Лес мертвецов, стр. 1

Жан-Кристоф Гранже

Лес мертвецов

I

Жертвы

1

Вот оно. То, что нужно.

Туфельки «Прада», которые она видела в «Вог» за прошлый месяц. Незаметный штрих, завершающий ансамбль. С маленьким черным платьем, купленным за бесценок на улице Драгон, выйдет потрясающе. Просто отпад. С улыбкой Жанна Крулевска потянулась в кресле. Наконец-то она придумала, что наденет сегодня вечером. И не просто придумала, а представила себе.

Она вновь проверила мобильный. Ни одного нового сообщения. Сердце екнуло от беспокойства. Еще сильнее и болезненнее, чем в прошлый раз. Почему он не звонит? Уже пятый час. Поздновато, чтобы подтвердить приглашение на ужин.

Отбросив сомнения, она позвонила в бутик «Прада» на проспекте Монтеня. Есть у них такие туфли? Тридцать девятый размер? Она заберет их сегодня до семи. Недолгое облегчение тут же сменилось тревогой. У нее на счету и без того перерасход в 800 евро… А с этой покупкой получится больше 1300.

Впрочем, уже 29 мая. Зарплату перечислят через два дня. 4000 евро. И ни центом больше, включая премиальные. Месяц снова начнется с доходом, урезанным на целую треть. Хотя ей не привыкать. Она давным-давно приноровилась выкручиваться. Жанна закрыла глаза. Представила себя на лакированных каблуках. Сегодня она будет совсем другой. Неузнаваемой. Ослепительной. Неотразимой. Все остальное – проще простого. Сближение. Примирение. Новое начало…

Но почему он не звонит? Накануне он сам сделал первый шаг. В сотый раз за день она открыла почту и прочитала мейл. Его мейл:

Последние слова – намек на «Героев», песню Дэвида Боуи. Коллекционная запись, где рок-звезда несколько куплетов исполняет по-французски. Она прекрасно помнила, как они откопали виниловую пластинку у торговца музыкальными раритетами в квартале Ле-Алль. Радость в его глазах. Его смех… В ту минуту ей больше ничего не было нужно. Только всегда вызывать – или хотя бы поддерживать – этот огонь в его глазах. Подобно весталкам Древнего Рима, постоянно хранившим священный огонь в храме.

Зазвонил телефон. Но не мобильный. Городской. Проклятье.

– Алло?

– Это Вьоле…

Жанна мгновенно переключилась на рабочий лад:

– Дело движется?

– Какое там…

– Он признался?

– Нет.

– Так он ее насиловал или нет, черт его побери?

– Говорит, знать ее не знает.

– Она ведь дочь его любовницы?

– А он сказал, что и с матерью не знаком.

– Разве трудно доказать обратное?

– С таким все трудно.

– Сколько еще у нас времени?

– Шесть часов. Считай, что нисколько. За восемнадцать часов мы ничего из него не вытянули.

– Вот дерьмо.

– Оно самое. Ладно. Пойду попробую поддать жару. Хотя боюсь, дело не выгорит…

Повесив трубку, она поразилась, насколько все это ей безразлично. Между тяжестью обвинения – изнасилование несовершеннолетней – и смехотворными ставками ее жизни – состоится ужин или нет – лежит пропасть. А она не в силах думать ни о чем, кроме этого свидания.

Одно из первых практических заданий в Национальной школе судебных работников заключалось в просмотре видеокадра: правонарушение, заснятое камерой слежения. Затем каждого будущего судью просили рассказать, что именно он видел. Все рассказывали по-своему. Менялись марка и цвет автомобиля. Число нападавших у всех было разное. Как и последовательность событий. И это упражнение задавало тон. Объективности не существует. Правосудие – дело рук человеческих. Несовершенное, зыбкое, субъективное.

