Лабиринт, стр. 50

— Умоляю, Гильом, не требуй, чтобы я нарушила слово, данное отцу. Пожалуйста, постарайся понять.

Он ухватил ее за плечи и встряхнул.

— Ты мне не скажешь? Не скажешь? — Он отрывисто, горько рассмеялся. — И подумать только, я вообразил, будто первый в твоем сердце. Каков глупец!

Элэйс хотела удержать мужа, но он вырвался и зашагал прочь сквозь толпу.

— Гильом, подожди!

— В чем дело?

Она развернулась и увидела перед собой отца.

— Мой муж обижен, что я отказалась ему довериться.

— Ты сказала, что это я запретил тебе говорить?

Хотела сказать, но он не в настроении слушать, Пеллетье ощерился:

— Он не вправе требовать, чтобы ты нарушила слово.

Элэйс твердо взглянула в лицо отцу. В ней нарастал гнев.

— Со всем почтением, paire, но он в полном праве требовать от меня и повиновения, и верности.

— Ты не нарушила верности, — нетерпеливо возразил Пеллетье. — Он остынет. Теперь не время и не место…

— Он такой вспыльчивый. Оскорбления глубоко ранят его.

— Как всех нас, — огрызнулся отец. — Все мы вспыльчивы. Однако не все позволяют чувствам возобладать над здравым смыслом. Хватит, Элэйс, забудь. Гильом здесь, чтобы служить своему сеньеру, а не для того, чтобы ссориться с женой. Ручаюсь, вернувшись в Каркассону, вы с ним быстро все уладите. — Отец поцеловал ее в макушку. — Дай ему остыть. А теперь приведи Тату. Приготовься к отъезду.

Она медленно побрела вслед за отцом к конюшням.

— Тебе бы поговорить обо всем с Орианой. По-моему, она должна кое-что знать о том, что со мной случилось.

Пеллетье махнул рукой.

— Ты несправедлива к сестре. Слишком долго я не замечал разлада между вами, в надежде, что все уладится само собой.

— Прости, paire, мне кажется, ты плохо ее знаешь.

Пеллетье пропустил слова дочери мимо ушей.

— Ты склонна слишком строго судить Ориану, Элэйс. Уверяю тебя, она взялась о тебе заботиться из лучших побуждений. Ты хотя бы спросила ее?

Элэйс покраснела.

— Вот именно. По лицу видно, что даже не подумала.

Отец помолчал.

— Вы же сестры, Элэйс. Ты должна лучше думать о ней.

Несправедливость упрека заставила ее возмущенно вспыхнуть:

— Ты думаешь, я?..

— Если у меня выдастся время, я поговорю с Орианой, — твердо заключил отец, давая понять, что разговор окончен.

Элэйс сдержалась. Она с детства была любимицей отца и понимала, что именно вина за отсутствие родительской любви заставляла его закрывать глаза на недостатки старшей дочери. От младшей он требовал куда большего.

Она пристроилась рядом с отцом и постаралась идти в ногу.

— Ты постараешься выяснить, кто забрал мерель? Разве не…

— Довольно, Элэйс. Ничего больше нельзя сделать, пока мы не вернемся в Каркассону. Пошли нам Господь быстрой и безопасной дороги домой! — Пеллетье остановился и обвел глазами двор. — А Безьеру да пошлет Он силы задержать их здесь.

ГЛАВА 30

КАРКАСОН,

вторник, 5 июля 2005

Удаляясь от Тулузы, Элис чувствовала, как с каждой минутой улучшается настроение.

Дорога прямо, как стрела, прорезала желтые и зеленеющие поля. Мелькали посевы подсолнечников, склонивших головы от вечернего солнца. После гор и угрюмых долин Арьежа эта часть Франции казалась ручной и дружелюбной.

На вершинах холмов притулились деревушки. Отдельные домики, заслонившиеся от зноя ставнями и cloche-mur [65]с колоколами, чернеющими на фоне пыльного розоватого неба. Проезжая, Элис читала названия деревень и городков: Авиньонет, Кастельнодари, Сен-Папол, Брам, Мирпуа… — смакуя их на языке, как глоток вина. Перед ее мысленным взором вставали старинные мостовые и светлый камень стен, насквозь пропитанный тайнами прошлого.

