Три метра над небом. Я хочу тебя, стр. 73
— Джин! Да куда ты несешься?
— Никуда, просто надо в темпе подвигаться, чтобы оставаться в форме. Не попала в спортзал. А вообще-то, если по правде… — Она приближается к моему уху и оглядывается, дабы убедиться, что никто не подслушивает. — Сегодня меня в «Урбани» засекли.
— Да ты что?
— Да. Один там подошел ко мне с листком и сказал: «А вы ведь уже приходили на пробное занятие в феврале и в июне?»
— Да ты что!
— Честное слово.
— Я знал, что у тебя не получится.
— Почему?
— Тебя нельзя не заметить…
— М-м-м, как мило! А по-моему, это ты про меня разболтал.
— Я? Да ты что, с ума сошла?
— Нет, это ты сошел с ума, раз отвечаешь. Послушай…
Точно. Сейчас посыплются вопросы. Паллина права. Паллина всегда права.
— Ты видел Марк-Антонио? Он тебя искал, он сказал, что у вас важная встреча!
— Да, спасибо, я его только что встретил.
Я смотрю на нее с улыбкой. Джин хочет уйти, но я ее останавливаю.
— Ты ничего больше не хотела мне сказать?
— Нет, а что? Ах, да…
Вот, вот оно. Паллина не может ошибиться. Джин смотрит на меня искоса. Взгляд выразительный, с каким-то подтекстом. Ну вот. Сейчас начнется…
— Сегодня вечером к нам на ужин придет мой дядя. Так что, к сожалению… сегодня не получится наших «генеральных репетиций».
— А… — я разочарован. Не столько из-за репетиций, сколько из-за ее нелюбопытства.
— Что такое? — она смотрит на меня с удивлением.
— Нет, ничего…
— Стэп! Не забывай про свои глаза…
— То есть?
— Ты не должен обманывать, сейчас ты говоришь неправду.
— Нет, то есть да. Я просто думал…
— Да, я знаю. Как это Джин не спросила меня: «А кто это такая? И как ты с ней познакомился… и было ли у тебя что-нибудь с ней?». Правильно?
— Да, точно.
— Это все не важно. Во-первых, кем бы она ни была, какая разница? Ты хочешь быть со мной? Вот что важно. Во-вторых, ты мог бы наврать мне с три короба. И зачем же подвергать риску твои глаза? Одно точно: ты ей нравишься.
— Я? Но это девушка моего друга.
У меня как-то естественно получилось сказать о Полло в настоящем времени, и это принесло мне какое-то облегчение.
— Ты ей нравишься, Стэп, поверь мне! Может быть, она даже пробовала сделать первый шаг. Запомни, женщина видит женщину. Поверь, Стэп. К тому же, должна тебе сказать, от моего взгляда ничто не может скрыться. Увы.
И она убегает, стараясь таким образом восполнить то, чего лишила ее возможность заниматься в спортзале. Это точно, Джин, от тебя ничто не может скрыться. Ну ладно, пойдем на это собрание авторов. Да, и еще. Паллина не всегда оказывается права.
Я вхожу в нашу комнату как раз вовремя: вот какую сцену я застаю. Ренцо Микеле, Змей, стоит перед Марк-Антонио. У него в руках листки бумаги, которыми он размахивает в такт своим словам. Он взволнован. Сесто и Тоскани, Кот и Кот, сидят позади, поджав ноги, и молча посмеиваются непонятно над чем, обмениваясь насмешливыми взглядами.
— Ты понял? Не облажайся опять. Тебе нельзя ошибаться. Если я тебе что-то говорю, так и делай. Результаты должны показываться бегущей строкой, а не в колонке.
— Но поскольку с Романи мы не говорили, как их надо выставлять, я подумал…
Микели, Змей, резко его обрывает:
— Вот в чем твоя ошибка! Я подумал! Я знал, что ты много фантазируешь, но не знал, что настолько. Ты должен исполнять, и исполнять хорошо. И не смей думать!
И с этими словами Микели, Змей, бросает ему в лицо листки, еще не остывшие после распечатки.
— На, переделай их и покажи мне!
Марк-Антонио удается уклониться от первых листков, но следующие летят ему в лицо и, как бумажный дождь, веером падают вниз. Тоскани, со своей неизменной зубочисткой во рту, изображает испуг:
— О-ох.
Потом, будто этого ему недостаточно, облизывает зубочистку, словно это чупа-чупс. Сесто, сидящий неподалеку от стола, приподнимается, с интересом глядя на Марк-Антонио: как тот отреагирует? Но ничего не происходит. Микели ждет еще минуту. И говорит:
— Ну, тогда уходим.
