Леопард, стр. 20

— Что я тебе говорила? — Беата засмеялась с видом победительницы.

— A star is born, [39]— заметил Бьёрн Холм.

Картинка на телеэкране поменялась, и Беата Лённ повернулась к Бьёрну:

— Звонил Харри. Хочет, чтобы я тебя к нему прикомандировала.

— Меня? — спросил Бьёрн. — Зачем это?

— Сам прекрасно знаешь зачем. Я слышала, что ты был с Гуннаром Хагеном в аэропорту, когда Харри прилетел.

— Упс. — Холм широко улыбнулся, демонстрируя и верхние, и нижние зубы.

— Полагаю, Хаген хотел использовать тебя в операции «уговоры», поскольку прекрасно знает, что ты один из тех, с кем Харри нравится работать.

— Нельзя сказать, чтобы мы особо преуспели. Харри заниматься этим делом отказался.

— Ну, значит, сейчас передумал.

— Да ну? Интересно, что же его заставило изменить мнение?

— Он не сказал. Сказал только, что считает, что будет правильнее действовать через меня.

— Само собой разумеется, ты ведь здесь начальник.

— Когда дело касается Харри, ничего само собой не разумеется. Ты ведь знаешь, мы с ним хорошо знакомы.

Холм кивнул. Он знал. Знал, что Джек Халворсен, возлюбленный Беаты и отец ее будущего ребенка, был убит, когда работал вместе с Харри. В холодный зимний день ему перерезали горло прямо на улице, в Грюнерлёкке. Холм оказался там сразу после того, как это произошло. Горячая кровь, плавящая серо-стальной лед. Смерть полицейского. Харри никто не винил. Кроме его самого, конечно.

Холм почесал щетинистую щеку.

— И что ты ему ответила?

Беата вздохнула и посмотрела на улицу, на журналистов и фотокорреспондентов, которые торопливо покидали штаб-квартиру КРИПОС.

— То же, что тебе сейчас говорю. Что министерство дало понять: полномочия теперь у КРИПОС, и, следовательно, у меня нет никакой возможности направлять экспертов-криминалистов, занятых в этом деле, к кому-то, кроме Бельмана.

— Но?

Беата Лённ постучала шариковой ручкой по столу.

— Но ведь есть и другие дела, не только это двойное убийство.

— Тройное убийство, — сказал Холм и добавил, когда Беата Лённ пристально посмотрела на него: — Поверь мне.

— Я точно не знаю, что там расследует старший инспектор Холе, но ни одним из этих убийств он точно не занимается, тут мы с ним договорились, — сказала Беата. — Однако для расследования тех, других дел — каких именно, мне неизвестно — я тебя отпускаю. На четырнадцать дней. Экземпляр первого рапорта по делу, по которому вы работаете, должен быть у меня на столе не позднее чем через пять дней считая с сегодняшнего. Ясно?

Кайя Сульнес внутренне просияла и почувствовала почти непреодолимое желание завертеться на своем офисном кресле.

— Если Хаген согласится, я конечно же возражать не буду, — сказала она, пытаясь казаться сдержанной, но и сама слышала ликование в собственном голосе.

— Хаген не возражает, — сказал мужчина, расположившийся по диагонали в дверном проеме, прислонившись к косяку головой и заложив за нее руку. — Значит, нас будет только трое: Холм, ты и я. И то, над чем мы работаем, строго конфиденциально. Начинаем завтра, сбор в семь у меня в кабинете.

— Э-э-э… в семь?

— Семь. Ноль семь-ноль-ноль.

— Хорошо. Какой кабинет?

Мужчина ухмыльнулся и объяснил какой.

Она недоверчиво взглянула на него:

— У нас будет штаб-квартира в тюрьме?

Диагональ покинула проем.

— Подготовься. Вопросы есть?

Вопросов у Кайи было много, но Харри Холе уже исчез.

Теперь этот сон посещает меня и днем. Где-то далеко я по-прежнему слышу, как оркестр играет «Love hurts». [40] Я вижу, как некоторые парни подошли ближе и окружили нас, но они не вмешиваются. Хорошо. Сам я смотрю на нее. Посмотри, что ты наделала, пытаюсь сказать я. Посмотри на него, неужели он тебе по-прежнему нужен? Господи, как же я ее ненавижу, мне так и хочется вырвать нож изо рта и всадить его в нее, пропороть кожу, увидеть, как из нее потечет кровь, полезут кишки, ложь, глупость, ее тупое самодовольство. Кто-то же должен показать ей, насколько она безобразна изнутри.

