Цветы для Элджернона, стр. 19
Отношения наши с каждым днем становятся все напряженнее. Надоели его постоянные разговоры обо мне, как некоем лабораторном образце. Его послушать, так до эксперимента меня вообще не существовало.
Я сказал Штраусу, что слишком занят осмыслением мира и своего места в нем и мне не хватает терпения водить ручкой по бумаге. Ужасно непроизводительный процесс. Он посоветовал мне научиться печатать на машинке, и теперь – при скорости семьдесят пять слов в минуту – жить стало проще.
Он мне напомнил, что следует выражать свои мысли как можно доступнее, чтобы люди могли понимать меня. Язык, выразился он, иногда вместо дороги превращается в барьер. Ведь теперь я живу по другую сторону интеллектуального забора.
Мы встречаемся с Алисой, но никогда не говорим о том, что произошло между нами.
Трудно поверить, что меня выперли из пекарни всего две недели назад.
По ночным улицам за мной гоняются призраки. Когда я оказываюсь у пекарни, дверь ее закрыта и люди внутри никогда не оборачиваются, чтобы посмотреть на меня. Жених и невеста на свадебном пироге хохочут и показывают на меня пальцами, а купидоны размахивают своими стрелами. Я кричу. Я стучу в дверь, но никто не открывает. Я вижу Чарли, он смотрит на меня из окна. Или это просто отражение в стекле? Кто-то хватает меня за ноги и тащит прочь от пекарни в тени черных аллей, они обволакивают меня, и я просыпаюсь.
Иногда окно пекарни открывается, я заглядываю внутрь и вижу другую обстановку и других людей.
Удивительно, как прогрессирует моя способность вспоминать. Я еще не могу пользоваться ею в полной мере, но в те минуты, когда я поглощен чтением или решением какой-нибудь проблемы, мысли приобретают необыкновенную ясность. Мне кажется, это нечто вроде подсознательного предупреждения, и теперь, вместо того чтобы ждать воспоминаний, я вызываю их сам. Скоро я научусь контролировать их полностью и смогу исследовать не только сумму случаев из моей прошлой жизни, но и скрытые возможности мозга.
Я вижу окно пекарни… Я протягиваю руку и касаюсь его… холодное стекло… оно становится теплее… обжигает пальцы. Стекло превращается в зеркало, и я вижу юного Чарли Гордона, лет четырнадцати или пятнадцати. Он смотрит на меня из окна своего дома и, что вдвойне странно, совершенно не похож на меня…
Он ждет, когда сестра вернется из школы. Вот она появляется из-за угла, и он с криком «Норма! Норма!» выскакивает на крыльцо.
Норма размахивает тетрадкой.
– У меня пятерка за контрольную по истории! Миссис Баффин сказала, что это лучшая работа в классе! Я знала все ответы!
Норма – миловидная девочка, со светло-каштановыми волосами, аккуратно заплетенными в косички и уложенными вокруг головы наподобие короны. Она поднимает глаза на старшего брата, и улыбка превращается в гримасу. Она осторожно обходит его и вбегает в дом. Радостно смеясь, Чарли бежит за ней.
Родители на кухне, и Чарли, которого распирает гордость за сестру, выпаливает, прежде чем она успевает раскрыть рот:
– У нее пятерка! У нее пятерка!
– Нет!!! – вопит Норма. – Не ты! Молчи! Это моя отметка, и я сама скажу про нее!
– Минуточку, юная леди! – Матт откладывает газету и резко говорит Норме: – Не смей так разговаривать с братом!
– Он не имеет права говорить за меня!
– Не в этом дело! – Матт сердито смотрит на нее поверх грозящего пальца. – Он хочет тебе только добра, нельзя так кричать на него.
Норма ищет поддержки у матери.
– Моя пятерка – одна на весь класс. Теперь у меня будет собака? Ты обещала. Ты сказала, как только я получу пятерку за контрольную. У меня пятерка. Коричневую собаку с белыми пятнами. Я назову ее Наполеоном, потому что на этот вопрос я ответила лучше всего. Он проиграл битву при Ватерлоо.
Роза кивает:
– Иди на веранду и поиграй с Чарли. Он целый час ждал тебя из школы.
– Не хочу играть с ним.
– Иди на веранду! – произносит Матт.
Норма глядит на отца, потом на Чарли.
