Ад в тихой обители, стр. 47

В глазах еще стояли изображения мадонн, в ушах еще звенели экспрессивные интонации миссис Феррерз, когда Пауэрскорт покидал дом 42 по Клифтон-райз. Господи Боже! Католический священник, рекомендующий духовному чаду поступить в протестантский хор и распевать псалмы еретиков. Католический священник, убеждающий родителей, что их сыну будет уютно и спокойно в городе, где певчим платят сожжением и расчленением их трупов. Местному патеру известны некие темные секреты кафедрального собора англиканцев? Соблазнительно подняться на холм и побеседовать с ним возле алтаря церкви Святого Франциска Ассизского, но опасно, слишком опасно. Нет, теперь в Кембридж. В Кембридже, по крайней мере, под ногами твердая почва.

17

У Энн Герберт имелось подозрение относительно того, зачем она приглашена Патриком Батлером съездить на денек в Гластонбери. За все время знакомства он ни разу не предлагал куда-нибудь поехать, хотя бы на побережье в двадцати милях от Комптона. В предчувствии, что экскурсия может коренным образом изменить ее последующую жизнь, оделась она самым модным, самым нарядным образом. В поезде Патрик без умолку разливался, подробно знакомя ее со стилем и содержанием намеченной на ближайший выпуск «Меркюри» первой серии дневников монаха, свидетеля исторической ликвидации монастырей.

— Епископ над переводом млеет от счастья, Энн. Боюсь только, не засушил бы текст этого безымянного парня, которого мы обозначим просто «монах из Комптона». Он, знаешь ли, писал с чувством, времени не жалел на жалобы насчет питания и сырого жилья.

Потом они стояли у края поля с руинами аббатства Гластонбери, и Патрик пояснял:

— Фермер не против, чтобы здесь народ бродил. Я специально спрашивал в гостинице, когда мы кофе пили. Ходить ходи, лишь бы овец не распугал.

Аббатство когда-то было крупнейшим, богатейшим в Британии. По всей стране шла молва о его драгоценных реликвиях и роскошном убранстве. Ныне практически ничего не осталось. За три с половиной столетия остатки разрушенных, позеленевших ото мха стен густо поросли травой и лишайником. В бывшем святилище теперь гнездились грачи, скворцы и ласточки. Давно исчезли цветные стекла великолепных, искусно исполненных старыми мастерами витражей. Сквозь пустые проемы каменных развалин ярко светило солнце и дул ветер. Под аркой главного портала, сквозь который в прежние времена тянулись вереницы набожных монахов, сейчас гуляли овечьи стада.

— Как же все это так разрушилось? — грустно глядя вокруг, спросила Энн.

— Да, видно, камни растащили после упразднения аббатства. Вернее, продали. Думаю, половина городка построена из монастырских плит. Пойдем, Энн. Вроде бы там дальше должен быть алтарь.

— Но неужели, Патрик, — печально проговорила Энн Герберт, — когда-нибудь и Комптонский собор превратится в руины?

— Наверно, — бодро откликнулся журналист, тут же представив серию эффектных очерков «Гибель и разрушение Комптонского храма». — Мы ведь наследники уже двух победивших религиозных революций: одной, когда на смену языческим жрецам пришли монахи-христиане; другой, когда монахов упразднили. Отчего ж не случиться третьей, когда верх возьмут агностики и атеисты? Этой публики, знаешь ли, все прибывает. Так что в один прекрасный день парламентским указом религию вообще отменят, а церкви разберут, дабы сложить дома для бедных. Тем более, опыт имеется, разве что разбирали на дома для богатых.

Взяв свою спутницу под руку, Патрик Батлер повел ее туда, где, по его предположению, сохранились остатки алтаря. У Энн мелькнула мысль, что древний алтарь необычайно подходит для предложения руки и сердца. Возможно, именно это Патрик и запланировал.

Старик привратник, помнивший Пауэрскорта еще студентом, показал ему, как пройти к бывшему наставнику.

— Наш мистер Брук, он живет все там же, лорд, хотя уж еле дышит. Главный привратник сомневается, дотянет ли до конца года. Ну а я, так не знаю. Сам-то мистер Брук говорит, что с хорошим портвейном еще продержится.