Машинально она взглянула на дисплей мобильного. Ничего. Жанна почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она ждала его звонка с самого утра. Воображала, мечтала, прокручивала в голове все те же мысли, все те же надежды, чтобы через мгновение погрузиться в бездну отчаяния. Сколько раз она была готова позвонить ему сама. Но об этом нечего и думать. Надо держаться…

Полшестого. Вдруг ею овладела паника. Все кончено. Это ничего не значащее приглашение на ужин – всего лишь последние содрогания трупа. Он уже не вернется. Пора с этим смириться. Выкинь его из головы. Начни все с чистого листа. Займись собой. Расхожие фразы, выражающие безысходную тоску таких же горемык, как она. Тех, кого вечно бросают. Тех, кому суждено вечно страдать. Она повертела в пальцах ручку и встала.

Кабинет находился на четвертом этаже Нантерского суда. Десять квадратных метров, забитых провонявшими пылью и чернилами для принтера папками, где работала она сама и секретарша суда Клер. Ее она отпустила в четыре, чтобы смыться пораньше.

Она встала у окна и посмотрела на пригорки Нантерского парка. Мягкие линии склонов, четкие очертания лужаек. Справа жилые комплексы всех цветов радуги, а за ними – «башни-облака» [1] Эмиля Айо, говорившего: «Сборные конструкции – экономическая необходимость, но она не должна вызывать у людей ощущение, что они сами – сборные конструкции». Жанне нравились эти слова, но она не была уверена, что результат оправдал ожидания архитектора. День за днем на нее в этом кабинете обрушивалась реальность, порожденная неблагополучием бедных кварталов: грабежи, изнасилования, разбойные нападения, наркоторговля… Совсем не то, что было задумано.

Подавив приступ тошноты, она вернулась за письменный стол, прикидывая, сколько еще протянет без лексомила [2]. На глаза попалась стопка бланков. Апелляционный суд Версаля. Нантерский исправительный суд. Кабинет мадам Жанны Крулевска. Следственного судьи [3] при Нантерском исправительном суде. Тут же вспомнилось, как обычно о ней отзывались коллеги. «Самая молодая в своем выпуске». «Восходящая звезда юриспруденции». «Пойдет по стопам Евы Жоли и Лоранс Вишневски». Так говорили о ее карьере.

Зато в личной жизни – полный крах. Тридцать пять лет. Ни семьи, ни детей. Две-три приятельницы, все незамужние. Трехкомнатная съемная квартирка в Шестом округе. Никаких сбережений. Никакого имущества. Никаких перспектив. Жизнь утекла сквозь пальцы. И вот уже в ресторане к ней обращаются «мадам», а не «мадемуазель». Черт.

Два года назад она сорвалась. Жизнь, незадолго до того отдававшая горечью, утратила всякий вкус. Депрессия. Больница. «Жить» в то время означало для нее «страдать». Два эти слова стали синонимами. Но как ни странно, от пребывания в этом заведении у нее сохранились приятные воспоминания. Во всяком случае, теплые. Три недели сна, когда ее пичкали лекарствами и кормили с ложечки. Постепенное возвращение к реальности. Антидепрессанты, психоанализ… С тех пор у нее осталась невидимая трещина в душе, которую в повседневной жизни она старательно заглушала визитами к психологу, таблетками, выходами в свет. Но черная дыра никуда не исчезла, она всегда была рядом, почти заманивала ее, постоянно притягивала…

Она нащупала в сумке лексомил. Положила под язык целую таблетку. Прежде ей хватало четвертушки, но, привыкнув, она стала глушить себя полной дозой. Она устроилась в кресле поглубже. Подождала. И скоро ее отпустило. Дыхание стало свободнее. Мысли успокоились…

В дверь постучали. Жанна подскочила в кресле. Оказывается, она задремала.

На пороге стоял Стефан Рейнхар в своем неизменном пиджаке в елочку. Взъерошенный. Помятый. Небритый. Один из семи следственных судей Нантерского суда. Их называли «великолепной семеркой». Но Рейнхар уж точно самый из них сексуальный. Скорее Стив Маккуин, чем Юл Бриннер.

– Ты у нас отвечаешь за финансовый надзор?