Запретный город, стр. 10
— Убрать его пора.
— Легко сказать…
— Потолковать с ним надо. На том языке, который ему понятен. Завтра, когда он на базар отправится.
Молчун покончил с формовкой сотни больших кирпичей и разложил их поверх камней, предназначенных под цоколь дома, который надлежало построить для семейства одного военного. Сыну ваятеля из Места Истины сотворить такое — детская забава. В ранней юности Молчуна завораживало производство кирпичей самой разной величины, и он научился отливать их самостоятельно и даже делать под них формы.
— Здорово у тебя получается, — одобрительно произнес подошедший хозяин.
— Никто над душой не стоит. Да и не спешу я.
— Ты знаешь и умеешь куда больше, чем показываешь другим, я прав?
— Зря вы так думаете.
— Ладно, это меня не касается… А о моем предложении подумал?
— Дайте мне еще немного времени.
— Хорошо, сынок. Лишь бы тебя другой хозяин не переманил…
— Да вы что…
— Шучу. Я тебе верю.
Молчун понял замысел хозяина: он свел его с дочерью, чтобы, польстившись на нее, нужный работник постарался бы на ней жениться, а там, глядишь, он и на должность помощника согласится, ну и будет, как миленький, вить семейное гнездышко. В итоге Молчун окажется прикованным к семейному предприятию.
Хозяин — мужик что надо. И кто же ему поставит в вину заботу о будущем дочери? Молчун нимало на него не обижался. Да и что ему козни да происки — с ним эти номера не проходят. Да ну? Может, оно так и было бы, если бы он не запал на эту Ясну. Ладно, он влип, втюрился, как последний остолоп. Лучше сказать, влюбленность лишила его рассудка. И все равно будущее, уготованное ему вероятным тестем, хуже темницы, на которую и глянуть-то страшно, не то что войти в нее. Пусть ему и не понятно, как он сможет жить без этой молодой женщины.
Только из-за нее, светлого лика ее и сияния всего ее светоносного существа, не бросился он в Нил, чтобы подвести черту под своими напрасными блужданиями. Но разделяет ли она его чувства? Ничто на это не указывает. А жениться только в угоду ее отцу?.. Нет, он не обязан. Да и нельзя так, наверное.
Как признаться женщине в любви? В любви до того сильной, что можно… ну… ужаснуться? Молчун прикидывал и так и этак, как к ней подступиться. Тысячи подходов придумал, один смешнее другого. Да что тут думать: закопать эту самую любовь поглубже и рвануть, как и собирался, к Дельте поближе. На север. И там ему будут сниться сны о несбыточном счастье.
В комнатушке, которую отвел ему хозяин, Молчун ворочался с боку на бок, а сон никак не шел. Если бы он знал, что делать… Но даже если он додумается до хорошего решения, покоя оно ему не принесет. Не будет больше покоя, никогда… Родное село, бесконечные скитания, голубые глаза Ясны, речные воды… Все смешалось в его голове. Как у пьяного.
Жить ради нее, служить ей, не расставаться с ней и не желать ничего лучшего… Да ведь лучше-то и быть ничего не может… так ведь? Разве это не выход? Однако же все приедается, и что, если после женитьбы все — сойдет на нет? И она затоскует? И расставание, а то и одиночество вдвоем, что куда хуже, станет еще горше.
Выбора не было.
Завтра утром он оставит начатую работу и сделает вид, что отправляется на рынок за съестными припасами. И оставит Фивы навсегда.
9
Жар сел на паром, сочтя за лучшее поболтаться какое-то время на западном берегу, не теряя при этом из виду свою цель: найти какого-нибудь мастера из Места Истины и уломать его, чтобы он взял опеку над Жаром. Или пусть поможет как-то иначе. Через недельку он перемахнет через Нил вплавь и попробует подобраться к деревне иным путем, выбирая холмы повыше.
Паром причалил в самой гуще рынка: торг шел на немалой площади, занимавшей добрый кусок речного берега. Продавали мясо, вино, оливковое масло, зелень, овощи, хлебы, сладкие пироги, фрукты, пряности, рыбу, одежду, сандалии. Торговали по большей части горластые женщины, ловко управлявшиеся с весами. Дородные тетки и разбитные молодухи восседали на складных стульчиках и отчаянно торговались, время от времени освежаясь сладковатым и мягким на вкус пивом, сосуды с которым были укутаны в солому — от зноя, иссушавшего самую луженую глотку.
