Запретный город, стр. 77

Каждый вечер, прежде чем покинуть мастерскую, он наводил в ней чистоту, хотя никто ему не велел, Прибравшись, уходил домой не сразу, а лишь нарисовав на куске известняка колесницу, собаку или идущего человека и разбив затем свой набросок на тысячу кусочков. Настанет день, верил Панеб, и его рука будет вырисовывать такие фигуры без запинки, без нужды в поправках и повторах.

Когда он выходил, уже стемнело. На пороге мастерской он столкнулся с Собеком.

— Мастером становишься, Панеб.

— А тебе завидно?

— Какой же ты все-таки задира. Нельзя так, мой мальчик, — такое поведение до добра не доведет.

— Мне грозит начальник стражи?

И Панеб скорчил рожу. Казалось, драки не миновать.

— Мы с тобой не очень-то ладим, — произнес наконец Собек. — Но, по-моему, ты врать не станешь.

— Вздумаешь обвинять меня во лжи — пожалеешь.

— Ну так скажи мне правду: это ты тогда убил одного из моих подчиненных в горах?

— Да ты рехнулся!

— Значит, говоришь, не твоя работа?

— Я тебе уже сказал!

— Я тебя подозревал. Но думаю, что, скорее всего, ты не врешь.

— Попробуй только подозревать… Я ж тебе башку разобью, Собек.

— Тогда тебя схватят и посадят… Ты уж работай себе. Да получше.

«Не он это», — думал Собек, уходя от рисовальщика. Но он не раскаивался в своем поступке. С Панебом прояснилось, значит, остается след, о котором он хотел бы забыть: Абри. Главный управитель западного берега.

Сунуться туда… И нубиец не то что про служебный рост забудет, а, чего доброго, и костей не соберет. Только вот совесть мучила… не может он вести себя как подлый трус.

Нефер с Ясной лежали обнявшись на террасе своего дома до тех пор, пока зной не стал совсем уж непереносимым. После ночи любви они уснули в объятиях друг друга, и оба видели во сне тот самый день, когда суд Места Истины признал совершенной статуэтку Маат, созданную Молчуном. Фигурка была помещена в сокровищницу храма.

Став ваятелем «Дома Золота», Нефер отныне должен был посвятить себя созданию статуй. Используя все полученные за годы ученичества знания, он сможет по-настоящему вдохнуть в камень жизнь и наполнить свои творения светом. Первым делом он изваяет статую писца Рамосе, склоненного над свитком, дабы юные подмастерья имели перед глазами достойный образец для подражания.

Ведунья сидела перед своим домом на самом солнцепеке. Что-то невиданное… Ясна забеспокоилась: уж не заболела ли она? Но целительница заговорила, и голос ее звучал очень спокойно.

— Не хочу никого сегодня принимать. Заменишь меня?

— Там, где смогу. Я постараюсь… Вы не заболели?

— Мне придется провести весь день в храме. Я попробую умилостивить Сохмет, неумолимую богиню-львицу.

— Селению грозит опасность?

— Да, Ясна, Страшная опасность.

72

Нефер встревожился.

— «Страшная опасность»… И что, ведунья больше ничего не сказала?

— Нет, — ответила Ясна. — Сказала только это и ушла в храм.

— Нет у ведуньи обычая говорить без причины… А раз уж она собралась молиться львиной богине, то опасность и в самом деле серьезная.

— А откуда? Как думаешь?

— Не знаю… Понятия не имею, откуда беды ждать. Селение под защитой Рамсеса Великого, и никто не осмелится выступить против его власти.

У Ясны вообще не было на это счет никаких догадок, но она точно знала, что ведунья — истинная провидица и она не могла обмануться в своих предчувствиях. Но как воевать с опасностью, природа которой неведома?

В дверь постучали. Это был Каро Угрюмец.

— Начальник артели желает видеть Нефера… Срочно.

Перед домом Неби толпились собратья из правой артели. Молчун вошел как раз тогда, когда из спальни мастера выходила ведунья.

— Истекают последние мгновения его жизни, — сообщила она. — Поторопись.

Известие поразило всех присутствовавших. Неби был человеком в летах, и старость, похоже, перестала щадить его. Какой же он был крепкий, — казалось, его ничто не возьмет. И вот сгорел в одночасье.

