Ад в тихой обители, стр. 63

— Что ж, Фрэнсис, хоть холодные ванны не грозят. Уже неплохо. И к немцам в их лечебницы ехать не надо.

Пауэрскорт перевернул листок.

— Прощальный привет, Джонни. Полагаю, тебе понравится. «В заключение позвольте повторить, Пауэрскорт, какую грусть навеяло ваше письмо, продиктованное очевидным нездоровьем. Уповаю на ваше скорейшее выздоровление. Остаюсь… и т. д.».

— Кошмар! Кошмар! — расхохотался Джонни. — Как думаешь, ответы на два других твоих письма будут столь же прелестны? Знаешь, я не теряю надежды насчет германских клиник. Шанс явно есть.

Пауэрскорт сложил листок и аккуратно заправил в конверт.

— Станет моей ценнейшей реликвией. Надо подумать, Джонни, кому завещать. То ли Британскому музею, то ли родной библиотеке в Кембридже? Посмотрим. Что касается двух других ответов, я полагаю, они будут не столь жестоки. Секретарь архиепископа человек деликатный, с манерой нежной и куртуазной, а потому вряд ли посоветует мне воды Мариенбада. Да и Шонберг Макдоннел наверняка будет более любезен.

— Так что? Нам просто сидеть тут и ждать чертовой юбилейной мессы? Нет, Фрэнсис, мы должны что-нибудь сделать.

— Сделаем, Джонни. Завтра я собираюсь съездить в Лондон, увидеться с Уильямом. Возможно, кстати, раздобуду ему сносной пищи. Вернусь во вторник вечером. Пока меня не будет, выполнишь пару поручений?

— Все что угодно, кроме личной встречи с этим идиотом судьей.

— Попросишь Патрика Батлера выяснить у будущего тестя, начальника станции, ожидаются ли специальные поезда в день юбилея и если да, то когда прибывают.

— Нет проблем, — весело ответил Джонни. — А еще что?

— Второе дело потрудней будет, — сказал Пауэрскорт, пристально глядя в глубь сада. — Могут быть взрывы, Джонни. Постарайся с этим справиться.

22

После Комптона, где десять человек — уже толпа. Лондон показался Пауэрскорту невероятно шумным и многолюдным. По мостовым тесное, непрестанное движение, на тротуарах и на станциях подземки торопливая, суетливая толчея. И хотя лондонцы народ довольно сдержанный, пассажиры транспорта, еле ползущего по запруженной Кингз-роуд к Слоун-сквер, кидали столь нервозно-гневливые взгляды, будто промедление грозило роковыми бедами. Даже лондонские птицы носились как-то беспокойно.

В ожидании Уильяма Маккензи Пауэрскорт пообедал дома один. Путь итальянских визитеров, несомненно, будет тщательно отслежен неотступным Маккензи до конечного пункта, то бишь до самых дверей пансиона иезуитов в Челси. Лишь в половине двенадцатого на Маркем-сквер, 25 появился усталый шотландец.

— Очень рад видеть вас, Уильям, — приветствовал его Пауэрскорт. — С заданием вы справились отлично.

— Можно б, наверно, и получше, лорд, — сказал Маккензи, усаживаясь в кресло в углу гостиной и вынимая свою книжечку. — Разрешите доложить результаты наблюдения.

Маккензи перелистал страницы, сплошь исписанные его удивительным — микроскопическим, но четким — почерком.

— Объект проследовал в Рим. Рейс без происшествий. Гид меня ждал. Болтливый джентльмен, лорд. Постоянно осложнял слежку: ни за что не хотел идти на расстоянии, все норовил висеть у меня сбоку. А двое-то очень заметны. Объект остановился на пьяцца Ди-Спанья, в том корпусе Коллегии пропаганды, откуда кардиналы управляют делами католической церкви в Англии и Ирландии. Выходил объект только один раз: ужинал в дорогом ресторане с епископом и другими «князьями церкви», как сказал мой гид.

— Уильям, бедняга, неужели вам пришлось целых двое суток следить за домом, чтобы увидеть единственный выход синьора Барбери?

— Так точно, лорд. Я там, пока ходил вокруг, много чего узнал. Кое-что записал для памяти; может, вам пригодится. — Маккензи, сдвинув брови, прочел по записям: — «Коллегию пропаганды еще в 1627 году основал папа Урбан VIII — готовить миссионеров. То есть бесплатно учить юных иностранцев из еретических краев, чтобы они потом распространяли католичество на своей родине».

