Неугомонный, стр. 56

Валландер угадал связь:

— Борис должен был умереть?

— Совершенно верно. И не просто умереть, все должно было выглядеть так, будто он, замученный раскаянием, покончил с собой, причем оставил прощальное письмо, где называл свое предательство непростительным. Будто, покаявшись перед Советами и Восточной Германией, принял смерть от огромного презрения к себе и большой дозы нашего спецснотворного.

— И как это произошло?

— Я в тот период работал в лаборатории неподалеку от Берлина, в местечке, по странному стечению обстоятельств расположенном довольно близко от Ваннзее, где нацисты когда-то постановили, как им решать еврейский вопрос. Неожиданно в лаборатории появился новый сотрудник. — Герман Эбер замолчал, кивнул на ежедневник в коричневом переплете. — Как я понял, твое дело связано с ним. Но мне пришлось поискать его имя. Память подвела, хотя обычно такого не случается. У тебя-то как с памятью?

— Нормально, — коротко ответил Валландер. — Продолжай.

Герман Эбер, похоже, заметил его нежелание говорить о памяти. Чуткое восприятие интонаций и подтекстов, подумал Валландер, наверняка особенно сильно развито у людей, которым довелось работать в секретной службе, где опрометчивость или ошибочная оценка могут закончиться расстрелом.

— Клаус Дитмар, — сказал Эбер. — Попал к нам прямиком от пловчих, я точно знаю, хотя официально он никогда не числился их тренером. Принадлежал к тем, что стояли за великим спортивным чудом, сделали его реальностью. Маленький, худой, с бесшумными движениями и девичьими руками. Его облик и манеры легко могли ввести в заблуждение, ведь он держался так, будто просил прощения за то, что существует. Однако это был коммунист-фанатик, который вечерами перед сном наверняка молился за здравие Вальтера Ульбрихта. Он возглавил группу, в которую вошел и я. Перед нами стояла одна-единственная задача: разработать препарат, который убьет Игоря Кирова, оставив в организме лишь следы обычного снотворного.

Герман Эбер встал и опять скрылся в доме. Валландер не устоял перед соблазном глянуть в окно на фронтоне. И оказался прав в своих предположениях. Внутри царил жуткий хаос. Повсюду газеты, журналы, одежда, мусор, тарелки, остатки еды. Среди залежей мусора протоптано подобие тропинки. Валландеру почудилось, будто смрад проникает сквозь стекла наружу. Солнце зашло за тучу. Эбер вернулся, подтягивая тренировочные штаны. Сел, поскреб подбородок, словно на него внезапно напала чесотка. Валландер быстро подумал, что ни за что на свете не поменялся бы местами с этим человеком. И был сейчас беспредельно счастлив, что таков как есть.

— Мы потратили около двух лет, — продолжил Герман Эбер, разглядывая свои грязные ногти. — По мнению многих из нас, «штази» задействовала слишком большие ресурсы, чтобы добраться до Игоря Кирова. Но ведь на карте стоял престиж. Киров принес присягу священной коммунистической церкви, и нельзя допустить, чтобы он жил во грехе. В более-менее скором времени мы создали химическую комбинацию, которая напоминала заурядные снотворные, какие тогда продавались в Англии по рецептам. Сложность состояла в том, чтобы, улучив минуту, проскользнуть сквозь окружавшие его защитные барьеры. И труднее всего будет обмануть его бдительность. Он знал, что сделал и какие ищейки идут по его следу.

Герман Эбер неожиданно раскашлялся. В бронхах хрипело. Валландер ждал. Поднявшийся ветер холодил ему затылок.

