Экология младенчества. Первый год, стр. 8

Кормить грудью рекомендуется по режиму, причем рекомендуемые режимы допускают весьма небольшие вариации. Тем самым подразумевается, что, во-первых, все дети являются одинаковыми в своей нормальной физиологии (индивидуальность проявляется лишь в патологии, также как и у рожающей матери), во-вторых, сосание груди является не более чем физиологическим актом насыщения. Однако серьезные исследования показывают, что сосание материнской груди является для ребенка (и матери) сложнейшим психоэмоциональным актом, нарушение естественности которого может привести к отрицательным последствиям для физического здоровья и психики малыша. [30]

Единственное разумное объяснение кормления по строгому режиму – условия в родильном доме, где дети находятся в отрыве от матерей, т е. удобство для медицинского персонала. А также пережитки того времени, когда ребенок попадал в ясли с двухмесячного возраста, а мать возвращалась к своему рабочему месту, имея реальную возможность приходить кормить его лишь через 3-4 часа. Но имеет ли это отношение к реальным потребностям ребенка?

Первые месяцы (2-3, а иногда даже 4 и более) родители часто слепо следуют устоявшейся практике пеленания, чему обучают новоиспеченную маму еще в родильном доме. Ни один врач не может вразумительно объяснить это насильственное обездвиживание ребенка. Родители же передают друг другу предрассудки типа «чтобы был ровненький». Единственное «разумное» объяснение тугого пеленания малышей в родильном доме – это желание медицинского персонала обеспечить себе спокойствие, поскольку туго спеленутый ребенок обычно дольше и крепче спит, что весьма «желательно», когда он находится в отрыве от матери на попечении медицинских сестер.

Пеленание лишает кожу ребенка доступа свежего воздуха, вызывая опрелости. В условиях пеленания не развиваются механизмы терморегуляции, что задерживает адаптацию ребенка в период новорожденности и в дальнейшем делает его более подверженным заболеваниям.

Но самое существенное в практике тугого пеленания – это обездвиживание малыша. Движение было основным принципом его развития еще с той поры, когда он был всего лишь оплодотворенной ·яйцеклеткой. Яйцеклетка содержит в себе прообраз мышц – сократительные белки, которые заставляют ее совершать движения. В дальнейшем формируется множество ритмов сокращения мускулатуры, которые продолжают функционировать и после рождения. Эти ритмы – одно из важнейших условий развития ребенка. Лишить его возможности двигаться – значит лишить его возможности развиваться, физически и психически.

До тех пор, пока малыша не перестанут пеленать и он не приобретет возможность занимать сам удобное положение, подавляющую часть времени он проводит на спине. Это положение – пожалуй, самое нефизиологичное из всех возможных (если только, конечно, не подвешивать ребенка за ноги), но единственно удобное при пеленании. Постоянное нахождение на спине (за исключением 5-6 минут рекомендуемого выкладывания на животик) приводит к вялости внутренних органов и ослаблению защитных свойств организма, а также к повышенной возбудимости нервной системы.

В течение первого года жизни ребенок получает серию профилактических прививок, призванных защитить его от ряда заболеваний. За приобретенный узконаправленный иммунитет ему приходится дорого расплачиваться. Во-первых, прививки разрушают естественный иммунитет; во-вторых, организм отравляется множеством высокотоксичных веществ, содержащихся в вакцинах; в-третьих, опасность осложнений от вакцинации часто гораздо больше, чем от самих заболеваний, против которых они предназначены. (В дальнейшем мы коснемся проблемы вакцинации более подробно).

Способы лечения заболевших детей чаще всего базируются на применении лекарств. Причем лечится тело ребенка, мыслимое как нечто отдельное от матери. Детям с такой же легкостью, как и взрослым, прописываются большие дозы антибиотиков и психотропные средства. Очевидно, что такой подход, если и оказывается эффективным, то с серьезными и долговременными последствиями, выражающимися в «залечивании» ребенка, с рядом побочных эффектов лекарственного воздействия, ослабляющих общее состояние младенца.

Подытоживая вышесказанное, мы можем заключить, что традиционный сегодняшний подход к новорожденным и грудным детям, характеризующийся игнорированием значения для них психоэмоциональных факторов при рождении и обращении с ними, базирующийся на догматах более чем полувековой давности, вызванных часто более социальными причинами, нежели основанных на физиологических и психологических данных, не учитывает реальные потребности и возможности новорожденных и грудных детей, приводя к целому ряду отрицательных последствий: психическому стрессу новорожденного и его матери, ослаблению психоэмоционального контакта между ребенком и матерью и другими членами семьи, снижению адаптивных возможностей детей, отставанию их в физическом и психическом развитии, ослаблению иммунитета и ухудшению общего состояния (как за счет психических стрессов, так и за счет неправильного обращения), а также к дезориентации самой науки об этих периодах жизни.

И еще один важный вывод мы должны сделать. Не инфекция, не холод и не другие «вредности» окружающего мира, а мы, взрослые люди, являемся главной опасностью для появляющегося на свет существа. Академики и профессора, для которых младенец не более чем «биологический объект». Родители, слушающие академиков и профессоров и боящиеся довериться собственному чувству. Мы научились видеть в этом существе лишь «особо организованное животное» и разучились видеть в нем человеческую душу. Может быть потому, что разучились видеть ее в себе? Может быть потому, что сами превращаемся в «особо организованных животных», не находя души в расчлененном и изученном вдоль и поперек человеческом теле? Чем же еще объяснить то насилие, которому человек подвергает не только окружающую природу, но и произведенное им на свет и, надо думать, горячо любимое, родное и желанное дитя?

Удивительно ли, что, вырастая, наши дети также начинают совершать насилия? Над природой, над себе подобными, уже над своими собственными детьми, и даже над… родителями. А кому-то, наоборот, нравится, когда над ними совершают насилие. Тогда жизнь приобретает определенность и ясность, не заставляя задумываться о высоких материях.

Наша культура – это насилие. У природы надо брать, не ожидая от нее милостей. Чтобы выжить, нужно совершить насилие над другими. Но мы хотим, чтобы не было войн, мы хотим свежего воздуха, хотим чистых человеческих взаимоотношений. Мы надеемся, что наши дети обретут то, чего не удалось достигнуть нам. Мы желаем счастья нашим детям. И с первых же секунд учим их… насилию.

Мы рассчитываем на взаимопонимание с детьми. Как это наивно. Ведь для этого нужно с самого начала понять их. Но… «Эта твердая мысль, хорошо укоренившийся постулат, что «это» ничего не чувствует, «это» ничего не слышит, «это» ничего не видит – о новорожденном». [31]

Нет, это о нас. Это мы ничего не чувствуем, это мы ничего не слышим и не видим. И в результате имеем нашего «среднего» младенца, о состоянии которого несложно судить по вышеописанной его истории. Стоит ли удивляться ужасающей статистике детской заболеваемости, в которой к тому же все большее место занимают заболевания нервные. Эту статистику обычно ставят в укор медицине. Однако нужно осознавать, что сегодняшнее состояние медицины – лишь концентрированное выражение нашего отношения к человеческой жизни, ее истокам и смыслу. Самое важное – это изменить подход к беременной женщине, роженице, женщине-матери и к младенцу, исходя из гуманистических ценностей, осознать сам факт родительства как глубокий творческий процесс.

Слагаемые детского здоровья

Теперь нам хорошо видно, что проблема детского здоровья – это проблема общекультурная, социальная, а не узко медицинская. И основа здоровья детей – это прежде всего соответствующие культурные установки, выражающие отношение к родительству и детству.