в Беверли), он тотчас почувствовал, как все изменилось. Не то чтобы люди стали относиться к нему с большим почтением, но держались они осторожнее, а в разговоре выбирали выражения. Цирюльник снова и снова повторял, что Роб теперь должен вести себя осмотрительнее, ибо по учению святой матери-церкви необузданный гнев есть одно из восьми самых страшных преступлений, которые караются смертной казнью [46].

Робу надоело уже слушать, что произойдет, если стражники поволокут его на церковный двор, но Цирюльник не уставал расписывать Божьи суды, на которых обвиняемым приходилось доказывать свою невиновность, держа в руке горячие камни или раскаленное добела железо, а то и пить кипящую воду.

— Осужденного вешают или же обезглавливают, — сурово рассказывал Цирюльник. — Если человек повинен в смертоубийстве, его нередко привязывают ремнями за щиколотки к хвостам диких быков, а потом травят быков собаками.

«Боже праведный, — думал Роб, — Цирюльник с этими причитаниями совсем превратился в старую бабу. Он что же, думает, я выйду на улицу и стану рубить всех встречных?»

В городке Фулфорд обнаружилось, что он потерял римскую монету, которую носил при себе с тех самых пор, как отец с товарищами откопали ее на дне Темзы. С горя он так напился, что сразу вскипел, едва какой-то шотландец с изрытым оспой лицом толкнул его под локоть. И не извинился, а злобно забормотал что-то на гаэльском [47].

— Говори по-английски, карлик чертов! — прикрикнул на него Роб: шотландец, хотя и крепкого телосложения, был на две головы ниже.

Наверное, поучения Цирюльника все же не пропали даром: Робу хватило ума отстегнуть ножны с оружием. Шотландец незамедлительно последовал его примеру, а уж тогда они сошлись лицом к лицу. Пусть этому человеку и недоставало роста, но Роба ждал неприятный сюрприз — противник невероятно ловко орудовал и руками, и ногами. Сперва он выбросил вперед ногу и сломал Робу ребро, потом его кулак, твердый, как скала, сломал со страшным хрустом нос, причинив Робу сильную боль.

— Сучий сын! — прорычал Роб и обратил свою боль и ярость на укрепление тающих сил. Он едва сумел выстоять, пока шотландец не выдохся настолько, что им обоим можно было отступить без ущерба для чести.

До лагеря он еле дотащился, а уж выглядел, да и чувствовал себя так, будто его поймала и безжалостно избила целая шайка великанов.

Цирюльник не слишком-то церемонился, вправляя с громким треском хрящей сломанный нос. Полил крепким напитком царапины и синяки, но слова его пекли сильнее, чем хмельное зелье.

— Ты стоишь на распутье, — объявил ему Цирюльник. — Ремеслу нашему ты обучился. Разум у тебя быстрый, и я не вижу причин, почему бы тебе не преуспеть на этом поприще. Все зависит лишь от твоего характера. Если ты и дальше пойдешь по той дорожке, что сейчас, то скоро сделаешься горьким пьяницей.

— И меня таковым объявит человек, который сам умрет от пьянства, — с презрением ответил Роб и зарычал, прикоснувшись к своим распухшим и кровоточащим губам.

— Не думаю, что ты проживешь достаточно долго, чтобы умереть от пьянства, — бросил Цирюльник.

Как ни искал Роб, как ни перетряхивал свои пожитки, римская монета так и не нашлась. Теперь единственной вещью, связывавшей его с детством, остался наконечник стрелы, некогда подаренный отцом. Роб просверлил в кремне дырочку и стал носить его на шее, на коротком ремешке из оленьей кожи.

Мужчины теперь старались не сталкиваться с ним — помимо великанского роста и умело изготовленного оружия этому способствовал нос, который выделялся на лице, постепенно меняя оттенки, и торчал несколько криво. Наверное, Цирюльник был слишком зол на него и не использовал всего своего умения, когда вправлял нос — тот так и остался немного кривым.

Ребро много недель вызывало у него боль при каждом вдохе. На всем пути из Нортумбрии в Уэстморленд, а потом обратно в Нортумбрию Роб вел себя смирно. Не ходил по тавернам да трактирам, где легко попасть в драку, а оставался по вечерам у повозки, сидел у костра. Если лагерь разбивали далеко от города, он «брал пробы» их Снадобья и скоро пристрастился к метеглину. Но однажды вечером, когда Роб истребил немалую часть их целебного зелья, он вдруг обнаружил, что открывает пузырек с нацарапанной на нем буквой «Б». Пузырек был из «запаса для особых пациентов», с добавлением мочи, и предназначался для мести личным врагам Цирюльника. Роб содрогнулся и отшвырнул пузырек. С тех пор он покупал себе выпивку, когда они останавливались в городах, и бережно укладывал ее в угол повозки.

В городе Ньюкасле он изображал Старика, прикрыв синяки накладной бородой. Толпа собралась немалая, Снадобья продали предостаточно. После представления Роб скрылся за повозкой, чтобы избавиться от своей личины, а потом устанавливать занавес и принимать больных. За повозкой уже стоял Цирюльник, споря о чем-то с высоким костлявым мужчиной.

— Я следую за вами от самого Дарема, где впервые увидел, — говорил незнакомец. — Куда бы вы ни приехали, всюду собирается толпа, а она-то мне и нужна. Поэтому предлагаю странствовать вместе и делиться всеми заработками.

— У тебя нет заработка, — возразил ему Цирюльник.

— Есть, — улыбнулся тот. — Мое ремесло требует нелегкого труда.

— Да ты, я вижу, куешь деньги пальцами, а жнешь кошельки. В один прекрасный день тебя схватят за руку в чьем-нибудь кармане, тут тебе и конец. Нет, с ворами я дела не имею.

— Возможно, это не тебе решать.

— Как раз ему и решать, — вмешался Роб.

Незнакомец удостоил его лишь мимолетным взглядом.

— А тебе, старик, лучше помолчать и не привлекать внимания тех, кто может тебя обидеть.

Роб шагнул к нему. У воришки от удивления широко раскрылись глаза, он выхватил из-под одежды длинный узкий нож и слегка повел им в сторону одного и другого.

Великолепный кинжал Роба, казалось, сам собой выскочил из ножен и вонзился вору в предплечье. Роб вовсе не напрягался, но удар вышел сильный, он почувствовал, как острие царапнуло по кости. Когда выдернул кинжал из раны, оттуда сразу же хлынула струя крови. Роб даже поразился тому, сколько крови может так быстро вылиться из такого тощего, словно журавль, человечка.

Воришка попятился, держась за раненую руку.

— Иди сюда, — позвал его Цирюльник. — Давай мы тебя перевяжем. Не бойся, зла мы тебе не причиним.

Но вор уже обогнул повозку и в мгновение ока скрылся.

— Столько крови, что незамеченным он не останется. Если в городке есть стражники, они его схватят, а он, скорее всего, приведет их к нам. Надо быстро уезжать, — решил Цирюльник.

Они бежали, как и в тех случаях, когда опасались смерти пациента, нигде не останавливаясь, пока не удостоверились, что погони за ними нет.