Три метра над небом. Я хочу тебя, стр. 61
— Хватит! Заканчивай!
Тип оборачивается к нам, щурит глаза и бросается к Джин. Та смотрит на него с вызовом.
— А тебе, бляха, что надо?
— Чтобы ты ее оставил в покое, мерзавец!
Он делает шаг к Джин, но я опережаю его — хватаю Джин за руку и завожу ее себе за спину.
— Эй, спокойно. Ты ее достал своими манерами. Ясно?
— Что это еще за засранцы?
Я молчу, прикидываю, не хочу начинать драку. Это наш первый настоящий выход с Джин… мне кажется, драка будет некстати. А тип не унимается:
— Ну, что?
Он расставляет ноги. Готов к драке. Вот блин… Два охранника встают между нами.
— Спокойно, все под контролем.
Кажется, они волнуются. Странно. Они меня не знают. Может, знают этого парня. Он здоровый, крепкий. Должно быть, они его боятся. Он нервничает, разъярен, озлоблен. Далеко не трезвый. Ярость затуманивает мозги, и ты теряешь спокойствие и хладнокровие. Самые важные вещи. Какой-же он все-таки здоровый.
— Спокойно, Джорджо. Она тебе ничего плохого не сказала. Ты ссоришься со своей подругой на глазах у всех, и может случиться, что кто-нибудь…
Охранники его знают. Это не очень хорошо.
— Не может случиться, а должно случиться! Он ведь чуть не убил эту беднягу, — Джин не может промолчать. Но это еще не все. Она продолжает: — Молодец! Считаешь себя крутым? Так вот: ты просто козел.
Оба охранника бледнеют. Они смотрят на меня такими глазами, будто говорят: «Ну, и как мы будем решать вопрос?». Бык, похоже, ошарашен, потерял дар речи, трясет головой, как будто эти слова были пикой пикадора, или неожиданно раскрытым перед его носом красным плащом. Девушка позади быка потирает грудь, плачет и хлюпает носом. Кажется, она не может дышать полной грудью — слышно, как она с трудом вдыхает воздух.
— Эй, черт побери, Стэп, что тут происходит? Давай, заходи. Ты куда пропал? Расскажи мне…
Я оборачиваюсь. Это Танцор. Он всегда торчит здесь, в «Фоллии», никуда больше не ходит.
— Ты когда вернулся?
— Уже месяц назад…
— И не дал о себе знать! Вот засранец! Давай, заходи, у нас праздник, мы разрезаем шикарный торт — «мимозу». Давай. Оторвешь кусок «мимозы» для себя и подруги. Вкусная, нежная и к тому же бесплатная, ну?
— Кто — моя подруга?
— Нет, «мимоза».
Он смеется. Потом смех переходит в кашель. Тысячи сигарет, закончившие свою жизнь в его легких, похоже, тоже веселятся от души над этой тупой шуткой.
Я поворачиваюсь, чтобы зайти в заведение, за мной — Джин и двое охранников. Но на самом деле, я вижу и то, что происходит позади нас, я не теряю разъяренного быка вида. Я настороже, тело напряжено. И не зря. Я не ошибся. Три быстрых шага слышатся позади меня, странный шорох, инстинктивно я наклоняюсь вперед и делаю оборот. Он несется как фурия. Обезумевший бык расталкивает плечами обоих охранников и готовится броситься на меня, но я отклоняюсь в сторону. И бью его наотмашь, слева. Тип вмазывается в стену. Он орет и быстро вскакивает на ноги. На лице — желтая штукатурка, припудрившая кровоточащие царапины. Немного крови появляется на левом глазу, над бровью. Он собирается продолжить. Но неожиданно для него я распрямляюсь и бью правой — очень быстро, потому что он огромный, и ничего другого мне просто не оставалось. Я бью его прямо в лицо, в нос и в рот. Он подносит руки к разбитым губам. Я не теряю зря время и ногой врезаю ему по яйцам: это самый лучший мой удар из всех проведенных футбольных матчей. Бум. Он опускается на землю, и я бью его, едва лишь он касается земли. В лицо. Прямой удар, глухой, четкий. Но тип — крепкий орешек. Он еще может подняться. Тогда я готовлюсь врезать ему еще…
— Да хватит, Стэп, какого хрена ты к нему привязался?
Танцор тянет меня за куртку.
— Пойдем есть торт, а то ничего не останется.
Я поправляю куртку и делаю два глубоких вдоха. Да, на этом лучше остановиться. И что это меня понесло? Что мне за дело до этого борова?
