Гнев Нефертити, стр. 38
Он задумался. Вопрос мирового масштаба! Как может его отец, Смотритель зала для приемов, отпустить его в Фивы? И где он будет жить? И на какие деньги?
— Нужно, чтобы моего отца перевели в Фивы.
— Я попрошу Меритатон.
Мальчик улыбнулся. Анхесенпаатон тоже.
— Фивы огромны. Мой отец говорит, что это самый большой город в мире!
Мгновение назад удрученные, дети теперь радостно смотрели друг на друга.
— Поскольку твоя сестра будет царицей, быть может, мы сможем пожениться в Фивах!
Она снова помрачнела.
— Сестра говорит, что я выйду замуж за Тутанхатона.
— За кого? Кто это?
— Брат царя.
— Ты его видела?
— Да, он моего возраста.
Пасар тоже помрачнел.
— А как же я?
— Я не знаю… Решает Меритатон.
— Ты больше не хочешь выйти за меня? Я же тебе подарил дрозда…
Она положила руку мальчику на плечо.
— Я люблю тебя.
Пасар смотрел на нее, как будто пытался прочесть зашифрованные тексты.
— Пойдем, — сказал он, указывая на моточек веревки, — будем ловить рыбу.
Они убежали к реке.
Меритатон наблюдала за ними с террасы, завидуя тому, что они могли видеться днем.
А в Северном дворце Асехем, мастер-бальзамировщик, снова принялся за дело.
Он осмотрел обнаженное, уже без внутренностей, тело Нефертити и подумал о том, что за бальзамирование царя получил лишь задаток, составляющий третью часть оплаты. «У царских особ, очевидно, было слабое здоровье», — решил он.
Сердце усопшей имело такой же фиолетовый оттенок, как и сердце ее супруга.
Асехем задумался: чем заполнить глазницы царицы? Он решил посоветоваться с Главным распорядителем Уадхом Менехом, когда увидится с ним.
Ему рассказывали много историй о левом глазе усопшей. Он вздрогнул, вспомнив о том, какие свойства ему приписывались.
Работа его была и без того деликатной, а тут еще приходилось решать, что делать со злым глазом!
Отдать себя во власть полуденного солнца в Эдфу в восьмом месяце было таким же геройством, как отправиться на войну. Миллион золотых стрел ежесекундно обрушивались на голову, поэтому парик был не столько украшением, сколько щитом.
Священные ловцы гиппопотамов, так же как и все остальные, отсиживались в прохладных тоннелях в северной части квартала писарей. Тень располагала к дремоте. Поскольку в эти дни не умер ни один богач, толстомордые левиафаны могли умиротворенно плескаться в теплой грязи болот западнее города: они не рисковали потерять одного из своих собратьев во время ритуальной охоты, которую организовывали в честь усопшего. Тем лучше. Потому что преследовать это опасное животное, стоя в шатком челноке, бросать ему рыбу, заставляя открыть пасть, хорошенько прицеливаться, запускать в нее три гарпуна и затем вытаскивать этого окровавленного монстра из воды, чтобы передать его потрошителям, было убийственным занятием в такую жару. К тому же при удобном случае одно из этих животных могло напасть на ловцов.
Иногда кое-кто все же задавался вопросом, почему это животное считали олицетворением ужасной богини Туерис и все же убивали его по случаю пышных похорон?
Как всегда в это время в период между пятым и девятым месяцами года, по примеру жрецов и писарей разного ранга Танут-Амархис, верховный жрец храма Хоруса, бога-покровителя Эдфу, оставался дома. Он выходил только около пяти часов, когда стрелы Ра летели косо и становились слабыми. К тому же в полуденный зной верующие, бедняки и дарители тоже не показывались на улице: в Эдфу дела решались в первые четыре утренних часа и в два последних часа вечера.
Танут-Амархис только что завершил скромный легкий обед: салат из огурцов с кислым молоком, маленький круглый хлебец с луком и несколько свежих плодов инжира. Устроившись на ложе на втором этаже своего владения, расположенного напротив храма, он проверял копию описания ритуала очищения жрецов:
Поклон тебе, о жертвенный сосуд! Я очистился оком Хоруса, чтобы совершать с твоей помощью ритуалы. Я очистился для Амона и окружающих его богов…
За окном он услышал голос, а затем различил свое имя. Он встал и пошел посмотреть, кто его звал. Это были двое мужчин с бритыми головами, очевидно, писари. На их лицах было написано легкое удивление.