– Не пойду. Мама сказала, что я могу не играть с ним, если не хочу.
– Мне кажется, юная леди, – Матт встает и идет к ней, – что ты должна извиниться перед братом.
– Никогда! – вопит Норма, прячась за стулом, на котором сидит мать. Он совсем глупый! Он не умеет играть в Монополию, и в шашки… ни во что… он все путает. Никогда больше не буду играть с ним.
– Тогда иди в свою комнату!
– Мама, ты купишь мне собаку?
Матт с треском бьет кулаком по столу.
– Пока ты так ведешь себя, в этом доме не буде собаки!
– Но я обещала ей, что если она будет хорошо учиться…
– Коричневую с белыми пятнами! – добавляет Норма.
Матт показывает на прижавшегося к стене Чарли.
– Ты уже говорила своему сыну, что мы не можем завести собаку. Мол у нас нет места и некому о ней заботиться. Забыла? Он ведь тоже просил собаку. Почему ты молчишь?
– Я буду заботиться о своей собаке, – настаивает Норма. – Я буду кормить ее, купать, гулять с ней…
Чарли, который до этого играл большой красной пуговицей, привязанной к нитке, неожиданно произносит:
– Я помогу Норме заботиться о собаке! Я тоже буду кормить ее, расчесывать и не дам другим собакам кусать ее!
Прежде чем Матт или Роза успевают вставить слово, Норма в отчаянии кричит:
– Нет!!! Это будет моя собака! Только моя!
– Вот видишь? – говорит Матт. Роза садится рядом с дочерью и примирительно гладит ее по голове.
– Нужно же делиться, дорогая. Чарли поможет тебе.
– Нет, только я! Это я получила пятерку, а не он! Он никогда не получал хороших отметок, так почему он будет помогать мне? А потом собака полюбит его и станет собакой Чарли, а не моей! Если так, то я вообще не хочу никакой собаки!
– Договорились, – произносит Матт, поднимает упавшую газету и усаживается на стул. – Собаки не будет.
Норма хватает тетрадку, которую она всего несколько минут назад с торжеством принесла домой, рвет ее и швыряет обрывки в лицо удивленного Чарли:
– Ненавижу! Ненавижу тебя!
– Норма, прекрати сейчас же! – Роза протягивает к ней руки, но та вырывается.
– И школу ненавижу! Ненавижу! Я брошу школу и стану таким же идиотом, как Чарли! Я забуду все, чему научилась, и мы с ним станем похожи друг на друга! – И с криком: – Я уже забываю, забываю… Я уже ничего не помню! – выбегает из комнаты.
Роза в ужасе бросается за ней. Матт молчит и смотрит в газету, лежащую у него на коленях. Чарли, напуганный всеми этими криками, вжимается в стену и тихо всхлипывает. Что он плохого сделал? По его ноге стекает что-то горячее, и он ждет неизбежной пощечины от матери, когда та вернется.
После этого случая Норма стала проводить все свое время или с подругами, или запершись одна в комнате. Дверь ее всегда была закрыта, и мне запрещалось входить без разрешения.
Помню, как однажды, играя с подругой, Норма сказала:
– Чарли мне не настоящий брат. Он просто мальчик, которого мы пожалели и взяли к себе жить. Это мне мама рассказала и разрешила говорить всем, что он мне не брат!
Хорошо, если бы это воспоминание оказалось фотографией, чтобы я мог разорвать ее, а клочки в отместку швырнуть в физиономию Нормы. Мне хочется крикнуть ей: «Плевать мне на эту собаку! Она принадлежала бы только ей! Я никогда не допустил бы, чтобы она полюбила меня больше Нормы. Мне хотелось только, чтобы Норма играла со мной, как и раньше, и чтобы ей никогда не было плохо».
6 июня.
Первая настоящая ссора с Алисой. Моя вина.
Мне захотелось увидеться с ней. В этом не было ничего необычного после пережитых воспоминаний или кошмаров один только ее вид успокаивает меня. Ошибкой было то, что я зашел за ней на работу.
После операции я еще не был в Центре обучения умственно отсталых взрослых, и возможность увидеть его снова показалась мне заманчивой. Он расположен на Двадцать третьей улице, восточнее Пятой авеню, в старом школьном здании, которое университет Бекмана вот уже пять лет арендует для экспериментального обучения – специальные классы для неполноценных.