Она въехала в департамент Од. Коричневый плакат возвещал: «Vous etes en Pays Cathare». [66]Элис улыбнулась. Страна катаров. Она быстро поняла, что эти места жили не только настоящим, но и прошлым. Не только Фуа — и Тулуза, и Безье, и Каркасом: на городах Юго-Западной Франции лежала тень событий, случившихся здесь восемьсот лет назад. Книги, сувениры, открытки, видеофильмы — вся индустрия туризма выросла на их плечах. Вечерние тени все дальше протягивались к западу, словно каждый плакат указывал ей путь в Каркасон.

К девяти часам Элис проехала платный въезд и, следуя указателям, направилась к центру города. Пробираясь через серые промышленные окраины и парки брошенных машин, она ощущала в себе странную приподнятость, нетерпеливую и беспокойную радость. Она чувствовала, что уже близко.

Загорелся зеленый сигнал светофора, и Элис погнала машину дальше, вместе с потоком других огибая площади и переезжая мосты. Неожиданно впереди снова открылась сельская местность: обтрепанные придорожные кусты вдоль кольца автострады, некошеная трава и кривые деревца, протянувшие ветви по ветру.

Элис выехала на гребень холма и — вот оно!

Средневековая цитадель господствовала над округой и была еще величественнее, чем рисовалось Элис, — более вещественной, цельной, чем представлялась ей. Увиденная издалека на фоне зубчатого гребня далеких лиловых гор, крепость казалась волшебным городом, плывущим в небе. Элис влюбилась с первого взгляда.

Она свернула к обочине и вышла из машины. Сверху были видны два кольца укреплений: внутреннее и внешнее. Можно было найти взглядом собор и замок. Одна высокая прямоугольная башня — очень стройная и симметричная — поднималась над всеми другими строениями.

Цитадель стояла на вершине поросшего травой холма. Его склоны круто спускались к черепичным крышам тянувшихся понизу улочек. На равнине зеленели виноградники, фиговые и оливковые деревья, длинные гряды тяжелых, зрелых помидоров.

Элис не торопилась ехать дальше. Ей было страшно, что взгляд вблизи разрушит очарование, и она дождалась, пока село солнце и погасли все цвета. Неожиданная прохлада тронула мурашками ее голые плечи.

В памяти сами всплыли слова: «…вернулись к своему началу и с первого взгляда узнали место».

Впервые Элис поняла, что хотела сказать Элиот.

ГЛАВА 31

Юридическая консультация Поля Оти располагалась в Нижнем городе Каркасона.

Его практика за последние два года сильно разрослась, и адрес изменился соответственно преуспеванию. Здание из стекла и бетона, выстроенное по проекту известного архитектора. Элегантный, отгороженный стеной дворик, комнатный сад, отделяющий коридоры от деловых помещений. Все скромно и стильно.

Оти находился в своем кабинете на четвертом этаже. Огромное окно смотрело на запад — на собор Сен-Микель и казармы парашютного полка. Комната являла собой отражение человека: сдержанное достоинство и старомодный вкус.

Вся наружная стена была стеклянной. После полудня жалюзи поднимали, чтобы защитить помещения от солнца. Стены украшали фотографии в строгих рамках, свидетельства и дипломы. Здесь же висели несколько старинных карт — оригиналы, не репродукции — одни с отмеченными на них маршрутами Крестовых походов, другие показывали изменявшиеся из года в год границы Лангедока. Бумага пожелтела, красная и зеленая краска местами вылиняла, так что цвет выглядел пестро и неровно.

Широкий длинный стол, соответствующий просторному помещению, был развернут к окну. На нем было пусто, если не считать большой конторской книги в кожаном переплете и нескольких фотографий в рамках: большие студийные портреты бывшей жены владельца и двух его детей. Оти держал их на столе ради клиентов, которым такое доказательство надежности и приверженности семейным ценностям внушало уверенность.

Были и еще три карточки: его собственный портрет в возрасте двадцати одного года, сразу после окончания Национальной школы администрации в Париже, сохранивший момент рукопожатия с Жаном-Мари Ле Пеном, вождем Национального фронта; вторая была сделана в Компостелло; третья — в прошлом году, на ней он вместе с аббатом Сито. Оти в тот день сделал самое крупное на сей день из своих пожертвований Обществу Иисуса.