Глаза разбегались — такое обилие красок. И звуков, И еды. Жар вдруг почувствовал, что отчаянно проголодался. Не диво: в узилище еще не такой аппетит нагуляешь, Ох, до чего ж ему захотелось похрустеть перышком зеленого лука, пожевать сушеного мяса и завершить пиршество пышными пирогами. Но платить-то чем? Нечего ему предложить взамен.
Не остается, стало быть, ничего иного, кроме как попытаться утянуть длинный хлеб, постаравшись, чтобы и булочник не заметил, и сторожевой павиан не накинулся: этот приписанный к страже умный зверь натаскан на ловлю воров и больно кусает за икры всякого разоблаченного злоумышленника, так что тот далеко не убежит.
Вот вдова вздумала выменять мешок с зерном, предлагая за него штуку ткани. Но зерноторговец объявил тряпку никуда не годной, и завязался спор, точнее, бестолковая свара, и никто не знает, когда и чем она кончится. Молодая мать, милашечка такая, прижимая младенца к груди, хотела получить за свою свежую рыбу кувшинчик, а продавец груш расхваливал свой роскошный товар.
Жар пробирался через толпу, надеясь дождаться того мгновения, когда кто-нибудь из торгующих пирогами отвлечется или отвернется. Но на глаза попался еще один сторожевой павиан, который, как человек, уселся на землю и, как заправский страж, следил за зеваками.
— Тебе хорошо, и я тоже доволен! — восклицал кладовщик какого-то знатного человека, только что купивший у торговца благовониями остроконечный пузырек с миррой.
Жар решил отойти от обезьяны-стража подальше: этот павиан как-то очень уж бдительно поглядывал в его сторону, чего доброго, привяжется. В животе творилось невесть что, но он стал пробираться к выходу с рынка вслед за молодым мужчиной. Тот нес мешок с овощами и плодами и выглядел немногим старше его самого. Зато Жар был много крепче. Вскоре незнакомец свернул в заулочек, обсаженный с обеих сторон пальмами.
Вдруг за спиной этого мужчины появились трое других, зашагавших за ним по пятам. Жару стало любопытно, и он увязался за странной четверкой.
В конце переулка трое скопом накинулись на первого. Сириец врезал ему по почкам, а двое других повисли на руках согнувшегося от боли юноши и повалили его на землю.
Сириец поставил ногу на затылок упавшего.
— Мы тебя сначала немножко поучим, а потом, малый, ты уберешься из города. Такие, как ты, здесь не нужны.
Молчун попытался повернуться, но сильный удар ногой в бок заставил его вскрикнуть от боли.
— Не дергайся. Рыпнешься — затопчем.
— А как насчет меня? И со мной разберетесь? Эй, вы, доходяги пуганые!
Метнувшись к сирийцу, Жар схватил его за шею и шмякнул о стену. Приспешники сирийца попытались было отбиться от молодого силача, но тот сначала разбил одному нос, двинув в него головой, а потом ткнул локтем в живот второго.
Молчун попробовал подняться, но из глаз посыпались искры, и он рухнул на колени. Между тем Жар, орудуя обоими кулаками, добил сирийца. Его сообщники кинулись было наутек, но место побоища окружили стражники, возле которых разгуливал, грозно щеря зубы, давешний павиан.
— Ни с места! — скомандовал один из стражей. — Вы задержаны. Все вы.
Когда Молчун очнулся, солнце давно уже стояло высоко в небе. Лежа на животе, откинув одну руку в сторону, тогда как другая рука лежала на постели, он чувствовал приятную теплоту в пояснице, где-то возле почек.
Чья-то ладонь, такая нежная, осторожно втирала мазь в его терзаемое болью тело. И вдруг сознание вернулось, и молодой человек понял, что он совсем голый, а растирает его нагое тело Ясна.
— Не шевелитесь, — потребовала она. — Мазь не подействует, если ее не впитают ушибленные места.
— Где я?
— В доме моего отца. На вас напали трое рабочих, и от побоев вы потеряли сознание. Они задержаны, и вас тоже приведут в суд, когда их будут судить. Вы проспали почти сутки без перерыва, потому что я напоила вас успокаивающими снадобьями. А мазь составлена из белены, болиголова и мирры. Она вам поможет: раны быстро затянутся.