Империя Вечности, стр. 36

— Мы посылали, юноша, и не раз. Ученых, солдат, шпионов. Почти все без исключения подтверждают обычные рассказы: в шахтах темно, опасно, полно скорпионов… Вот и сэр Гарднер настаивает, что интерес к этим копям чересчур завышен. Именно так и сказано в его книгах «Современный Египет и Фивы», «Общий обзор Египта» и даже в «Справочнике для путешественников». Всякий раз, когда всплывает эта тема, он реагирует одинаково. Попробуйте сами затронуть ее в очередной беседе — уверяю вас, вы получите тот же ответ: «Интерес к изумрудным копям неоправданно завышен».

— И что же, они в самом деле такие невзрачные?

— Вы бы нашли там хижины без крыш, поселение горняков и сеть узких шахт, ветвящихся вниз по Забаре — Изумрудной горе. Сэр Гарднер и другие рискнули спуститься в них, но мы не знаем ни одного свидетельства о каких-либо удивительных находках.

— Никто, — подтвердил Уильям-младший, — пока еще не похвастал изумительными открытиями. В этом исследователи единодушны.

— Мало того, — прибавил его отец, — существует еще одно, пожалуй, самое серьезное возражение против существования сказочного чертога в окрестностях Восточной пустыни. Никто не знает этой местности лучше самих горняков — людей, которые тысячи лет тяжело трудились на шахтах. Невероятно, чтобы кто-то из них, наткнувшись на комнату, полную сокровищ, не присвоил бы хоть немного или не проболтался бы о ее секретах, особенно за подходящее вознаграждение.

Вспомнив своих собеседников из Ивернесса, Ринд нашел этот довод неубедительным.

— Тогда зачем, — начал он, — столько внимания заброшенным шахтам? Почему они вообще вас интересуют?

У. Р. Гамильтон испустил тяжелый вздох, полный боли, которая, похоже, копилась едва ли не десятилетиями.

— Потому что сэр Гарднер, вопреки собственным уверениям, не раз и не два возвращался в копи Клеопатры. Он словно был одержим ими. Многие из его товарищей-археологов — Ричард Говард-Вайз, Жозеф Бономи, Фредерик Катервуд — отмечали особую скрытность сэра Гарднера во всем, что касается изумрудных копей. К тому же любые рассказы о шахтах, даже из самых надежных источников, грешат подозрительной незавершенностью, включая те, где события расписаны до минуты. И наконец, я занимаюсь поисками чертога пятьдесят лет и сам видел, какие непробиваемые стены воздвигнуты вокруг этой темы. Ложь, увертки, умолчания, протесты… — Он покачал головой. — Если один человек сложит вместе несколько камней, это всего лишь куча. Если с полдюжины товарищей ему помогут, вырастет стена. Но если десятки людей много лет подряд воздвигают стены, получится крепость и поневоле задашься вопросом: а вдруг они задумали скрыть нечто необычайно важное?

— Чем гуще дым, — заметил Уильям-младший, — тем сильнее должен быть пожар.

У. Р. Гамильтон саркастически улыбнулся.

— Помнится, юноша, на днях вы выразили беспокойство по поводу того, что слишком медленно продвигаетесь к разгадке. Поймите: вы все еще, не сознавая этого, пробираетесь через каменный лабиринт. Ради вашего блага — ради всех нас — желаю вам отыскать выход. И упаси вас небо налететь на ужасную стену, как это частенько случалось со мной.

Завершив свою речь, Гамильтон кивнул сыну; тот запер сейфы и возвратил отцу ключи, словно послушный ребенок, закончивший увлекательную игру.

Глава восьмая

ГОЛОС СОВЕСТИ

Вечером первого декабря тысяча восемьсот четвертого года, накануне коронации, парижские театры бесплатно распахнули свои двери, по городу маршировали отряды, а воздух ежечасно сотрясали артиллерийские залпы. Озаренные пылающими факелами улицы, по которым предстояло проследовать торжественной процессии, были очищены от снега и тщательно присыпаны песком, здания украшались бенгальскими огнями и цветными лентами, а совсем уж невзрачные постройки в окрестностях Нотр-Дам в спешном порядке безжалостно снесли. К часу ночи на страшном холоде по улицам все еще сновали проворными призраками солдаты, отставшие от своих частей, бражники и чернорабочие.

Холод… Наполеон не забудет этого, но так и не сможет восстановить в памяти, как покидал дворец, когда вернулся и где он на самом деле побывал. Останется лишь смутное впечатление: вроде бы, его провели вниз по потайному коридору, по длинной подземной галерее, потом был выход в садовый павильон — и морозная ночь. А дальше? В памяти всплывут тонкие струйки пара, которые поднимались над маской «красного человека». Хруст инея под ногами. Странное мельтешение световых пятен среди мерцающей темноты — может статься, золотые рыбки в искусственном пруду Тюильри? Суровый окрик часового с мушкетом: «Qui va la?» [60]— и тут же виноватое отступление (кажется, Наполеон отмахнулся от недогадливого гренадера). Гигантская искусственная звезда над площадью Согласия, затмившая сиянием даже луну.

— А кое-кто, — нетвердо проговорил Бонапарт, — пытался меня уверить, что вы не существуете.

«Красный человек» задумчиво покосился на спутника при свете ручного фонаря, но ничего не ответил.

— Можно спросить, куда вы меня ведете?

Молчание.

— И вообще, что происходит?

Ни слова.

Наполеон, дрожа, посмотрел на небо, затянутое рваными тучами.

— Даже не знаю, я как-то ни в чем не уверен, — пробормотал он, и это была чистая правда: силы его давно истощились, а чувство нереальности пропитывало воздух ощутимее ночного мороза.

День выдался долгий и чрезвычайно изматывающий. С одной стороны, senatus consultum [61]наконец утвердил его притязания на трон и право передачи короны будущему наследнику: минута не менее торжественная, чем предстоящая назавтра церемония. Но в то же время Римский Папа Пий VI, поселенный не где-нибудь, а в дворцовой комнате, убранство которой в точности повторяло его спальные покои в Ватикане, отказался вести коронацию на том основании, что Наполеон и Жозефина не венчаны в церкви; пришлось молниеносно устроить обряд в закрытой часовне Тюильри.

С формальностями покончили ближе к полуночи, после чего Жозефина пылко возжелала приступить к исполнению супружеских обязанностей, освященному в глазах Господа, но Бонапарт, как обычно, был холоден и рассеян.

— Не сегодня, дорогая. Боюсь что-нибудь упустить.

С этими словами он поднялся к себе в кабинет, известив секретаря, что хочет уединиться на неопределенный срок. Потом запер дверь, прошелся по роскошно убранной комнате, среди бархатной мебели, витражей со сказочными грифонами, гобеленов с египетскими пейзажами — и замер подобно грозному Зевсу над макетом Нотр-Дам в разрезе. Пристально оглядел ряды куколок, изображающих министров, придворных и прочих знатных лиц, а также пажей, собравшихся в крошечном соборе, и в последний раз мысленно попытался переставить их, продумывая все возможные неожиданности, словно хотел предугадать любой ход неблагосклонной судьбы.