Наулака: История о Западе и Востоке, стр. 31

— Знаю я, что вы думаете, — горячился король, обезумев от вина и опиума. — Вы думаете, что раз здесь правит английское правительство, то я могу судить только по закону? Чушь! Мне дела нет до законов, записанных в книгах. Разве стены моего дворца поведают кому-нибудь о том, что я здесь творю?

— Нет, они никому ничего не расскажут. А если бы заговорили, рассказали бы вам о том, что верховодит здесь женщина, которая живёт во дворце.

Смуглое лицо махараджи стало серым. И тут он снова взорвался и закричал хрипло:

— Да что я, король или горшечник, что дела моего зенана [19] вытаскиваются на белый свет всякой белой собакой, которой вздумается облаять меня? Подите вон, не то мои слуги вытолкают вас взашей, как шакала.

— Отлично, — спокойно произнёс Тарвин. — Но какое отношение это имеет к принцу, сахиб махараджа? Приезжайте к мистеру Эстесу, и я вам покажу вашего сына. Я думаю, вы знаете, как действуют наркотики. Вы сами все поймёте. Мальчик был отравлен.

— Будь проклят тот день, когда я позволил миссионерам приехать сюда! Но тот день, когда я не выгнал вас отсюда, хуже стократ.

— Вовсе нет. Я здесь для того, чтобы охранять махараджу Кунвара, и я буду охранять его, что бы ни случилось. А вам бы хотелось, чтобы ваши женщины убили его.

— Сахиб Тарвин, да понимаете ли вы, — что говорите?

— Если бы не понимал, то ничего и не сказал бы. У меня есть все доказательства.

— Но когда кто-то пытается отравить кого-то, то доказательств нет и не может быть, особенно если яд дала женщина! Здесь придётся судить по подозрению, а по английским законам убивать по подозрению — крайне жестоко и нецивилизованно. Сахиб Тарвин, англичане отобрали у меня все, о чем мечтает настоящий раджпут, и я, как и другие, маюсь от бездействия, точно конь, которому не дают побегать на воле. Но здесь я, по крайней мере, господин!

Он махнул рукой в сторону зелёных ставен и заговорил, понизив голос, снова опускаясь в кресло и закрывая глаза.

Тарвин смотрел на него с отчаянием.

— Никто не посмеет — никто, — бормотал махараджа слабеющим голосом. — А что же касается того, другого, о чем вы говорили, — это не в вашей власти. Клянусь Богом! Я раджпут, и я король. И я не разглагольствую о том, что происходит за занавесями.

И тогда Тарвин призвал себе на помощь все своё мужество и заговорил.

— Я и не хочу, чтобы вы разглагольствовали об этом, — сказал он. — Я просто хочу предупредить вас насчёт Ситабхаи. Это она травит принца.

Махараджа вздрогнул. Чтобы европеец осмелился назвать королеву по имени! Это само по себе было достаточно оскорбительно, и на его веку такого не бывало. Но чтобы европеец, стоя посреди двора, во всеуслышанье бросал королеве таксе обвинение — это вообще выходило за всякие рамки. Махараджа только что пришёл от Ситабхаи, которая убаюкивала его своими песнями и нежностями, предназначенными ему одному; и вот перед ним стоит этот худой иностранец и нападает на неё со своими подлыми обвинениями. И если бы не опиум, то в припадке гнева махараджа набросился бы на Тарвина, который спокойно говорил:

— Я могу представить доказательства того, о чем говорю, полковнику Нолану.

Махараджа уставился на Тарвина заблестевшими глазами, и Нику на мгновение показалось, что сейчас его хватит удар, но оказалось, что это вино и опиум с новой силой подействовали на него. Махараджа что-то сердито проворчал. Голова его упала на грудь, слова замерли на устах, и он, тяжело дыша, обмяк в кресле и ни на что больше не реагировал.

Тарвин подобрал вожжи и долго молча смотрел на пьяного короля, а в это время за ставнями шум и шорох сначала усилились, а потом затихли. Затем Ник развернул лошадь и в раздумье въехал под арку, ведущую из дворца.