— В чем дело?
— Царские вестники к Танут-Амархису!
— Поднимайтесь!
Царские вестники? А кто царь? С какой вестью они явились?
Он открыл дверь. В комнату вошли посланники.
— Мы прибыли из Ахетатона.
Танут-Амархис нахмурил брови. Ах да, новый город на севере, где поклонялись культу Атона!
Один из вестников церемонно протянул ему футляр.
— Какой же царь вас послал?
Вопрос, достойный провинциального тупицы. Но назначение преемника несостоявшейся царицы Нефертити произошло, правда, лишь пять дней назад, и в отдаленных уголках царства о нем узнают только через две недели.
— Брат усопшего Эхнатона. Наш новый царь — Эхнеферура, возлюбленный Неферхеперура.
Танут-Амархис открыл рот. Одно имя чего стоило!
— Как вы добрались сюда?
Услышав шум в такое необычное время, появилась жена верховного жреца.
— Прикажи подать питье царским вестникам, — сказал ей Танут-Амархис.
— На царской галере, — ответил один из них. — Две галеры отправились из Ахетатона, одна поплыла вниз по реке, а другая, наша, — вверх. Таким образом царское известие будет передано в сорок два нома.
Появились обнаженные дети верховного жреца. Они принялись разглядывать посетителей. Слуга принес поднос с кувшином и двумя чашами и наполнил их для благородных путешественников. Танут-Амархис хлопал ресницами. Наверху действительно что-то происходило. На протяжении долгих лет, так же как и его соратники из Фив, Абидоса, Коптоса, он не обращал внимания на сумасшедшего царя Атона, который делал вид, что не знает об их существовании. В конце концов, провинция спокойно жила без царского благоволения, а культы Хоруса и Туерис при этом не стали менее популярными. И вот новый царь вспомнил наконец об их существовании и послал к ним вестников!
Вестники жадно пили пиво. Слуга налил им снова. Танут-Амархис достал папирус из футляра и развернул его. Так же как и его соратники, он сначала склонился над печатью. Там было именно то имя, которое назвали. Он прочитал послание: его просили приехать в Ахетатон по случаю восхождения на трон Эхнеферура! Никогда такого не было!
Вестники попрощались: их ждали на корабле.
— Что происходит? — спросила жена Танут-Амархиса, глядя на папирус в его руках.
— Новый царь просит меня приехать в Ахетатон по случаю его коронации.
— У нас новый царь?
Жрец задумчиво кивнул. Он понимал, что только один человек из тех, кого он знает, может пролить свет на эти события: Хумос из Фив.
— Но сначала я поеду в Фивы, — объявил Танут-Амархис. Гиппопотамы умиротворенно мычали в своих болотах, а на раскаленных крышах Великого храма Хоруса грелись ящерицы, лакомясь сочными летними мухами.
Приготовления и горечь, или сова и попугай
Плоское округлое лицо с выпученными глазами, маленький горбатый нос и миниатюрный рот, узкие плечи и слегка выпуклая грудь Панезия, Главного служителя Атона, то есть высшего жреца Великого храма Атона в Ахетатоне, создавали порой впечатление, что он вот-вот взлетит и усядется на дереве или на крыше. Настоящая сова. Осторожный, наблюдательный, мудрый. Никто не помнил, чтобы он когда-либо повышал голос или не ответил обратившемуся к нему.
— Высшая честь, мой царь, — сказал он, присаживаясь за стол по правую руку от Сменхкары после его приглашения.
Тхуту подождал, пока устроится Тутанхатон, и последовал его примеру.
Десять слуп по два для каждого ужинавшего и еще два виночерпия находились в пределах слышимости в большом зале Царского дворца. Перед каждым слуги поставили алебастровые тарелки, а посередине — большое блюдо с вареными утиными яйцами, присыпанными зернами горчицы и шафраном. Большие кубки из переливающегося стекла были наполнены вином.