Джин. Через мгновение мы оказываемся рядом. Она молча смотрит на меня. Джин. У нее взгляд… я не знаю, как его определить. Может быть, она просто растеряна и не знает, что подумать? Улыбаюсь ей, пытаясь разбить лед.
— Как ты насчет торта?
Она молча кивает. Хотелось бы, чтобы она забыла, что есть такие люди… Понимаю, что это нелегко. Я тереблю ее волосы, обнимаю ее, подталкиваю.
— Ну, давай…
И она, наконец, улыбается. Я протягиваю ей руку, очень элегантно. Возможно, этот жест не совсем вяжется со всем, что только что произошло. Она берет меня за руку, и я помогаю ей переступить через типа, лежащего на земле.
47
Раффаэлла ставит машину во дворе. Гараж открыт. Клаудио еще не вернулся. Она смотрит на часы. Двенадцать ночи. Значит, бильярдная партия затянулась… ну, если это надо для работы, это ничего. Она закрывает машину и бросает взгляд наверх.
В комнате Баби еще горит свет. Раффаэлла идет к дверям. Непонятно почему, но все это время ее гложет какое-то беспокойство. Может быть, у нее слишком много забот. Альфредо по-прежнему стоит в саду, скрываясь за деревом. Увидев Раффаэллу, он отступает дальше в тень. Раффаэлла слышит треск раздавленной ветки и быстро оборачивается.
— Кто здесь?
Альфредо не дышит. Он стоит неподвижно, боясь шевельнуть пальцами. Раффаэлла нервно ищет ключи, находит, открывает дверь и быстро захлопывает ее за собой. Альфредо переводит дыхание. Нет, так больше не может продолжаться. Если эта новость — правда, так дальше не пойдет.
— Баби, ты здесь? — Раффаэлла видит полуоткрытую дверь, из-за которой просачивается свет. — Можно?
Баби лежит на кровати и перелистывает журналы.
— Привет, мама. Извини, я не слышала, как ты вошла. Смотри, я эти выберу. Тебе нравятся? — и она показывает матери несколько фотографий.
— Очень. Что-то я испугалась. Мне послышался шум в садике около парадной, меня чуть удар не хватил.
— Не волнуйся. Это Альфредо.
— Альфредо?
— Да, он уже второй день прячется там по ночам.
— Да, но он не должен так делать, он же пугает людей. И потом, на следующей неделе я пригласила гостей на ужин. Многие его знают, если они его увидят тут, что подумают?
— Да какая разница! — но видя, что Раффаэлла не успокоилась, Баби соглашается: — Ну ладно. Если так будет продолжаться до следующей недели, я с ним поговорю. Хорошо, мама? — и она кладет перед матерью другой журнал. — Вот, посмотри, я выбрала, мне Эсмеральда помогла. Давай закажем эти: колосья с зерном, классно, да?
— Да, но…
— Нет, мама. Ты уезжала играть, помнишь? Хватит, мы уже все решили, правда? А то ничего с места не сдвинется. Клянусь тебе, я уже не могу больше, я уже сомневаюсь, что что-то получится, прошу тебя…
Раффаэлла смотрит на Баби с улыбкой.
— Хорошо, Баби, мне кажется, это то, что надо.
Баби успокаивается.
— Серьезно?
— Да.
— Ты говоришь это не потому, чтобы меня успокоить?
— Нет, правда, это — самое лучшее.
Баби снова обретает довольный вид. Раффаэлла хочет и себе доставить удовольствие.
— Слушай, Баби, я хотела тебя кое о чем спросить.
— О чем?
— Помнишь, когда папа должен был встретиться со Стэпом, чтобы попросить его оставить тебя в покое?
— Мама, ты все еще думаешь о той истории? Уже больше двух лет прошло, мы решаем очень важную проблему, а ты еще думаешь об этом?
— Знаю, знаю, я и не думаю об этом, а только из любопытства спрашиваю. Так вот, ты случайно не помнишь, кто в тот вечер играл в бильярд?
— Конечно, помню. Они даже выиграли двести евро, кажется.
— А кто там еще был?
— В каком смысле?
Баби внимательно смотрит на мать. Та сегодня определенно какая-то странная, погружена в свои мысли. Улыбнувшись, Баби качает головой.
— Мама, в твоем возрасте — и ревновать? Да ты что, мама?
— Извини. Ты права. Просто он купил бильярдный кий именно после того вечера. Но, похоже, кому-то его подарил.
— Ну и что в этом плохого? И потом, то заведение, где они тогда играли, закрыли.