Вдруг кто-то неожиданно выскочил из темноты, где спал привратник и где содержались на привязи обезьяны короля, развлекавшие его своими драками: это серая обезьяна с цепью, разорванной у пояса, бормоча что-то невнятное, прыгнула прямо на луку седла; лошадь Тарвина, испугавшись, встала на дыбы. Тарвин почти не различал зверя в темноте, но по запаху догадался, кто это. Обезьяна одной лапой вцепилась в лошадиную гриву, а другой — обхватила Тарвина за шею. Он инстинктивно отклонился назад и, прежде чем страшные зубы на грязных синих дёснах успели сомкнуться на его горле, дважды выстрелил в упор. Зверь скатился на землю и застонал, как человек, а дым от двух выстрелов поплыл назад и рассеялся по широкому дворцовому двору.

XVI

— Это вы, сахиб Тарвин? — спросил чей-то голос на ломаном английском языке.

Прежде чем ответить, Тарвин вскочил на ноги. Он стал с подозрением относиться к появлению нежданных гостей, особенно являвшихся поздно ночью. Рука невольно потянулась к боковому карману.

— Нет, не бойтесь, — произнёс голос, — это я, Джуггут Сингх.

Тарвин задумчиво раскурил сигару.

— В стране много разных Сингхов, — сказал он. — Вы-то который из них?

— Я Джуггут Сингх, служу при дворе махараджи.

— Ах так! Король кочет меня видеть?

Фигура приблизилась на шаг.

— Нет, сахиб, вас хочет видеть королева.

— Какая из двух?

Человек, стоя на веранде, рядом с Тарвином, прошептал ему почти на ухо.

— Есть только одна королева, которая отваживается выезжать из дворца. Это цыганка.

В темноте Тарвин радостно и беззвучно щёлкнул пальцами и с торжеством прищёлкнул языком.

— Какое замечательное время выбирает эта леди для приглашения гостей! — сказал он.

— Здесь не место для разговоров, сахиб. Мне было велено сказать одно: «Приходите, если не боитесь темноты».

— Ах, вот оно как! Тогда послушайте меня, Джуггут, давайте уж договорим до конца. Мне бы хотелось встретиться с вашей подружкой Ситабхаи. Но где вы её держите? Куда мне надо идти?

— Я должен был сказать одно: «Пойдёмте со мной!» Вы боитесь? — этот вопрос посланник задал уже от себя.

— Ну, до страха ещё далеко, — сказал Тарвин, выпустив целое облако дыма. — Нет, дело не в этом.

— Нас ждут лошади — очень быстрые лошади. Это приказ королевы. Пойдёмте со мной.

Тарвин неторопливо докуривал сигару, и когда он наконец поднялся с кресла, то сделал это так же неторопливо. Он достал из кармана револьвер под взглядом Джуггута Сингха, не спускавшего с него глаз, внимательно просмотрел барабан и снова, подмигнув при этом своему гостю, положил оружие в карман.

— Ну, пошли, Джуггут, — сказал он. Они вышли из гостиницы, зашли за угол и оказались там, где их ждали две лошади, головы которых, чтобы они не заржали, были замотаны тряпками. Джуггут сел на одну из них, а Тарвин молча вскочил на другую, предварительно удостоверившись, что на этот раз подпруга была в порядке. Они свернули с главной дороги, ведущей в город, и поехали шагом по просёлочной дороге, по направлению к горам.

— А вот теперь, — сказал Джуггут Сингх после того, как они с четверть мили проехали с такой скоростью, — теперь можно и припустить.

Он нагнулся, подтянул стремена и начал бешено хлестать свою кобылу. Ничто, кроме страха смерти, не могло заставить изнеженного дворцового евнуха скакать таким аллюром.

Тарвин глянул на то, как он вертелся в седле, усмехнулся в последовал за ним.

— Да, ковбой из вас не получился бы, а, Джуггут?

— Едем, — задыхаясь, выкрикнул Джуггут Сингх. — Вон к той расселине между горами! Видите сторожевую башню на дальнем конце запруды? — спросил Джуггут Сингх. — Цыганка там.

— Неужели всю жизнь меня будут так называть? — произнёс в темноте чей-то голос, мелодичный и ласковый. — Хорошо, что я мягкого нрава, а то бы ты поближе познакомился с рыбами в этом водоёме, Джуггут Сингх.

Тарвин дёрнул поводья и рывком остановил лошадь, потому что рядом, едва не касаясь уздечки, возникла с головы до ног укутанная в облако светло-жёлтой газовой ткани грациозная фигура. Женщина вышла из-за гробницы темно-красного цвета, в которой был некогда захоронен воин-раджпут, каждую ночь, по поверью сельских жителей, объезжающий верхом построенную им самим плотину — вот почему никто не ходил на Дунгар Рао после захода солнца.