— Налаженное дело, эта контора почти три сотни лет работает, — заметил Пауэрскорт, представив, сколько строилось козней, подобных заговору в Комптоне, и как близки сейчас организаторы из Рима к своей редкостной по масштабу победе.

— Обратно в Лондон вместе с объектом поехали римский епископ и еще двое в рясах, гладкие, пухлые такие. На вид из настоящих «монастырских обжор», лорд. В Италии им оказывали самый большой почет. После Дувра уже поменьше. Эти трое сейчас на Фарм-сквер, у здешних иезуитов. Завтра, как я подслушал у билетных касс, они собираются ехать в Комптон.

— И вы, Уильям, что же, все время находились на дозоре возле папской коллегии? Даже не посмотрели Рим?

— Так точно, лорд. Хотел было сходить взглянуть на Колизей, где в старые времена губили христиан. Думал матушке потом рассказать. Но уж не вышло. Должен ли я продолжать слежку до Комптона, лорд?

Воображение Пауэрскорта мигом нарисовало арену Колизея и комптонского убийцу, вволю крушащего ненавистных англиканцев мечом, копьем и трезубцем, наслаждаясь муками умирающих и потоками обагряющей песок крови.

— Простите, Уильям, задумался. Я полагаю, действительно нужно сопроводить римских джентльменов до Комптона, ни на минуту не теряя их из вида. — Мелькнуло, что троица прелатов, будто Отец, Сын и Святой Дух, хотя с распределением ролей тут было бы довольно сложно.

Пауэрскорт объяснил Маккензи план намеченного на Пасху возвращения Комптона в католичество, разгадку секретных поездок на мессы и то, что страшные убийства, по всей видимости, были связаны с несогласием некоторых лиц, посвященных в заговор.

Маккензи внимательно все выслушал. Затем, подняв лицо, тихо проговорил: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят» [58].

На обратном пути в Комптон Пауэрскорт почти все время смотрел в окно, ведя дискуссию с самим собой. Когда, при каких чрезвычайных обстоятельствах позволительно нарушить закон? Не есть ли это сейчас его прямой долг ввиду непосредственной угрозы порядку и собственности, да и самой жизни людей? Можно ли преступить некие юридические нормы Британии ради защиты юридически столь же твердо определенных гражданских прав многих и многих британцев? Поезд свернул на юго-запад. Пауэрскорт мысленно перебирал моменты, когда перед лицом непоправимой беды приходится действовать вопреки параграфу. Небеса знают, что в Индии им с Джонни Фицджеральдом неоднократно случалось идти на подобные нарушения. И как всегда, столкнувшись с изначально неразрешимой философской или юридической проблемой, мысли сами собой изменили направление.

Пауэрскорт задумался о том, куда он повезет Люси, когда все это кончится. Решил — в Санкт-Петербург. В этот построенный на воде город, отделанный по-европейски, дабы совершенно изменить культуру русской знати. В город, который был возведен как великий социальный эксперимент, призванный коренным образом переделать национальное сознание. Вспомнился Зимний дворец и прочие громадные петербургские дворцы, с таким количеством комнат, что порой сами владельцы не успевали за всю жизнь заглянуть в каждую, и с обилием покорных нищих слуг, подносящих к хозяйскому обеду по восемь блюд изысканной французской кухни.

На полу в гостиной Ферфилд-парка была разложена большая карта графства, и Джонни Фицджеральд сосредоточенно изучал схему комптонских железнодорожных линий. Леди Люси сидела у камина, все еще бледная, но уже не столь слабая, как при отъезде мужа. Пауэрскорт нежно поцеловал ее и весело взглянул на карту Джонни.

— Для тебя, Фрэнсис, на каминной полке два письма, — сообщил друг. — Оба из Лондона.

— Вижу, что задал я тебе задачку, Джонни.

— Угу, — отозвался Фицджеральд. — Когда ты попросил узнать насчет экстренных поездов в канун юбилея и наказал мне постараться на случай взрывов, я сообразил, что у тебя на уме. Взорвав подъездные пути, мы задержим, не допустим сюда составы с толпами гостей, стало быть, здорово сократим размах зловредной римской затеи. Так сказать, не позволим вылить из бутылки все вино. Я выяснил про поезда, наметил по карте подходящие пункты. Если не помешать, прибывшие в канун Пасхи паломники заполнят все городские гостиницы, все окрестные пансионы и летние деревенские коттеджи. Хоть не сезон, но в Комптоне на Пасху не останется ни одной свободной каморки.