Гнев Нефертити, стр. 37
Мать была мертва.
Волы, овцы, гуси, сернобыки, гиены и весть
«Семнадцать коров земледельца Мекетона из предместья Доброта Амона», — громко объявил писарь. Его коллега сделал запись на пергаменте, лежащем на дощечке на его коленях.
Он сидел на раскладном стуле в тени белого навеса, захватывающего пять ступенек. У его ног лежало множество длинных пергаментов с перечнями пересчитанных стад и другого имущества. Два писаря, сидевшие рядом, вели подсчеты. Сам же главный писарь не делал ничего, он обмахивался большим высушенным пальмовым листом, которому искусно была придана форма круга. Лист с помощью крахмала сделали более плотным и украсили рисунком Магического узла.
Пришли сюда и сборщики налогов, а двое из них явились из Великого храма Амона-Ра в Фивах.
Стояла удушливая жара, а поднимаемая скотом пыль делала ее невыносимой. Главный писарь, запрокинув голову, сделал долгий глоток из сосуда, стоявшего рядом с ним. Капельки пота скатывались с его блестящей лысины прямо в глаза; вытирая их тыльной стороной ладони, он уже давно стер сурьму, которой все писари для красоты подводили глаза.
Время от времени то один, то другой писарь отщипывали из пучка ката два-три листика, обмакивали их в воду и жевали, чтобы облегчить свои мучения.
Они с утра учитывали поголовье скота в западной части Фив, причем работали уже целую неделю от рассвета до захода солнца. Одни из них состояли на постоянной службе, а другие были наняты лишь временно, после выполнения работы они вернутся на фермы. Последним нельзя было полностью доверять, поскольку они нередко договаривались с земледельцами, своими работодателями, и часто нарочно занижали количество животных.
Для такой работы верховные жрецы одалживали своих писарей налогового учета. И делали это еще охотнее, когда пересчитывался скот на принадлежавших им землях.
Раз в год все скотоводы должны были предоставить свои стада комиссии налогосборщиков. Те, кто пытался уклониться, платили штраф пропорционально своему богатству.
Перепись скота проводилась с начала сезона паводков, учет урожая — в конце сезона жатвы.
Обнаженный мальчик с палкой в руках, покрытый пылью с ног до головы, вел стадо рогатого скота на перепись.
— Тридцать четыре особи. Из них десять быков, — проговорил писарь.
Другой писарь записал.
Их молодой коллега, прибывший из предместья, тяжело дыша, снял висевшие на веревках через плечо четыре сосуда с водой и мешок с десятью круглыми караваями медового хлеба.
Подогнали овец. Воздух наполнился их блеянием.
— Четыре сернобыка, — сказал главный писарь, чтобы показать, что и от него есть польза.
Величественно продефилировали рогатые животные, высоко неся свои длинные изящные рога.
В эту минуту под навесом возникла суматоха.
— Посмотри, кто идет! — крикнул один из писарей.
Счетовод быстрым взглядом окинул стадо гусей, которые, переваливаясь, шли за сернобыками, а затем, как и все, повернул голову. В это невозможно было поверить! Хумос! Сам великий жрец! И с ним глава налоговой службы! Сопровождаемые носильщиками опахал и кресел, четыре блестящих головы приближались под палящим солнцем. От храма сюда было полчаса ходу.
— Тридцать два гуся! — крикнул счетовод, разволновавшись.
Знатные посетители вскоре приблизились. Писари поспешили навстречу своим высоким повелителям и стали целовать им руки. Хумос и глава налоговой службы живо поднялись на ступеньки и укрылись под навесом. Для них поставили раскладные стулья.
— Не прерывайте своего занятия, — заявил глава налоговой службы, кладя руку на плечо счетоводу. — Я пришел посмотреть, как продвигается ваша работа. Высокочтимый Хумос пожелал лично проверить богатство края в этом году и составил мне компанию.
Он наклонился, поднял один из исписанных листов и стал изучать его.
— Кто-то уже сделал подсчеты, я полагаю.