— Каждый агент знает, что самое важное в его или ее жизни — постоянно менять привычки, — сказал Герман Эбер, когда приступ кашля утих. — Киров тоже знал. Но он упустил малюсенькую деталь. И эта оплошность стоила ему жизни. По субботам, около трех, он ходил в паб в Ноттинг-Хилле, смотрел там по телевизору футбол. Сидел всегда за одним и тем же столом, пил свой русский чай. Приходил без десяти три и уходил по окончании матча. Наши верхолазы,которые могли пробраться куда угодно, довольно долгое время держали Кирова под наблюдением и в итоге придумали, каким образом можно его убрать. Слабым звеном были две официантки, которых иной раз подменяли случайные люди. Тут мы и могли подставить своих. Казнь состоялась в субботу, в декабре семьдесят второго. Фальшивые официантки подали ему отравленный чай. В донесении, которое я читал, было точно указано, что в последнем матче, какой Киров видел в своей жизни, играли команды Бирмингема и Лестера. Закончилась игра вничью, со счетом один один. Он вернулся к себе на квартиру и через несколько часов умер в своей постели. Британская секретная служба поначалу не сомневалась, что это самоубийство, ведь письмо с отпечатками его пальцев, написанное его почерком, было более чем убедительно. Они прямо-таки ликовали. Игорь Киров в конце концов получил свое.

Герман Эбер задал несколько вопросов насчет погибшей женщины. Валландер постарался ответить как можно подробнее. Но нетерпение внутри нарастало. Не хотел он сидеть тут и отвечать на вопросы Эбера. А тот, видимо, почувствовал его раздражение и умолк.

— Итак, по-твоему, Луиза умерла от того же препарата, что и Игорь Киров?

— По всей вероятности, да.

— В таком случае выходит — ее убили? Самоубийство — только видимость?

— Если судмедэксперт ничего не напутал, такое вполне возможно.

Валландер недоверчиво покачал головой. В его представления это ну никак не вписывалось.

— Кто сейчас изготовляет эти препараты? Ни ГДР, ни «штази» уже не существуют. Ты сидишь тут, в Швеции, составляешь кроссворды.

— Секретные службы существуют всегда. Меняют названия, но существуют. Те, кто воображает, будто в современном мире шпионажа стало меньше, ничего не поняли. И не забывай, кое-кто из старых мастеров жив по сей день.

— Мастеров?

Герман Эбер чуть ли не с обидой ответил:

— Что бы мы ни делали, что бы о нас ни говорили, мы были специалистами. Знали свое дело.

— Но почему так случилось именно с Луизой фон Энке?

— На этот вопрос я, разумеется, ответить не могу.

— Уверен?

— Уверен, при той информации, какую ты мне предоставил.

Валландер вдруг ощутил усталость и беспокойство. Встал и, пожав Герману Эберу руку, сказал на прощание:

— Я наверняка еще вернусь.

— Понятно, — отозвался Герман Эбер. — В нашем мире встречи происходят в самое странное время.

Валландер сел в машину и поехал домой. Перед круговой развязкой на въезде в Истад пошел дождь. Когда он выскочил из машины и отпирал входную дверь, лило как из ведра. Юсси лаял в своем загоне. Валландер сел за кухонный стол, глядя, как дождь барабанит по стеклу. С волос капала вода.

Он не сомневался, что Герман Эбер прав. Луиза фон Энке не кончала самоубийством. Ее убили.

Из холодильника Валландер достал тарелку с куском мяса. Вместе с половиной кочана цветной капусты получился обед. Когда сел к столу и развернул купленную по дороге домой вечернюю газету, ему подумалось, что на протяжении всей своей взрослой жизни он, помнится, всегда испытывал глубокое удовлетворение, когда удавалось поесть без помех, а заодно полистать газету. Однако на сей раз, едва открыв газету, он наткнулся на увеличенное фото с драматическим заголовком. Неужто глаза не обманывают? На фото было лицо автостопщицы. С растущим изумлением он прочел, что днем раньше она убила своих родителей в центре Мальмё, в квартире на Сёдра-Фёрстадсгатан, и с тех пор в бегах. Мотив преступления полиции неизвестен. Но жестокий убийца именно эта женщина, которую зовут вовсе не Карола, а Анна-Лена. Полицейский, чье имя показалось Валландеру смутно знакомым, описывал происшедшее как беспримерное насилие, исступленное бешенство, кровавую баню в маленькой квартирке, где проживала семья. Теперь полиция объявила женщину в розыск по всей стране. Валландер отодвинул и газету, и тарелку. Снова попытался внушить себе, что ошибается. Не может это быть та женщина. Потом придвинул телефон, набрал частный номер Мартинссона.

— Приезжай сюда, — сказал он. — Ко мне домой.