Проклятый манускрипт, стр. 16
Монахини преклонили колени и перекрестились, когда из повозки вышел господин в расшитых золотом одеждах поверх ярко-алого дорожного костюма. Согласно обычаю, аббатиса поцеловала его перстень и поприветствовала дорогого гостя. В повседневной молчаливой жизни монастыря такое событие значило гораздо больше, чем просто разнообразие. Целый день можно было не соблюдать обет молчания. А о скудной пище — настоящей причине того, что монахини были скорее похожи на нищих, — можно было забыть на весь день.
Для его преосвященства и его свиты монахини подготовили праздничную трапезу, в соответствии с торжественностью повода и временем года: дичь из окрестных лугов и лесов, рыбу из ближайшей реки, сома и несоленую форель, овощи и травы из сада за стенами монастыря и печенье, аромат которого был слышен везде во дворе. В сосудах было даже вино из Бодензее, для монахинь это граничило с грехом сладострастия. О пиве можно даже умолчать.
Хор монахинь тонкими голосами выводил «Аллилуйя», а сопровождающие епископа каноники (члены капитула), бенефиции и старшие священники надели свои роскошные одежды и направились к церкви. Когда епископ Ансельм вошел в новое здание, в аббатстве пахло свежей известью и краской, воском и ладаном. Он одобрительно оглядел новый Божий дом. И тут епископ остановился. Вся процессия застыла на месте. Взгляд Ансельма остановился на иконе святой Сесилии. Сопровождающие лица тоже, казалось, были обеспокоены видом святой.
Альто Брабантский незаметно наблюдал за этой сценой, стоя за колонной. У него было недоброе предчувствие. Тут процессия снова пришла в движение. Седой священнослужитель так засмотрелся на святую, что следовавшему за ним пришлось подтолкнуть его в спину.
Все время, пока длился обряд благословения, Альто не спускал глаз с епископа. Казалось, что Ансельм не обращает на икону никакого внимания; но художник опасался, что это отсутствие интереса было показным или же грозило сущей клерикальной бурей. Подобное могло оставить Альто без работы на долгие годы.
Во время праздничной трапезы, когда столы поставили подковой и накрыли белыми скатертями, труппа бродячих музыкантов исполняла народные и пастушьи песни и еще две уличные песни того времени. Два парня, один с рожком, второй с корнетом, выводили мелодию, девушка с шестиструнной гамбой и еще одна, с тамбурином, задавали ритм.
Между рыбой и дичью, которую толстый епископ ел руками, Ансельм вытер рот рукавом своего дорогого одеяния и спросил аббатису, сидевшую слева от него:
— Скажите, мать настоятельница, кто рисовал триптих святой Сесилии?
— Брабантский художник, — ответила аббатиса, ожидавшая критики, — он не очень известен и рисует не совсем так, как нам бы хотелось, но он не требует такой платы, как известные художники Нюрнберга и Кельна. Изображение, кажется, вам не очень по нраву, ваше преосвященство?
— Вовсе нет, напротив, — ответил епископ, — мне еще никогда не доводилось видеть такого прекрасного и чистого изображения святой. Как зовут этого художника?
— Альто Брабантский. Он еще здесь. Если хотите с ним поговорить… — Аббатиса послала за Альто, занявшим место в дальнем конце стола.
В то время как епископ чавкал и хрюкал, чтобы показать, как ему понравилось жаркое из косули, подошел Альто и смиренно поклонился. При этом он втянул голову в плечи, отчего его горб стал казаться еще больше.
— Итак, ты — тот самый художник, так точно нарисовавший святую Сесилию, что можно подумать, что она вот-вот сойдет с иконы?
— Истинно так, ваше преосвященство.
— Ради всех херувимов и серафимов! — Епископ с грохотом поставил на стол бокал с вином. — Тебе удалось создать настоящий шедевр! Святой Лука не смог бы этого лучше. Напомни мне, как твое имя.
— Альто Брабантский, ваше преосвященство.
— И что привело такого человека, как ты, на юг?
— Искусство, мой господин, искусство! Во времена чумы и голода не часто встречаются такие заказы.
— Так что ты смог бы вскоре поступить ко мне в услужение, мастер Альто?
— Конечно, ваше преосвященство, если вам подходит мой скромный талант. Я хотел завтра ехать в Ульм и дальше в Нюрнберг в поисках новых заказов.