— Да, господин, — поспешил ответить один из писарей. — На сегодняшний день и на этот час сто двадцать одна тысяча семьсот десять дебенов медью, из которых шестьдесят тысяч четыреста шестьдесят дебенов с земель, принадлежащих храму Амона.
Хумос и глава налоговой службы удовлетворенно закивали головами. Налоги, которые составляли тридцать процентов от налогооблагаемых богатств, будут уплачены зерном и льном. Доля налогосборщиков предназначалась для местных нужд — на ремонт дорог и каналов, на выплаты чиновникам, содержание зернохранилищ и другие нужды. Доля священнослужителей, теоретически освобожденная от налогов, шла на содержание храмов и прихрамовых сооружений и на выплаты жрецам. Поступлений могло быть и больше, если бы не скупость чиновников Ахетатона, которые дополнительно взимали пять процентов на военные нужды, и, кроме того, отказывались повысить подати.
— Без надувательства? — поинтересовался глава налоговой службы.
— Два земледельца представили меньше скота, чем то количество, о котором нам было известно. Мы пошли к ним и отыскали скот на полях.
— Побить палками, — велел Хумос.
— Да, высокочтимый господин, и еще будет взыскан штраф.
— Хорошо.
— Но с рыбаками у нас такие же проблемы, как и в прошлом году. Очень сложно пересчитать их улов.
— Да, я знаю, — согласился глава налоговой службы, — речные сборщики налогов не могут разорваться. У нас только двадцать кораблей.
Он опустил руки на колени и попросил пива. Для двух высоких гостей поспешили наполнить пенной жидкостью большие чаши. Хумос сделал хороший глоток и провел рукой по губам.
— Нужно будет узнать у пивоваров из Ахетатона рецепт пива, — сказал он Главному жрецу Амона. — Оно больше пенится, чем это.
Головы вновь повернулись к дороге на Фивы. Быстрым шагом, несмотря на жару, приближались двое молодых жрецов. Подходя к навесу, они наткнулись на стадо свиней, а затем козы чуть не сбили их с ног. Наконец они добрались до пункта назначения. У одного из них был сверток в чехле.
— Господин, — сказал посланец, обращаясь к Главному жрецу, — это известие пришло с царской почтой вскоре после твоего ухода.
Хумос взял чехол, достал сверток и сразу же посмотрел на печать.
— Эхнеферура, возлюбленный Неферхерура, — прочитал он с некоторым удивлением. — Над Ахетатоном и впрямь поменялся ветер.
— Я правильно понял: Эхнеферура? — уточнил глава налоговой службы.
— Возлюбленный Неферхерура, — дополнил Хумос.
Он прочитал известие и в задумчивости устремил взгляд в пространство, будто не замечая проходящих перед ним животных.
— Двадцать три свиньи! — провозгласил писарь.
Хумос отдал папирус главному жрецу Амона, который все еще пил пиво.
— Замечательно! — прочитав сообщение, сказал он и улыбнулся. — Твои старания наконец вознаграждены, господин. Одно лишь имя нового царя это подтверждает.
— Сложное имя, — буркнул Хумос. — Хватило бы и первой его части. Ну что ж, молодой Сменхкара все же дерзнул изменить имя своего предшественника.
Он на какое-то время задумался и, поднимаясь, попрощался с главой налоговой службы, воздавая ему должные почести.
— Однако же, — произнес он, — речь идет о вопросах, которые должны обсуждаться на Совете. Возвращаемся!
Он ушел со своим сопровождением и двумя вестниками.
— Шесть гиен! — объявил счетовод.
Полосатых животных держали на поводу. Они вели себя более или менее спокойно, но скалили зубы и мрачно зыркали по сторонам, погоняемые своим хозяином, полноватым молодым мужчиной. Гиены были хороши для ловли крыс, но их нужно было держать в клетках, пока весь скот не заперт подальше от них.
Пасар удрученно смотрел на Анхесенпаатон. Он держал в руке моточек веревки, на конце которой висел стальной крючок.
— Фивы? — переспросил он.
Она даже не кивнула головой. Раз он повторил вопрос, значит услышал.
— Твоя сестра хочет туда ехать?
Она отрицательно покачала головой.
— Если я поеду в Фивы, ты поедешь со мной?