— Войдите, — произнес дряхлый старец, еле-еле поднявшись с кресла и тяжело опираясь на трость. — А, рад вас видеть, Пауэрскорт! Я справился по своим записям: последний раз вы появлялись здесь в девяносто седьмом. Распутывали, кажется, клубок каких-то гнусных германских козней.

— Как поживаете, сэр? — вновь ощутил себя старшекурсником Пауэрскорт.

— Передвигаюсь еще хуже, чем тогда, — ответил почтенный наставник. — Колледж в гораздо лучшей форме. Главы нашего, этого жуткого господина, более нет. Пал на поле брани ученого совета университета. Можно, пожалуй, было бы сказать — прибрал Господь милостивый, верь я в Господа и Его милости. Нынешний глава колледжа верует в добрую еду, а также в доброе вино. Спасибо и на том. Раньше кормили, как мальчишек в закрытой школе, сейчас у нас потчуют, словно в лондонских клубах.

Пауэрскорт улыбнулся. Вокруг кресла старого педагога по-прежнему громоздились пачки прочитанных «Таймс». Газетные волны грозили вскоре совершенно накрыть сидящего.

— Ну, Пауэрскорт, не будем отвлекаться от ваших дел. — Гэвин Брук нащупал на столике письмо. Очки, тщетно похлопав по карманам, он обнаружил там же, рядом с конвертами. — Так, относительно Реформации. Вы написали, что нуждаетесь в подробных сведениях об этом историческом этапе. Что ж, у нас есть специалист по данной теме, молодой аспирант Джарвис Брум. Он вас проконсультирует. Затем вы спрашивали о теологах. После ланча у вас, по моей просьбе, встреча с доктором богословия, весьма сведущим в духовных материях.

Поблагодарив, Пауэрскорт собрался уходить, но разговор продолжился.

— Недавно размышлял я о своих работах, Пауэрскорт, — сказал старик, окидывая взглядом полки, где на видном месте теснились труды Гэвина Брука, профессора Кембриджского университета, лауреата разных премий в области современной истории. — Когда я в молодости занимался Европой первой половины девятнадцатого века, герои моих изысканий были живы. Знаете, что последний член британской делегации на Венском конгрессе [36]здравствовал до тысяча восемьсот восемьдесят пятого года? Но теперь все, о ком я писал, умерли. Все до единого, — покачал головой старый ученый.

— Возможно, вы еще встретитесь с ними в какой-то иной жизни, мистер Брук. Возможно, еще почитаете на небесах свои мудрые лекции. Я уверен, ваши герои, у которых на земле не было такой замечательной возможности, толпой сбегутся вас послушать.

— Это по-вашему, молодой человек. По-моему, повстречай я их в раю или в аду, будет совсем другое. Они, как большинство моих коллег, всех этих чертовых историков, завопят, что акценты у меня расставлены неверно, и, скорее всего, изорвут мои сочинения в клочки.

К сцене предложения руки и сердца среди романтичных руин Патрик Батлер в самом деле основательно подготовился. Любовное объяснение имелось даже в трех вариантах, аккуратно переписанных и рассованных по карманам. Подготовка включила как различные выписки, сделанные в отделе поэзии городской библиотеки, так и собственные тексты, над которыми пришлось допоздна посидеть в опустевшей захламленной редакции. Первый вариант обнаруживал сильнейшее влияние шекспировских сонетов. Второй тяготел к творчеству Джона Донна [37], хотя даже редактор «Меркюри» (а его трудно было удивить) испытал некое смятение от откровенности признаний в стихах декана собора Святого Павла. Впрочем, журналист не рискнул заходить так далеко, как лирический герой поэта-священника. Третий же вариант представлял сочинение абсолютно самостоятельное. Циники, правда, указали бы на чересчур заметный тут слог газетных передовиц, однако этот текст писался за полночь и автор уже изнемог.

— Вот, Энн, — объявил Патрик возле едва различимого в траве прямоугольника камней. — Вот здесь был главный храмовый алтарь, а хор стоял, должно быть, слева.