Я видел пресс-конференцию по телевизору. Бестолочи и неумехи! Никаких следов, никаких подозреваемых! Первые сорок восемь часов, золотое время, песок в часах скоро закончится, торопитесь, торопитесь. Чего вы хотите от меня? Чтобы я написал это кровью на стене?

Это вы, а не я делаете всё, чтобы убийства продолжались.

Письмо дописано.

Торопитесь.

Глава 15

Стробоскопический свет

Стине смотрела на парня, который только что заговорил с ней. Борода, светлые волосы, вязаная шапка. В помещении. Причем теплая шапка, закрывающая уши. Безумный сноубордист? Кстати, приглядевшись повнимательнее, Стине поняла, что это не парень, а мужчина. За тридцать. Во всяком случае, у него были белые морщинки на загорелом лице.

— И что с того? — ответила она, стараясь перекричать музыку, грохочущую внутри помещения на Краббе. Недавно открытый клуб заявил на весь свет, что это новое место сбора молодых и самых современных музыкантов, киношников и писателей из Ставангера, которых на самом деле было немало в этом повернутом на бизнесе и считающем нефтедоллары городе. Поживем — увидим, тусовщики еще не решили, заслуживает ли Краббе их благосклонности. Вот и Стине еще не решила, заслуживает ли ее благосклонности этот парень — или мужчина.

— Просто я считаю, тебе стоит послушать, что я расскажу, — сказал он, уверенно улыбнулся и посмотрел на нее своими голубыми, как ей показалось, слишком яркими глазами. Но, может, это тут такое освещение. Стробоскопический свет? Круто? Посмотрим. Он вертел в руке пивной бокал, облокотясь на барную стойку, так что Стине пришлось бы наклониться вперед, чтобы услышать, что он хочет ей сказать, — да не на ту напал. В толстой дутой куртке, но на лбу под нелепой шапкой не видно ни капли пота. А может, она крутая, эта шапка? — Потому что мало кто объехал на мотоцикле все районы дельты Иравади в Бирме и вернулся оттуда настолько живым, что в состоянии об этом рассказать, — сказал он.

Настолько живым. Одним словом, трепло. Она таких терпеть не может. Он ей кого-то напоминал. Какого-то героя американских классических боевиков или сериалов восьмидесятых.

— И вот я дал себе слово, что если вернусь в Ставангер, то пойду куда-нибудь посидеть, возьму пива, подойду к самой красивой девушке, которую увижу, и скажу именно то, что говорю сейчас. — Он развел руками, улыбнулся белозубой, широкой улыбкой. — Мне кажется, ты девушка у синей пагоды.

— Где?

— Это из Редьярда Киплинга, барышня. Ты — девушка, которая ждет британского солдата возле пагоды Мульмейна. Ну, что скажешь? Поедешь со мной? Будешь ходить босиком по мрамору Шведагона? Есть мясо кобры в Баго? Засыпать под молитвенные заклинания мусульман в Янгуне и просыпаться под буддистские в Мандалае? — Он перевел дух.

Она наклонилась вперед:

— Так значит, я тут самая красивая девушка?

Он огляделся.

— Нет, но у тебя самые большие буфера. Ты красивая, но конкуренция велика, вопрос в том, красивее ли ты всех. Пойдем отсюда?

Она засмеялась и покачала головой. Никак не могла определить, он смешной или просто ненормальный.

— Я здесь с подругами. Попытайся использовать этот фокус с кем-нибудь еще.

— Элиас.

— Что?

— Тебе интересно, как меня зовут. На тот случай, если мы еще увидимся. Меня зовут Элиас. Скуг. Фамилию ты забудешь, но Элиаса запомнишь. И мы еще увидимся. Раньше, чем ты это поймешь.

Она склонила голову набок:

— Ах вот как?

Он тоже склонил голову набок и передразнил:

— Да. Вот так.

Потом допил пиво, поставил бокал на стойку, засмеялся ей в лицо и ушел.