Кажется, он немного разочарован, что не получил ответ на свою провокацию. Эти листы бумаги, как шелковые перчатки, брошенные ушедшим в прошлое мушкетером, не получили ответа на нанесенные ими пощечины. Марк-Антонио подбирает несколько листков, упавших на стол. Ренцо Микели, в сопровождении Кота и Кота, уже собирается покинуть помещение, как вдруг натыкается на меня. Одно мгновение. Секундное размышление. Он смотрит на меня озадаченно, как бы говоря: а может, за это ответишь ты? Но это длится одно лишь мгновение. Я отхожу в сторону, пропуская их. Секунданты неудавшейся дуэли выходят из комнаты. Я наклоняюсь и собираю листки, разбросанные по всему полу, чтобы нарушить эту томительную тишину. Было бы неуместно реагировать на этот бесполезный вызов вместо Марк-Антонио. Он сам помогает мне выйти из положения.
— Вот так, дорогой Стэп, сегодня ты выучил еще один урок. Иногда на работе не нужны твои идеи, твои мысли, если ты сталкиваешься с властью… Ссориться с Микели — это все равно, что списать себя, попрощаться с планами на будущее. Он второй после Романи, — его голос становится грустным. — А я, знаешь, купил дом, взял кредит, и… я уже не тот аристократ, какие были прежде… в общем, тогда все было по-другому.
Дальше я уже слушаю вполуха. Он произносит куски скомканных фраз. Странные оправдания, кое-как склеенные между собой. Я ничем не могу ему помочь. Собираю последние листки и стучу кипой по столу, сбивая ее в аккуратную стопку. Потом со словами:
— Конечно, Марк-Антонио, я тебя понимаю, ты прав… — ухожу со сцены, сказав напоследок: — Может быть, и я поступил бы так же… — оставив, таким образом, этим своим «может быть» маленькое пространство для его достоинства.
Джин бы я не провел. Она бы сразу почувствовала мое вранье. Может быть. Я закрываю дверь и надеваю очки. Меня смех разбирает. Причем тут Джин?
56
Вернувшись домой, бросаю сумку в прихожей. Снимаю пиджак и слышу, как Паоло с кем-то разговаривает в комнате. У него гости или это телевизор? Паоло, улыбаясь, выходит мне навстречу.
— Привет… тебя ждет сюрприз.
Значит, это не телевизор. Там кто-то есть. И этот кто-то выходит в коридор, замирая в обрамлении дверного косяка, как в картине. Свет из окон в комнате очерчивает до боли знакомый контур, — это нежное видение так часто являлось мне в моей жизни, в прошлой жизни. Моя мать. Мама.
— Я кое-что приготовил, если ты голоден, Стэп, — говорит Паоло, доставая из шкафа свитер. — Все на столе — ешь, если хочешь.
Он повторяется — взволнован ситуацией. Не знаю, за что он переживает больше: за то, что я голоден или за блюдо, которое он приготовил. А может быть, мне именно его сейчас не хочется. Встретиться с мамой. Подумал он об этом или нет? Паоло выходит, оставив нас наедине. Вернее, в одиночестве, в котором мы остались после того дня. По крайней мере, остался я. В одиночестве, без нее. Без матери, без того образа, который был вдохновлен теми сказками, что она читала мне в детстве, теми историями, которые рассказывала мне, сидя возле кровати, куда я, подхватив простуду, любил забираться и сворачиваться клубком в этом тепле — одеяла и сидящей рядом мамы. Я знал, что она всегда рядом — рассказывает ли что-то, держит ли мне руку, трогает ли мне лоб, приносит ли стакан воды. Стакан воды… сколько раз, желая еще раз почувствовать ее присутствие, уже засыпая, я просил об этой последней услуге, чтобы вновь увидеть ее в обрамлении дверного косяка — другой двери, другой истории… Истории с моим папой. И этот великолепный рисунок, созданный ею и полный любви, сказки, мечты, очарования, света, солнца… Пуф! В один миг был перечеркнут. Увидеть ее в постели с другим.
— Привет, мама…
С другим мужчиной, непохожим на отца, и он — с моей мамой. С тех пор — темнота. Полная темнота. Мне плохо. Я сажусь за накрытый стол. Я даже не вижу, что там за блюда: при одной мысли о еде меня тошнит. Но это твой единственный путь спасения. Спокойно, Стэп. Все пройдет. Нет, не все. Боль, причиненная ею, все никак не проходит. Тот стакан воды… спокойно, Стэп. Ты вырос. Я выпиваю немного воды.