— Вздор! Ты поедешь со мной! Стены моего дворца голые, а я уже давно вынашиваю одну идею. — Опершись на локти, епископ Ансельм перегнулся через стол. — Хочешь послушать?
Художник подошел к нему.
— Конечно, ваше преосвященство.
— Я хочу, чтобы ты нарисовал мне галерею святых: Барбару, Катарину, Веронику, Марию Магдалину, Элизабет, можно еще Деву Марию — каждую в натуральную величину и, — он подозвал художника поближе, — каждую, какой ее создал Бог, так, как ты нарисовал святую Сесилию. И я хотел бы, чтобы тебе позировали самые красивые дочери горожан, — по лицу Ансельма пробежала коварная ухмылка.
Альто промолчал. Идея епископа была, конечно же, необычной и довольно привлекательной. И в первую очередь это давало ему по меньшей мере год безбедного существования. На секунду он вспомнил об Афре, которой был обязан этим признанием. Уже несколько недель она ждала его в Ульме. Мастер растерялся.
— О, я понимаю, — продолжил епископ, заметив нерешительность Альто. — Мы не оговорили твое вознаграждение. Конечно же, ты не станешь работать просто так, мастер Альто. Скажем, сто гульденов. При условии, что ты сможешь немедленно приступить к работе.
— Сто гульденов?
— За каждую картину. Если будет двенадцать святых, получится тысяча двести гульденов. По рукам?
Альто покорно кивнул. Ему еще никогда не предлагали столь щедрый гонорар. Такая сумма означала, что в будущем Аль го сможет браться не за всякий заказ. Что ему больше не придется рисовать потолочные фрески — отвратительная, неблагодарная работа для того, кого судьба наказала горбом.
— Дело в том, — нерешительно начал Альто, — что у меня есть кое-какие дела в Ульме. Если вы не возражаете, ваше преосвященство, то я приеду через две недели.
— Через две недели? Мастер, ты с ума сошел?! — епископ повысил голос. — Я предлагаю тебе просто королевский заказ, а ты мне говоришь, что заедешь через две недели? Послушай меня, несчастный маляр: или ты едешь с нами немедленно, или заказа не будет. Я найду кого-нибудь другого, кто нарисует мне галерею святых. Завтра утром, в семь часов, мы выезжаем. В последней повозке есть место для тебя. Подумай еще раз как следует.
Альто Брабантскому думать было не о чем.
Глава 2
До самого неба и выше
— Рыбная Афра, рыбная Афра, — кричали уличные мальчишки ей вслед, когда Афра, улыбаясь, шла на ближайший рынок с корзинами, полными речной рыбы, в каждой руке. Все боялись уличных мальчишек Ульма за их острый язык, ведь они еще и не такое могли сказать.
С тех пор как Афра сбежала от Мельхиора фон Рабенштайна, прошло шесть лет. Обстоятельства, из-за которых она пошла на это, и страшные события того времени девушка изгнала из памяти, но иногда, когда ее начинала мучить совесть, она уговаривала себя, что это все ей только приснилось: как ее изнасиловал ландфогт, как она родила ребенка и оставила его в лесу, как пробиралась через лес. Афра не хотела вспоминать даже о своей короткой жизни в монастыре, хотя это вызывало только мысли о лицемерных, завистливых, желчных монашках.
Так вышло, что рыбак Бернвард, женатый на сестре Альто Брабантского, искал девушку, которая продавала бы для него рыбу и помогала бы его жене по хозяйству. А то, что Афра умеет работать, Бернвард заметил уже через несколько дней. Поначалу она еще ждала Альто, но через шесть недель от него по-прежнему не было ни слуху ни духу, и девушка начала постепенно его забывать. Агнес, жена Бернварда, хорошо знавшая своего горбатого брата, сказала, что надежность никогда не была его добродетелью, он ведь художник.
Рыбак Бернвард и его жена жили в небольшом трехэтажном фахверковом домике, там, где Блау впадает в Дунай. К воде спускались три деревянные террасы, а кладовая дома служила складом для сушеной и копченой рыбы. Живя в этом доме, деваться от запаха рыбы было просто некуда. Со стороны улицы над входом в дом, где обычно было множество развешенных для просушки рыбачьих сетей, красовался цеховой знак с двумя скрещенными в виде буквы X щуками.