Неби сидел в кресле, резные ножки которого имели вид львиных лап. Он облачился в обрядовое одеяние, подчеркивавшее его достоинство. Дыхание сбивчивое, учащенное, взгляд изнуренный.

— Годы мои протекли в радости сердечной, — сказал он Неферу. — Я не преступал законов братства нашего и не совершал неправедных деяний. Ты стал настоящим ваятелем и признан таковым всеми, но тебе нужно научиться руководить. Не упускай ни единого случая совершенствоваться, дабы руководство твое стало безупречным. Почитая дело свое и уважая предоставленные тебе полномочия, приказывай только тогда, когда требуют обстоятельства, и только то, что они диктуют. Не позволяй скверне или суете овладевать твоим сердцем, ибо они порочат творение и сеют раздор. Памятуй, что великое есть великое и что то, что от великого, велико есть. Твоя задача легкой не будет, но я умираю в покое, ибо нет бремени столь тяжкого, которое не могли бы понести твои плечи.

Голова Неби медленно склонилась на грудь, словно бы он приветствовал своего преемника.

— Я не согласен, — сказал Нефер Кенхиру. — Неби был для меня учителем и образцом, вот почему я отказываюсь становиться его наследником. Я хочу служить братству и правой артели, но не руководить. Доверие Неби тронуло меня до глубины души, но я не слишком высокого мнения о своих способностях.

— Не тебе выносить суждения о самом себе, — оборвал его писец некрополя. — А Неби, сильный опытностью своею и прозорливостью, всего лишь утвердил решение, принятое Рамосе. Это писец Маат распознал в тебе будущего начальника правой артели и старшего мастера братства. Место Истины передало тебе свою науку, и ты созерцал свет в «Доме Золота». Если будешь верен данному слову и если почитаешь Маат, ты примешь на себя предначертанные тебе обязанности.

Нефер пытался найти доводы, которые убедили бы Кенхира переменить мнение. Но как противиться Рамосе, покинувшему этот мир? Оставался единственный путь к отступлению.

— Но ведь мое назначение должно быть единодушно одобрено всеми мастерами правой артели, верно?

— Без этого никак нельзя, что и говорить, ибо никто не сможет руководить, если он не любим и не признан сердечно всеми подчиненными. Их мнение будет испрошено сегодня.

Панеб Жар не любил погребения. Бирюза откажет ему в любовных утехах, Уабет Чистая на долгие часы застрянет в храме вместе со жрицами Хатхор, вся работа застопорится, мастерские закроются… А раз умер не кто-то там, а начальник артели, то похороны будут донельзя пышными, а траур затянется до бесконечности! Чтобы не затосковать и отвлечься от унылых мыслей, ему не оставалось ничего иного, кроме как делать наброски — надо же было упражнять руку, понемногу усваивавшую искусство четких линий и всякие там пропорции.

Для Панеба Жара Неби остался человеком непонятным, загадочным, тем более что они никогда по-настоящему не общались. Так что оплакивать его Панеб не мог — это было бы лицемерием. Зато он питал истинное уважение к покойному мастеру, который, как ни выдумывал немыслимые по тягостности испытания, все же, когда Панеб их выдержал, открыл перед ним врата в круг рисовальщиков.

И Панеб стал вгрызаться в сухую рыбину. Но тут в его дом вошел Нефер, по лицу его было видно, что он чем-то сильно озабочен.

— Садись и выпей… Тебе, гляжу, не помешает.

— Знаешь, Панеб, я считаю тебя своим другом и очень надеюсь, что это взаимно.

— Что тебя так взволновало? Скажи, и я пойду разбираться.

— Однажды ты спас мне жизнь… Что, если ты еще раз меня спасешь?

— Да ради всех злых духов пустыни! Говори же, что надо!

Нефер присел на циновку.

— Писец Маат Рамосе, старший мастер Неби и писец некрополя Кенхир избрали меня новым начальником артели.

Лицо Панеба расплылось в широченной улыбке.

— Так и должно быть, и никто этому не удивится! Вот это новость так новость… Прикинь сам: точность у тебя врожденная, а если работа, так до изнеможения — таково уж твое стремление к совершенству. Так что веселиться и бить баклуши день-деньской с тобой не получится. Да и не затем мы сюда явились. Ну-ка встань, дай-ка я тебя обниму!